Геля не выдержала, топнула вдруг ногой и закричала:
– Печенкин, выйди из класса!
– Из какого класса? – засмеялся Владимир Иванович. Он уже готов был мириться.
Геля поняла, что оговорилась, но ни шутить, ни мириться она сейчас не желала и, подталкивая Печенкина к двери, неумолимо приговаривала:
– Иди… Иди, Печенкин, иди…
– Ну ладно, Гель, чего ты… – виновато улыбаясь, пятился Печенкин.
– Иди, Володя, прошу тебя… Я прошу тебя! – Геля вытолкнула гостя на лестничную площадку и вдруг шепотом, скороговорно и стыдливо сообщила: – Я беременна.
– Что? – не расслышал он.
– Я беременна! – высоко пискнула Геля и захлопнула перед его носом дверь. Щелкнул замок. До Печенкина дошел наконец смысл ее слов, он растерянно улыбнулся и надавил на дверь сначала рукой, потом плечом.
– Помочь, Владимир Иванович? – услышал он за спиной сочувственный голос рыжего и остановился в задумчивости.
Спустя несколько дней в доме Печенкиных состоялся концерт московского оркестра, руководимого знаменитым дирижером, тем самым, который был изображен на конверте пластинки в доме Гели и по которому Владимир Иванович, входя, постучал пальцем, видимо и имея в виду будущее культурное событие.
Концерты известных исполнителей и музыкальных коллективов проходили в доме Печенкиных регулярно под общим названием «Встречи у камина». Их вдохновителем и организатором была Галина Васильевна, она же приглашала зрителей и слушателей – новых придонцев, руководителей города, а также местных деятелей культуры. Концерты традиционно проходили в каминном зале дома Печенкиных, где для артистов устраивалась сцена, а гости сидели на расставленных полукругом стульях, диванах и в креслах. Перед началом обязательно зажигался большой, отделанный малахитом камин – даже летом.
Печенкины, как всегда, расположились в первом ряду, в центре – Владимир Иванович в огромном кресле и рядом на диване Галина Васильевна и Илья. Третьей на диване поместилась Дашенька Канищева – на этом настояла Галина Васильевна.
Дашенька Канищева смущалась – другие девушки смотрели на нее с завистью. Вообще молодежи на концерте оказалось много, и, что интересно, молодые люди были одеты так же, как и взрослые: юноши – в смокинги с бабочками, девушки – в вечерние платья. Илья на их фоне выглядел странно и даже вызывающе – на нем были красные кроссовки, желтые джинсы и зеленый свитер. К тому же он безостановочно жевал жевательную резинку.
Придонцы сидели прямо и неподвижно и во все глаза смотрели на живого знаменитого дирижера.
Знаменитый дирижер излучал неиссякаемую энергию, щедро одаривая всех белозубой улыбкой и веселым, с лукавинкой, взглядом. Говорил он быстро, как говорят со сцены юмористы-конферансье, которым надо поскорей разогреть публику:
– У Моцарта, – был такой довольно известный композитор, – есть сочинение, в котором на первой странице написано: «Играть быстро», на второй: «Быстро, как только возможно», а на третьей: «Еще быстрее»… – Выдерживая паузу, знаменитый дирижер изобразил на лице предельное удивление. – Как играть, товарищи?! – обратился он к публике.
Придонцы смутились, не зная, как правильно ответить.
– Хорошо, мы не станем сегодня исполнять Моцарта, – успокоил их знаменитый дирижер. – Есть другой, не менее, а может быть, более известный вам композитор… Наш красный Моцарт… Исаак Осипович Дунаевский. Это был святой человек! В приватном письме к своей жене он писал: «Это счастье, что мы живем в одно время с товарищем Сталиным». А нам, чёрт побери, не повезло! – Знаменитый дирижер замер, по-птичьи склонив голову набок и дожидаясь смеха. Придонцы робко засмеялись.
– Итак! Дунаевский! Увертюра к фильму «Пятнадцатилетний капитан»! – воскликнул знаменитый дирижер, повернулся к оркестру и взмахнул позолоченной дирижерской палочкой.
И полилась знакомая с детства, оптимистичная, хотя и тревожащая душу мелодия. Слушатели сразу узнали ее, закивали, заулыбались, благодарно глядя в егозливую спину знаменитого дирижера.
Галина Васильевна окинула покровительственным взглядом увлеченных музыкой гостей и остановилась, скосив глаза, на сыне. Илья по-прежнему жевал… Но вдруг случилось неожиданное: музыканты отложили свои инструменты и продолжили исполнять увертюру при помощи собственных легких, ртов и губ: «Ту-у-ду-у-ду-ду-ду…»
В первый момент слушатели растерялись, оторопели, испугались даже, но скоро сообразили, что это шутка, музыкальная такая шутка, а местные деятели культуры, зная уже, что знаменитый дирижер любит подобные сюрпризы, стали улыбаться. И только когда Владимир Иванович захохотал – весело, свободно и радостно, – все засмеялись.
Одна Галина Васильевна не принимала участия в общем веселье. Что-то ей во всем этом не нравилось, что-то ее тревожило. Галина Васильевна повернула голову и встретилась взглядом с Дашенькой Канищевой. Девушка растерянно улыбалась. Ильи рядом с ней не было.
– А где Илюша? – спросила Галина Васильевна.
