ближайшем населенном пункте. Разрешите следовать дальше? – Лицо его было бледным, осунувшимся от бессонницы, маленькие светлые глаза запали в глубоких синих глазницах, черные от въевшегося мазута руки были в многочисленных ссадинах, как у всякого, кто имеет дело с серьезной техникой. Но одновременно всё: значки КИМ и «Ворошиловский стрелок» на груди, портупея и планшетка, надетые в нарушение формы одежды, очки, которые совсем необязательно было сейчас держать на лбу, а главное, те же запавшие, страшно усталые глаза – все в нем радостно пело и кричало о первом командирском счастье. Капитан видел это и понимал это. Командиром такого танка курсанта с сержантскими треугольниками в петлицах могли назначить только теперь, в спешке и неразберихе этой войны. И конечно, втайне курсант был благодарен войне за то, что она случилась и сделала его прежде срока командиром, да еще такого танка. К тому же казалось, что курсант этот чуть припоздал на войну. Пару-тройку недель назад таких командиров, благодарных войне, было много. Но большинство их сразу убило, а те, что остались в живых, как бы переродились и сделались другими – это капитан знал по себе.
– Из какого училища, товарищ курсант? – спросил капитан.
– Из Новоборисовского! – И, не сдержавшись, курсант-командир улыбнулся, обнажив мелкие серые зубы.
Капитан тоже улыбнулся и, глянув на танк, пошутил:
– Ну прямо яичко пасхальное… Так и сияет… А как народ напугал. Следуйте дальше.
– Есть! – Курсант даже пристукнул каблуками, но задержался. – Товарищ капитан, разрешите обратиться, – сказал он.
– Обращайтесь.
– А из нашего училища, из Новоборисовского, здесь никто не проходил?
– Не видел, – подумав, ответил капитан.
– Разрешите идти?
– Идите.
И, вновь пристукнув каблуками, курсант повернулся и побежал к танку. В несколько секунд он оказался в люке, выкрикнул вниз команду, танк зарычал, ударив в идущих сзади гарью и копотью сожженной в моторе солярки. Бессловесная, понурая пехота опасливо огибала танк, поглядывала на торчащего в люке танкиста с долей зависти и почтения. И вдруг один, остриженный наголо, с коротким кавалерийским карабином за спиной и скатанной шинелью через плечо, оглянулся, осклабился и крикнул:
– Эй, чугунщики черногузые!
Курсант-командир улыбнулся, помахал в ответ рукой и потому не увидел, как к танку, почти под гусеницы, кинулся выскочивший из-под моста полуголый человек. Он что-то кричал, держа над головой скрещенные, сжатые в кулаках руки. Механик-водитель вновь неумело-резко остановил танк, и потому вновь командир стал похож на ваньку-встаньку.
– Куда лезешь?! Жизнь надоела?! – закричал он, побагровев от возмущения и поправляя съехавшую на лоб фуражку.
– А ты шо, хочешь мнэ мост загубыты?! – кричал снизу возмущенный, но все равно рассудительный человек. Это был один из саперов, минировавших мост, видимо, старший по званию. Крупный, белотелый, с мокрой волосатой грудью и вислыми моржовыми усами, он был в черных широченных, подвязанных на поясе обрезком бикфордова шнура рабочих штанах, с которых стекала в дорожную пыль вода. – Який вумный, який гедода! Бачишь чи нэ, шо це за мост? Ты тильки въидышь, як вин провалыться! А люды остануться, а их немець поубивае?
– Вперед! – похоже, мало что поняв, крикнул в люк курсант-командир, надеясь припугнуть сапера; танк взревел мотором, но не сдвинулся с места, потому что не сдвинулся с места сапер. Он рассудительно и часто сыпал украинскими словами, обзывая танкиста ругательством неслыханным и неизвестно что обозначающим – гедода. – Ах ты! – только и мог сказать курсант-командир от возмущения, орлом слетел с танка и кинулся на сапера. Курсант был меньше чуть не вдвое, но вдвое злее большого и добродушного украинца. Сапер схватил танкиста за руки повыше локтей, не давая себя ударить, но и не бил сам, а продолжал объяснять, что будет, если танк поедет по мосту. Курсанту не удавалось вырваться, от этого он злился еще больше и пытался достать носком сапога незащищенную ногу сапера.
– В чем дело, курсант, под трибунал захотел?! – знакомый капитан, руководящий переправой, осадил танкиста, схватив его сзади за плечо и с силой потянув на себя.
Курсант повернулся, козырнул и, оправляя гимнастерку, доложил:
– Не дает переправляться, товарищ капитан, чуть не раздавили. – Курсант с ненавистью глянул на сапера, который морщился от боли и стоял на одной ноге, как гусак в холодную погоду.
– Та, товарищ капитан, я це танки знаю. Скильки их бачив, воны уси мости валють…
– Почему, сержант? По мосту танки шли, – не согласился капитан.
– Так ти танки полэгче, а цэ вона же скильки весу мае… Вона б поихала, нам бы на головы свалилася… Нэ можно ему ехаты, мост нэ выдэржэ… – Капитан молчал. Сапер добродушно улыбнулся. – Та я ци танки рвав… Як застрянэ, ничем не вытянэшь… Двэ штуки рвав… – И, махнув совсем как-то по-бабьи на курсанта рукой, прибавил: – Бачите, який гедодный!..
