– Ты правда поэт? – спросила она, перейдя на ты неожиданно и спокойно, глядя серьезно в макаровские глаза.
– Правда.
– Фамилия?
– Макаров.
Марго задумалась.
– Только не делайте вид, что знаете, – засмеялся Макаров.
– Да, не знаю, – призналась она. – Но, может быть, это плохо говорит обо мне, а не о тебе?
Макаров улыбнулся:
– Мне достаточно того, что вы знаете Блока. Что… ты знаешь Блока…
– Ты странный. – Марго задумчиво смотрела в глаза Макарова. – Ты не современный. Я думала такие вымерли, а ты живешь.
– Живу, – смущенно согласился Макаров.
– Ты – настоящий! – воскликнула Марго, наконец определив для себя, какой же он.
– А ты – разная, – определил и Макаров. – И всегда восхитительная!
Но Марго было неинтересно про себя, и она спросила, когда Макаров еще договаривал свою фразу:
– А зачем ты пишешь стихи?
– А зачем ты раздеваешься? – мгновенно ответил вопросом на вопрос Макаров.
Они засмеялись, чокнулись рюмками, привстав с кресел и перегнувшись через стол, отпили по глотку коньяка.
«Хороший коньяк лучше, чем плохой», – эта мысль поразила Макарова своей очевидностью.
Яркий солнечный свет бил прямо в глаза, но это не раздражало, а радовало. И оттого, что Наташа стянула с него одеяло и громко и весело читала знакомые с детства стихи, было тоже хорошо.
Не спи, не спи, художник,
Не предавайся сну.
Ты – вечности заложник
У времени в плену.
Макаров улыбнулся и открыл глаза. Но Наташи не было. Была чужая спальня – большая, темно-красная, с огромной кроватью и зеркальным потолком. Рядом, укрытый одеялом так, что торчала только головка дула, лежал «Макаров».
– А ты как здесь оказался? – спросил Александр Сергеевич и мгновенно вспомнил вчерашний вечер: жаренное на углях мясо, в камине, шампанское в туфельке Марго, купание в маленьком круглом бассейне с голубой водой… – Я изменил Наташе, – вспомнил Макаров. – Я изменил Наташе!
Он сунул руку под одеяло и подтянул «Макарова» к себе.
«Но ты полюбил Марго! Это – любовь, а жизнь с Наташей – многолетняя привычка!»
«А дети? Как же дети?»
«А что дети? Анна уже большая, и Ося вырастет».
«Наташа не переживет!»
«Если узнает. А зачем ей знать?»
Такой диалог, скоротечный и нервный, случился между Макаровым и кем-то, неглупым, несомненно, и хладнокровным, и этот диалог, возможно, развился бы в беседу, если бы не Марго, неслышно вбежавшая в спальню.
– Эй! – крикнула она весело.
Марго была в спортивном костюме и кроссовках и, вероятно, вернулась с утренней пробежки, потому что вместе с ней в спальню влетел запах прохладного весеннего утра. Да и сама она была как весеннее утро: розовощекая, с искрящимися веселыми глазами.
– Доброе утро, – сказал Александр Сергеевич смущенно и натянул одеяло на подбородок. Марго картинно уперла руки в бока и выставила вперед ногу.
– Послушай, Машенька, – обратилась она к Макарову, улыбаясь насмешливо. – Ты не боишься, что придет Михаил Потапыч и спросит: «Кто это спит в моей кроватке?»
– Да, да, я сейчас, – понял Макаров и стал торопливо подниматься, стыдливо прикрываясь одеялом.
Марго расхохоталась:
– Да не пугайся ты! Принимай душ и иди завтракать. Просто у меня в городе полно дел.
