Я машинально морщусь в ответ на это простонародное словечко и по привычке уже хочу высказать Лиле свое «фи»… как вдруг до меня обрушивается то, что она сейчас сказала. В полной мере.
– Ты… ты… – отчего-то я забываю это слово. А когда вспоминаю, не могу произнести его вслух. Просто молча стою и задыхаюсь от навалившихся новостей.
Лиля в подозрении сужает глаза.
– Надеюсь, в этот раз ты не отправишь меня на аборт?
Опомнившись, я подхватываю ее за талию и прижимаю к себе – так что почти отрываю от земли.
– Даже слова этого не хочу слышать!
Она хитро улыбается, высвобождаясь.
– «Кирдык» лучше?
– Раз в сто. Тем более, никакого кирдыка и не будет. Заочный факультет никто не отменял.
Я смотрю на нее и до сих пор не могу поверить. Что я сделал, чтобы заслужить еще и второго ребенка от любимой женщины?
– Ну вот и хорошо, – она с облегчением вздыхает. – Хоть не будут меня «тетенькой» называть.
Я резко возвращаюсь на землю.
– Это кто это тебя «тетенькой» называл?
– Да так, неважно… – она отмахивается, но я точно знаю, что рано или поздно я всё выясню, и тому, кто посмел обидеть мою Лилю, ох как не поздоровится…
– Маша знает? – меняю я тему.
Лиля крутит головой.
– Никто не знает. Только мы с тобой. Кстати, я подумала… Может, ты расскажешь ей – как-нибудь по-умному. По-профессорски. А то я боюсь, она будет ревновать. Или пугаться.
– Конечно, расскажу, – уверенно обещаю ей. – Сегодня же вечером.
И всю дорогу до университета лихорадочно вспоминаю, какие знаю книги по детской психологии, чтобы перелопатить их до вечера, делая вид, что всё это из моей жизненной копилки знаний. Потому что на самом деле, знаний у меня в этой области никаких. Сам не понимаю, как я с родной дочкой научился общаться…
А вдруг сын родится?! – уже в легкой панике, я хватаю ртом воздух. Там же, небось, всё по-другому – воспитание, образование… как-то еще и мужиком надо вырастить… Кодекс чести, благородство, и при этом умение крутиться и зарабатывать… С девочками легче, и с большими, и с теми, кто постарше – гаркнул разок, и все слушаются. Приголубил – и все довольны.
Ничего… – успокаиваю себя, никак не показывая своего волнения. У них в семье мальчиков в обозримом прошлом нет. Значит, и у Лили, скорее всего, второй тоже дочка родится…
Облегченно вздыхая, я оглядываюсь на чуть бледную от токсикоза, но уже вполне довольную и даже какую-то… лучащуюся жену. И от одного ее вида так спокойно и хорошо на душе становится, что я полностью прихожу в себя. Ничего, думаю… Как-нибудь всё уладится… И не такое разруливали.
Я беру Лилю за руку, переплетаю свои пальцы с ее – прохладными и тоненькими – и уже аккуратно и степенно, как отец большого семейства, выруливаю на трассу.
Гонять, как раньше, мне теперь точно ни к лицу.
Эпилог
Лиля
– Артём! – ору сыну, сложив руки рупором. – Артём, не вздумай снимать шлем!
– Ну, мааам… Мне жарко… – ноет издалека мое сокровище, действительно нелепо выглядящее в одних купальных шортах и громоздком велосипедном шлеме.
– Да ерунда, пусть снимает… – лениво тянет Саша из-под газеты, которой прикрыл от солнца лицо. – Тут же грунтовка, а не асфальт... Пацаны вон все просто так гоняют.
При слове «пацаны» Масюня, которой только на прошлой неделе исполнилось четырнадцать, возмущенно выпрямляется на своем топчане, забывая даже про телефон. Она делает это каждый раз, когда дело касается темы местных мальчиков – с весьма подозрительным постоянством.
– Эти «пацаны» – деревенщина, папа! – заявляет, комично наморщив носик. – Не надо, чтобы Артёмка брал с них пример! Вот завтра они при нем начнут матом ругаться – ты тоже скажешь «ерунда»? А если купаться в озеро полезут, ему тоже с ними можно?!
Я закашливаюсь. Как хорошо, что Саша при ней еще не разу по матушке не выражался! А то он умеет так, что ее нежные ушки в трубочку бы завернулись.
– Можно… – так же лениво, не снимая газеты, отвечает мой муж. – Он плавать умеет.
– А если там водовороты?! А если…
– Тшш… – затыкает он эту тараторку – каким-то волшебным образом, без повышения тона, давая понять, что все, хватит. – Тебе тоже можно, кстати, – спустя пару секунд, подумав, добавляет. – Но под присмотром. Маминым или бабушки.
Масюня краснеет, как спелая малина.
– Еще чего! Больно надо! – и, демонстративно фыркая, вскакивает и топает обратно в дом, который на два летних месяца вот уже который год становился нашим.
Я давлю смешок, вытягиваюсь на топчане и придвигаюсь к мужу.
– И как зовут этого «больно надо»? – шепотом спрашиваюсь, приподнимая газету.
– Вроде как Руслан… блондинчик такой, с угольным загаром… Но я могу ошибаться, – Саша открывает глаза, поворачивается и устраивается на боку, накрывая газетой уже нас обоих. В образовавшемся «домике» уютно и почти темно. А, самое главное, можно поцеловаться, незаметно для глаз окружающих.