– Да проскочим, товарищ капитан! Десять дней этот танк гоню. Сперва один, потом с экипажем. Танк секретный…
– А если не проскочите? – спросил капитан. – Если он прав окажется?
– Та цэ так, шо прав, то прав, – подал голос сапер.
– Народу сколько, – хмуро, не глядя на курсанта, сказал капитан. – И не до секретов теперь… Досекретничались… Поедете последними, – бросил он, поворачиваясь, уже на ходу.
– Есть поехать последними, – взял под козырек курсант-командир и, глянув на уходящего прихрамывающего сапера, досадливо скривился.
И вдруг побежал за капитаном.
– Как вы думаете, товарищ капитан, немцы отсюда далеко?
– Они у нас не спрашивают, где и когда им появляться, – недовольно ответил капитан.
– Значит, в любую минуту могут появиться?
– Могут, – ответил капитан, подумал и прибавил: – Между нами сейчас день пути, я так думаю… День…
– День, – повторил курсант, глядя на капитана, который повернулся и закричал на кого-то на мосту.
Курсант возвратился к танку, вытащил из кожаного кармашка портупеи командирский свисток, приставил к губам, надул щеки и засвистел в него высоко и пронзительно, один раз – длинно и два подряд – коротко.
Первым из своего люка вылез механик-водитель. Его голова в сползающем на глаза танкистском шлеме во время разговора торчала из люка. Был он совсем мальчишка – белоголовый, но страшно замурзанный, черный от мазута и соляры, в комбинезоне, великоватом, явно с чужого плеча. Механик стал выбираться наружу, но зацепился ногой за что-то в темноте люка, сильно и нервно дрыгнул пару раз, пока не освободился. Чуть позже спустился на землю невысокий, но коренастый и, видно, физически сильный рыжий человек. Одет он был аккуратно: в старой застегнутой на все пуговицы гимнастерке, в галифе и ботинках с черными обмотками. На голове его был островерхий буденновский шлем с черной артиллерийской звездой. На гимнастерке рыжего поблескивала медаль на узкой красной планочке – «За боевые заслуги».
Последним спустился человек совсем гражданский, нескладный и неловкий, лет сорока, в дешевом пиджаке и полосатой рубашке с отложным воротником, в широких брюках с отворотами. Типичный учитель из провинциальной школы. Впрочем, он и был учителем. Противогаз, висевший на широком ремне через плечо, ничего военного ему не прибавлял.
– Значит, так, товарищи, – качнувшись по-командирски с носков на пятки, заговорил курсант. – Нам придется переправляться последними, во-первых, это раз… А ждать мы не можем, это, во-вторых, два… Поэтому приказываю: механику-водителю провести профилактический осмотр… Остальные со мной пойдут искать брод…
Эта история подлинна. Еще в детстве мне рассказала ее одна женщина, пожилая, болезненно-полная… Теперь уже и речка та высохла, остался лишь заросший бурьяном след русла, и женщины той уже нет.
Может, потому, что был прост ее рассказ и одновременно – непостижим, непонятен, может, еще почему, но врезался он в память и не оставлял меня все годы, что прошли с того времени.
А знала-то она, помнила совсем немного: начало и конец истории. Да, помнила она еще, что одного из танкистов звали Василием и фамилия у него была необычная – Лето.
– Вставай, парень, ухо отдавишь! – Рыжий в буденновке потряс за плечо механика-водителя, который, свернувшись калачом, по-детски сладко спал на крышке двигателя танка. – Да вставай, что ль. – Рыжий тряханул механика сильнее.
– А? – Тот открыл глаза и поднял испуганно голову.
– Мамкина сиська небось снилась, вояка, – насмешливо произнес рыжий и, высоко поднимая ноги, переступил через гражданского, который сидел на земле, прислонясь спиной к танковой гусенице, и потирал легонько ладонью левую половину груди.
Быстро и деловито подошел курсант-командир. Он умылся: был бодр, свеж, а теперь частым железным гребешком зачесывал вверх жидкие русые волосы.
– Три танкиста, три веселых друга? – пошутил он, улыбаясь, и прибавил уже серьезно: – По местам, товарищи…
Заспанный механик-водитель стоял на броне танка, удивленно озираясь. Было утро – чистое, солнечное, теплое. Неподалеку от реки, на восточном берегу, к которому они стремились, росла сосна, высокая и сильная, дальше зеленела жиденькая изломанная березовая роща. Тихо и пусто. Будто и не было вовсе ночной толпы и паники, будто не было отступления, будто не было самой войны. Кое-где лишь на берегу белело брошенное тряпье да валялась пара поломанных при переправе повозок.
– Тильки вы быстрейше! Может, тады и проскочьтэ! – кричал с восточного берега усатый сапер. Он надел форму, сержантскую, в форме были и двое его помощников, рядовые. Рядом стояла их полуторка.
Механик направился по броне к своему люку, но курсант-командир остановил его.
– Сам поведу, – негромко сказал он. – А вы идите на мое место.
Танк зарычал, попятился назад, остановился и, как бегун на короткую дистанцию, приготовился к рывку. На том берегу указывал рукой и кричал что-то неслышное усатый сапер.