– Не знаю, – жалобно отозвалась Дашенька Канищева, которая во всем подражала Галине Васильевне, и ей тоже было не смешно.
А музыканты все поддавали жару! Знаменитый дирижер высоко подпрыгнул и стал выбивать ногами чечетку, отчего некоторые прямо зашлись в смехе, а иные дамы даже визжали от восторга.
Галина Васильевна страдальчески поморщилась, глубоко вздохнула и вдруг почувствовала какой-то странный, неприятный, невозможный здесь запах. Она стала принюхиваться и вновь столкнулась взглядом с Дашенькой Канищевой. У девушки раздувались ноздри.
– Ты чувствуешь? – обратилась к ней Галина Васильевна.
– Что-то пригорело? – испуганно спросила Дашенька Канищева.
Галина Васильевна отвернулась: что могло пригореть в ее гостиной?
Пахло жареным, определенно пахло жареным, точнее даже, не пахло, а воняло, и не жареным, а горелым, воняло горелым мясом.
А знаменитый дирижер, продолжая веселить публику, пошел вприсядку, но смех, однако, стал стихать, потому что многие уже, особенно женщины, почуяли этот нехороший запах.
Знаменитый дирижер остановился – выпрямился и удивленно замер, хотя его музыканты еще продолжали дудеть и трендеть. Он смотрел вперед, за спины слушателей, туда, где потрескивали поленья в камине. На лице знаменитого дирижера выступили вдруг крупные капли пота. Он видел там что-то страшное, настолько страшное, что никто не решался повернуть голову и посмотреть туда же, все смотрели на происходящее у камина, так сказать, отраженно – глядя на знаменитого дирижера. Казалось, он видит ад. Медленно подняв дрожащей рукой дирижерскую палочку и указывая туда, знаменитый дирижер вдруг закричал высоко, жалобно, из последних сил:
– Горит! Он горит, товарищи!
Все разом обернулись.
Илья стоял у камина и держал руку над огнем, над самым его пылающим пеклом. Удушающе воняло горелым мясом. Илья упал.
На большой двустворчатой белой двери под стеклянной табличкой с надписью «Хирург» был прикноплен глянцевый плакат, на котором голая сисястая блондинка недвусмысленно манила к себе, что подтверждала и отдельная типографски исполненная надпись внизу: «Входите!». Никто, однако, не входил: Печенкин, Галина Васильевна, Прибыловский, Седой – все в накинутых на плечи белых медицинских халатах. Равномерно и сильно Владимир Иванович бил кулаком в стену, так что дребезжало оконное стекло и вздрагивала плакатная блондинка. Прибыловский с кожаной папкой под мышкой стоял рядом и внимательно смотрел на шефа. Седой украдкой курил, выпуская дым за плечо. Галина Васильевна застыла, сцепив на груди руки и закусив нижнюю губу, вперившись горестным неподвижным взглядом в пыльное стекло окна.
– Я за границей больше недели находиться не могу – запить могу. Чистота эта – плюнуть некуда. А тут шесть лет. Шесть лет в чистоте этой, – потирая кулак, поделился Печенкин своими неожиданными размышлениями.
– Вот я и говорю: шесть лет – это срок! – горячо поддержал Седой. – Истосковался мальчонка вдали от дома.
– А я думаю, он там элементарно перезанимался. Я знакомился с их программой – огромные нагрузки, – высказался Прибыловский.
С этим были согласны и супруги Печенкины, и Седой, они закивали, готовые продолжить и развить данную мысль, но Галина Васильевна остановила.
– Не надо было этот оркестр приглашать, – неожиданно высказалась она, продолжая смотреть в окно.
– При чем тут оркестр? – не понял Владимир Иванович.
– При том! – нервно воскликнула Галина Васильевна. – При том, что нельзя так над классикой измываться! Взяли моду над классикой измываться… Дунаевский, между прочим, – наша классика!
Хирург появился неожиданно – вывернулся из‑за угла – в длинном сером халате, в матерчатых бесшумных бахилах, лицом и походкой здорово смахивающий на уличного хулигана. Все заволновались, задвигались, Седой искал глазами, куда бы незаметно бросить горящую сигарету. Поравнявшись с ним, хирург ловко, не привлекая внимания, выхватил бычок и, пряча его в кулаке, указал на дверь – на плакат, на надпись «Входите!», проговорил укоризненно:
– Входите, что же вы не входите?
Он сел за стол, глубоко и с удовольствием затянулся, выпустил тонкой струйкой дым и решительно, строго обратился к Печенкину:
– Значит, так… Комплекты белья постельного – триста штук. Судна подкладные – пятьдесят штук. Телевизор, желательно цветной, – одна штука. Памперсы взрослые – сколько сможете…
Прибыловский торопливо записывал.
– Завтра будет, – ответил Печенкин.
– Завтра воскресенье, – напомнил Прибыловский.
– Завтра будет, – повторил Печенкин.
– Завтра будет, – повторил Прибыловский.
Докурив сигарету до фильтра, хирург обжег пальцы, поморщился и, глядя рассеянно на свою руку, продолжил:
– Ну, в общем, это… С рукой все в порядке. Но будет болеть. Шрам останется. Можете потом сделать пластику. Но это уже не у нас… В Австралии, я слышал, хорошо пластику делают…