Не запира-айте вашу дверь,
пусть будет дверь откры-ыта, –
иронично улыбаясь, пропела в ответ Геля.
Рядом с тахтой на маленьком треногом столике стояли початая бутылка водки, рюмка, на деревянной дощечке лежал нарезанный хлеб, а на тарелке – колбаса и соленый огурец. Печенкин смотрел на выпивку и закуску с легким изумлением, но молчал, не решаясь спрашивать. Геля загадочно улыбалась, продолжая наигрывать ту же мелодию.
Печенкин подошел к столику, поднял бутылку, увидел на этикетке собственное изображение и как будто немного успокоился. Водка так и называлась «Печенкин». После этого Владимир Иванович глянул в окно, нашел вдалеке как бы парящие над городом красные неоновые буквы «ПЕЧЕНКИН» и успокоился совсем. Победно, с хрустом расправив плечи, он сообщил:
– Спустили.
– Куда и что? – поинтересовалась, не скрывая иронии, Геля.
– Танкер на воду спустили, – объяснил Владимир Иванович и похвастался: – Сам владыка освящал.
Геля усмехнулась:
– «Сам владыка»… Гляди, Печенкин, охмурят тебя попы, как ксендзы Козлевича охмурили.
Она отложила гитару, села на край тахты и, наливая в рюмку водку, стала рассказывать:
– Я тут в «Литературке» прочитала про нижегородского одного миллионера. Богател, богател, а потом взял и на все свои миллионы монастырь в лесу построил! И теперь сам в том монастыре простым послушником…
– Знал я его. Лес у него покупал. Белкин его фамилия, – проговорил Печенкин, почему-то мрачнея.
– А ты бы так смог? – лукаво улыбаясь, спросила Геля.
Печенкин не отвечал, мрачнея еще больше.
– Смог бы? – настаивала она.
Он нахмурился и попросил:
– Ты такие вопросы не задавай.
Геля с удовольствием тяпнула рюмку, захрустела огурцом и задорно сообщила:
– А я новую песню сочинила. Знаешь, как называется? «Маленький человек пришел».
– Споешь? – дрогнувшим голосом спросил Печенкин.
– Нет, конечно, – еще более задорно ответила Геля, взяла гитару, заиграла уже знакомую мелодию и запела:
Пришел маленький человек –
В утреннем небе горит последняя звезда.
Кто он?
Дон-дили-дон! Дон-дили-дон!
Маленький человек, маленький человек.
Значит, есть ему что сказать,
Значит, есть ему что пропеть –
Тебе и мне.
Дон-дили-дон! Дон-дили-дон!
Маленький человек, маленький человек.
Он объедет планету
На своей деревянной лошадке –
Иго-го-го!
Дон-дили-дон! Дон-дили-дон!
Маленький человек, маленький человек.
Он достанет своими руками
Горящее сердце земли. И подбросит его
Выше неба!
Дон-дили-дон! Дон-дили-дон!
Маленький человек, маленький человек.
Веселитесь, люди, радуйтесь, люди, –
Маленький человек пришел!
Твой и мой.
Дон-дили-дон! Дон-дили-дон!
Маленький человек пришел!
В тот момент, когда Илья стал падать в сон, спальня наполнилась вдруг густым красным светом. Он открыл глаза и снова закрыл, потому что никакого красного света не было, но тут же вновь все стало красным… Илья сел на кровати и удивленно посмотрел в окно. За темными стволами сосен одна за другой зажигались большие неоновые буквы: ОКТЯБРЬ.
Илья радостно и смущенно засмеялся. Буквы погасли. Торопливо сунув ноги в тапочки, он выбежал на балкон и вновь проследил рождение красного слова. Почти вплотную к балкону стояла сосна, Илья глянул вниз, примерился, встал на перила, ухватился за толстую ветку, перебирая руками, добрался до ствола, обхватил его по-обезьяньи и быстро спустился на землю…
Это действительно был кинотеатр, самый настоящий кинотеатр!
Босой, в летней пижаме, Илья стоял на освещенном пустом крыльце кинотеатра и удивленно осматривался. Стеклянная дверь была открыта. Везде горел свет. На стенах фойе висели выцветшие от времени фотографии звезд советского кино: красавец Ивашов, красавица Светличная, другие прежние красавцы и красавицы с немодными ныне прическами и несовременным вдумчивым выражением лиц. Было тихо, тихо до жути. Илья оглянулся, зябко поежился и вошел в приоткрытую дверь кинозала. Выкрашенный блеклой розовой краской, он тоже был совершенно пуст. Илья посмотрел на белый экран и сел в крайнее кресло, холодное и твердое.
И тотчас где-то за спиной кто-то растянул мехи гармони и неумело заиграл. Звук был высокий, ржавый, трудновыносимый. Он доносился из квадратных окошек проекторской.
– Талы, талы, талы, – как-то неуверенно запел там невидимый человек. – Талы, талы, талы…
Илья улыбнулся. Переливчатая, напоминающая татарскую мелодия перетекла в мелодию, напоминающую индийскую.
А-ба-ра-я,
Бро-дя-га я, –
запел тот же человек.
Илья поднялся, чтобы уйти незаметно, но сиденье предательски громко хлопнуло, гармонь вякнула и замолкла, и раздался радостный крик:
– Барин молодой!
Илья удивленно повернул голову. В квадратном окошечке с трудом помещалась большая улыбающаяся физиономия.
– Кино пришли смотреть? – громко спросил киномеханик.
– Нет-нет, я просто… – мотнул головой Илья и направился торопливо к двери.