Не то, чтобы их было очень много, этих окружающих. В основном, работники дачного комплекса, имеющие право заходить на территорию для стрижки травы и чистки бассейна. И все же, как только мой живот слегка округлился, я почему-то начала стесняться даже их.
– И ты за нее не беспокоишься? – слегка удивляюсь и даже немного обижаюсь за дочь я. – Вот прям совсем? А как же твоя футболка с «дочерью-красавицей», «ружьем», «алиби» и «лопатой»?
О да. Мой высокообразованный муж не устоял перед соблазном купить одну из этих пошленьких футболочек, пугающих окружающих суровостью отца дочки-красавицы.
– Эта футболка для тех, кому исполнилось минимум четырнадцать. Детей пугать нехорошо.
– А что, этому Руслану…
– Тринадцать, – утверждающе кивает он, явно стараясь не улыбаться. – Вряд ли Маша в опасности рядом с таким мачо. Думаю, у него на данный момент в приоритете танчики и прыжки бомбочкой с пирса. И велосипед.
– Танчики и велосипед в приоритете еще кое у кого, – кусаю губы, чтобы тоже не улыбнуться.
– А что прикажешь делать, если жена вдруг превратилась в монашенку? И забыла, что такое супружеский долг до самого утра!
– У нас тонкие стены, – парирую. – И дети спят в соседних комнатах. Какое там до самого утра?
– Раньше тебя это не смущало.
– Раньше у меня не было дочери пубертатного возраста.
– Фу. Какое неприятное слово. Подыщу-ка ему замену...
– Обязательно подыщи. А заодно почитай про смену гормонального фона на ранних сроках беременности.
Мы оба замолкаем, выдохнувшись.
– Как думаешь, кто там? – спустя несколько минут завороженного молчания, я беру его руку и кладу себе на живот.
– Вот уж плевать, – сразу же отвечает он, пользуясь тем, что можно скользнуть рукой по талии и резко придвинуть меня к себе. Я тихонько охаю… и закидываю на него ногу. Возможно, сегодня предложу этому нахалу погулять по нашему частному пляжу при луне. Там точно можно будет не сдерживаться.
Подставляюсь под его поцелуи и закрываю глаза…
– Мааам! Пааап! – возмущенно кричит Масюня с порога. – Как вам не стыдно?!
Я чуть не вскрикиваю – прикусила язык. Хорошо, что только себе!
– Вот ты еще спрашиваешь, почему я отпускаю ее гулять с мальчиком, – вздыхает Саша. – Думаю, немного взрослости этой маленькой ханже точно не помешает. Сколько можно терпеть эти «мааам»?
В чем-то он прав. Моя дочь настолько строго следит за нашим с папкой «обликом морале», что уже никаких сил от нее нет.
Я выкарабкиваюсь из-под газеты и пытаюсь подняться с топчана – что, без посторонней помощи, уже дается непросто. Помощь подоспевает в виде Саши, который каким-то образом оказывается спереди и поднимает меня, держа за обе руки.
– В бассейн? – с надеждой спрашивает, кивая головой на спокойную, голубую гладь. Видать, рассчитывает тайно потискать меня под водой.
– Бассейн занят! – доносится со стороны ворот, потом словно вихрь что-то пролетает мимо и бомбочкой сигает в бассейн. Потом еще кто-то… и еще… И вот уже от спокойная глади не остается и следа, как и от Сашиной надежды уединиться в бассейне. Вода пеной бурлит и выходит из краев от десятка поместившихся в ней молодых тел.
– Артём! – возмущенно пыхчу я, облитая с ног до головы.
– Прости, мам! – выныривает Артём и тут же снова уходит под воду, чтобы за ноги утащить вниз своего друга ко дну… я присматриваюсь – блондин, сильно загорелый. А не тот ли это…
– Дураки! – громко заявляет пунцовая, как рак, Масюня, стискивая кулаки, и снова топает в сторону дома. – Все вы дураки!
Я уже готова посмеяться над ней, как вдруг в ее голосе я улавливаю слезы. Да что с ней такое?
– Пойду, узнаю, в чем дело… – бормочу, оставляя Сашу следить за пацанами. Он не возражает – уверена, что воспитывать с десяток мальчишек кажется ему более легким занятиям, чем разбираться во всех этих женских настроениях.
Наверху в спальне, Масюня безудержно рыдает в подушку.
– Что случилось, малыш? – набрасываюсь на нее, как наседка на недосиженного цыпленка. – Что с тобой сегодня?
– Не знаааю… – приглушенно, с подвываниями, плачет она. – Всё надоело… Хочу домой… Всем весело, а мне грууустно…
Я замолкаю на целую минуту, просто гладя ее по спине и вспоминая, как это тяжело – быть подростком. Когда кажется, что ты – один, а весь мир – против тебя. Но я так же помню, что все мои подростковые проблемы решались очень просто. Проще простого.
– Мороженного хочешь?
Масюня замолкает и выглядывает из-за плеча, явно стараясь не выглядеть заинтересованной.
– Нет, – бурчит, снова отворачиваясь.
Я нарочито горестно вздыхаю, хлопаю Масюню по плечу и выхожу из комнаты.
Иду на кухню, достаю «лодочку» для мороженного из шкафа, мороженное из трех цветов из морозилки, и выскабливаю по ложке с каждого цвета. Затем нахожу в холодильнике шоколадный соус, разноцветные крошечные конфетки, и через пару минут десерт, достойный быть поданным в ресторане, готов.