Он попросил остановить машину около кафе «Кавказ» – хотелось побыть одному, обдумать то, что произошло, и решить, как жить дальше. Договорившись с Марго о встрече на следующий день в старом парке и поцеловавшись на прощание, Александр Сергеевич зашел в кафе, выпил подряд, не закусывая, три рюмки водки, предварительно ставя их на Пушкина и как бы мысленно чокаясь с «Макаровым», и ничего, конечно, не решил, но понял окончательно, что любит Марго и не любит Наташу. Единственное, чего было по-настоящему жалко, – это пальто. Но, решил Макаров, скоро лето, поэтому, выйдя из кафе, бросил гардеробный номерок в грязную лужу и направился домой, держа под мышкой Пушкина с «Макаровым», сунув руки в карманы брюк и зябко сутулясь, – день был холодный.
Он открыл дверь ключом и остановился на пороге. Напротив у стены стояла Наташа. Лицо ее было скорбно. На руках она держала встревоженного Осю. Мать и дитя внимательно всматривались в лицо мужа и отца.
– Ты прямо Родина-мать, – насмешливо сказал Макаров. – Так и стоишь здесь… со вчерашнего дня?
Но вместо ответа Наташа сделала два быстрых шага, прижалась и положила голову ему на плечо. Александр Сергеевич скривился как от боли, но взял себя в руки и решительно направился на кухню.
– Я так волновалась, Сашенька, так волновалась, – бормотала Наташа, семеня за ним следом.
Макаров поднимал крышки стоящих на плите кастрюль и заглядывал внутрь.
– Звонила Васе, звонила всем… Так волновалась, – повторяла Наташа, стоя за его спиной.
Макаров резко обернулся и спросил:
– А чего ты волновалась? – Насмешка не сходила с его губ.
– Тебя не было…
– Всю ночь? – предложил уточнить Макаров.
– Да, Сашенька, всю ночь и сегодня полдня…
– А почему ты не спрашиваешь, где я был… ночью?
– Совсем не важно, где ты был, важно, что ты вернулся. Ты вернулся…
– Без пальто. Почему ты не спрашиваешь, где мое пальто.
– Пальто? – Наташа вновь растерялась, но всего лишь на мгновение. – Это даже кстати, что теперь его нет. Ему уже сто лет. А мы купим тебе куртку, прекрасную теплую куртку на меху!
Теперь растерялся Макаров, но тоже ненадолго.
– Тогда почему ты не удивляешься, что от меня пахнет духами?
Наташа опустила глаза.
– Мне это неинтересно, – пробормотала она еле слышно, но Макаров услышал.
– Ах, тебе неинтересно! – воскликнул он. – А может, это я тебе неинтересен? Безразличен? Я для тебя ноль без палочки, тьфу, пустое место! Молчишь? А знаешь, почему ты молчишь? Потому что тебе нечего сказать!
Наташа подняла глаза и прошептала:
– Я люблю тебя.
– Довольно! – закричал Макаров, не желая, боясь это слышать. – Есть давай! Я жрать хочу.
– Тише, Сашенька, Осю испугаешь, – попросила Наташа.
Макаров внимательно посмотрел в испуганные глаза сына, и вновь губы его насмешливо скривились.
– Пусть привыкает… – сказал он загадочно и решительным шагом направился в кабинет.
Он сел в кресло, положил на стол Пушкина, уперся в него локтем, а лбом в ладонь, то ли остывая, то ли заводясь еще больше. Одним словом – размышлял. Так прошло несколько минут. В дверь осторожно постучали.
– Войдите! – крикнул Макаров, выпрямился и обернулся.
Наташа вошла неслышно и остановилась у стены. Оси не было – видимо, Наташа оставила его в манеже.
– Все готово, можно идти обедать, – сказала она и постаралась улыбнуться.
Макаров важно кивнул. Наташа не уходила. Александр Сергеевич посмотрел на нее удивленно. Она готовилась сказать что-то.
– Сашенька, – заговорила она очень волнуясь, – Сашенька… Дело в том… дело в том, что я перед тобой очень виновата.