Киномеханик перехватил Илью в фойе. Он был коротконогий, плотный, с круглой, с редкими короткими волосами головой, картофельным носом и толстыми губами. Маленькие круглые глазки смотрели кротко и виновато, он улыбался. Илья тоже улыбнулся.
– Барин молодой, – обожающе повторил тот.
Илья нахмурился:
– Не называйте меня так! Я не барин!
– А кто же вы тогда? Помните, когда Никита Михалков в «Жестоком романсе» приехал? Все там кричали: «Барин приехал! Барин приехал!» Вас все здесь любят. Владимира Ивановича любят… А Галину Васильевну как любят! Они нас не обижают. Деньги хорошие платят. Без вас пропадем. Я зуб вставил золотой, видите? – Киномеханик широко открыл рот. – У меня тут дырка была, Владимир Иванович говорит: «Вставь ты зуб себе, Наиль!» Я говорю: «Какой? Железный или золотой?» Он говорит: «Золотой конечно». Денег дал. Я вставил. Мама заболела, Владимир Иванович узнал: «Наиль, хочешь, в Москву ее на лечение пошлем, хочешь, за границу, я все оплачу». Мама не согласилась. Говорит: «Наиль, спой мне татарскую песню». Я говорю: «Я не знаю татарских песен, я уже ассимилировался». Она говорит: «Не знаю, что это такое, спой».
Татарин замолчал, глядя виновато и продолжая улыбаться:
– Днем сплю, ночью не сплю, жду – Владимир Иванович позвонит: «Наиль, заряжай!»
Неподвижно и молча сидел Печенкин рядом с Гелей, и рука его лежала на ее колене. Геля молчала. Глаза ее были закрыты.
– Это твоя лучшая песня, – убежденно проговорил Печенкин.
Она открыла глаза, иронично улыбнулась:
– Ты говоришь так после каждой моей новой песни.
Владимир Иванович не услышал.
– Гель, скажи, а почему ты не в рифму сочиняешь? – заинтересованно спросил он.
Геля наморщила лоб:
– Потому что в рифму пишут все.
Печенкин кивнул, поняв.
Геля улыбнулась и, ласково посмотрев на него, спросила:
– Ты лучше скажи: как Илья?
Владимир Иванович оторвал от ее колена руку и показал свой большой палец.
– Я рада. Я очень рада, – сказала она.
– Латынь выучил, – похвастался Печенкин.
– Я рада. Я очень рада, – повторила она.
Он вернул руку на место, и они снова замолчали.
– Гель, а маленький человек – это образ или конкретно? – поинтересовался Печенкин.
– Образ… Или конкретно, – погрустнев вдруг, повторила Геля и хотела подняться, но Печенкин не позволил ей это сделать – может быть, неожиданно и для самого себя опрокинул женщину на тахту.
Она беззвучно, но отчаянно сопротивлялась; Владимир Иванович вдруг вскрикнул, вскочил на ноги, стал трясти рукой и, морщась от боли, дуть на укушенный палец. Это, кстати, был тот самый палец, который он только что показывал.
– Бешеная, – прошипел Печенкин.
– Чикатило! – парировала Геля и резко поднялась. Застегивая ковбойку на груди, стала что-то искать в стенном шкафу.
– А если б я закричал? Охрана за дверью! – продолжал возмущаться Владимир Иванович.
– Тогда б меня застрелили, – пожала плечами Геля, подходя к нему с бинтом в руке.
– Бешеная, – повторил он, наблюдая, как она забинтовывает его палец, и успокаиваясь.
– Сделай укол, – примиряюще пошутила Геля и прибавила почти ласково: – Чикатило…
– Просто я соскучился, – объяснил Печенкин.
– Приезжай чаще, – предложила она.
– Приезжай чаще?! – взорвался вдруг он. – Еду к тебе и не знаю, дома ты или нет. Позвонить даже не могу! Говорю – возьми мобилку!
С насмешливым чувством превосходства в глазах Геля помотала головой, отказываясь. Печенкина это еще больше разозлило, он вырвал руку, размотал бинт, бросил его на пол и закричал:
– Живешь в хрущевке!.. На работу каждый день!.. На троллейбусе!.. Сорок лоботрясов!.. За три копейки!..
– Что ж, не всем учиться в Швейцарии, кому-то приходится в Придонске! – язвительно парировала Геля.
– Нормальные люди так не живут! – выкрикнул Печенкин.
– Нормальные люди только так и живут! – прокричала в ответ она.
– По-твоему, нормальные – бедные?
– А по-твоему – богатые?
– Конечно богатые! Нормальные – богатые!
– Нормальные – интеллигентные!
Печенкин саркастически захохотал:
– Интеллигентные? Что за звери такие? Все говорят, никто не видел.
– Ну почему не видел? – не согласилась Геля. – Видел. Видели. Я видела.
– Это какие такие – интеллигентные? Которые сами ни черта не делают и другим делать не дают? Тот, кто пашет как трактор, вкалывает по шестнадцать часов, тот, значит, бандит и вор! А тот, кто… Ко мне эти интеллигентные каждый день приходят: «Дайте, Владимир Иванович, дайте!» Только одному дашь, другие интеллигентные бегут: «Вы ему неправильно дали. Он плохой, мы хорошие, нам дайте». Я говорю: «Давайте я у него заберу и вам отдам?» – «Давайте!» Интеллигентные… – Печенкин презрительно скривился: – Правильно Ленин говорил: «Не интеллигенция у нас, а говно!»