– Конечно виновата! – воскликнул Макаров, вскакивая с кресла. – Конечно виновата! В чем?
– Понимаешь, Сашенька, вчера, когда тебя не было… Я убирала у тебя в кабинете… Я вытирала пыль на столе… – От волнения на Наташином лице даже выступили розовые пятна. – Я не хотела… Это случайно… Просто взгляд упал, и я прочла…
– Что ты прочла?
– Это, – Наташа указала испуганным взглядом на стопку лежащих на столе листов писчей бумаги. Макаров посмотрел туда же. Это были заявления, его, Макарова, заявления в милицию, написанные им по образцу, подсказанному Головлевым. Текст заявления был прост:
«Я, Макаров А. С., нашел на улице пистолет “Макаров” и несу его вам сдавать».
Дальше следовали подпись и число. Макаров написал этих заявлений сразу штук тридцать, на месяц вперед, чтобы не писать каждый день, и забыл спрятать в стол.
– Что это, Саша, объясни мне, я не понимаю, – просила Наташа.
– Это? – спросил Макаров, глядя на бумажную стопку.
– Да…
– Это? – Макаров указал на заявления пальцем.
– Да, Саша, что это?
– Это… – Губы Макарова скривились, его стал разбирать изнутри, веселить и щекотать хохот. Надо было срочно, немедленно ответить ей и себе, и Макаров ответил: – Это… поэма…
– Поэма? – Наташа растерянно заморгала.
– Да, поэма! – воскликнул Макаров.
– Поэма… А как она… – хотела поверить Наташа, хотела, но пока не могла. – Как она называется?
– «Макаров», – уверенно ответил Макаров. – Моя лучшая вещь. Помнишь, я обещал, что напишу такое, что ты ахнешь?
– Да, Саша, но… что это? – Наташа уже почти верила, но ничего не понимала.
– Это? Это постмодернизм! Ну да, конечно, откуда тебе знать! Твои толстые журналы еще не доросли… Метод разлагающего анализа… – Глаза Макарова возбужденно горели, на лбу выступил пот. – Метод разлагающего анализа! Я беру действительность и разлагаю ее, разлагаю, разлагаю! Я ее уже почти разложил…
– Саша, я не понимаю тебя! – жалобно воскликнула Наташа.
– Не понимаешь?! – взорвался Макаров. – А знаешь почему? Потому что у тебя нет своего мнения! У тебя нет своей жизни! Потому что ты мещанка, «душечка», как там ее звали?
Слезы стояли в глазах Наташи, губы дрожали, но она все-таки ответила и на этот вопрос своего мужа:
– Оленька, дочь отставного коллежского асессора Племянникова.
Но это почему-то окончательно вывело Макарова из себя.
– Вон! – закричал он страшно. – Вон из моего кабинета!
Из Наташиных глаз брызнули слезы.
Деньги, оставшиеся от ресторана, Макаров потратил на цветы – нездешние роскошные розы. Он пришел в старый парк задолго до времени свидания, бродил по грязноватым аллеям, вдыхал весенний воздух, нюхал первые клейкие листочки, любовался розами, думая о Марго.
Парк был пуст. Когда-то, еще сравнительно недавно, здесь бывало много народа, причем независимо от времени года: зимой – лыжники, весной – влюбленные, летом – отдыхающие, осенью – пенсионеры и всегда – детвора, но потом в нем случилось несколько леденящих душу и кровь происшествий, и парк опустел. Он был пуст весной прошлого года, когда приключилась эта история с Макаровым, да и сейчас он все еще пустует. Причина одна – страшно. Но Александр Сергеевич не испытывал страха. Ему было хорошо. «Макаров» лежал в боковом кармане летней куртки (одетая поверх свитера, она вполне заменяла пальто). Однако Макаров бесстрашно ходил по парку не только потому, что был вооружен, но и потому, что был влюблен. Отсутствие страха в душе доказывало присутствие в ней любви, и это радовало Макарова.