Брускин кивнул.
– И тут юнкера ударили… Тот, кто выше меня залез, так и встал, прямо на руках у меня топчется, испугался, видно. Я говорю: «Что же ты, товарищ?»
Шведов вздохнул, махнул рукой. Брускин протянул ему варежки, связанные Натальей.
– Возьмите, Артем.
– Да нет, что вы!
– Возьмите, возьмите.
Высота 5 000 метров
– Хетти! Хетти! – испуганно и возбужденно говорили туземцы, указывая на разбросанные по снегу человеческие черепа и кости, а также на идущие от них следы босых ног.
– Что это значит, Григорий Наумович? – не понимал Шведов.
– Это значит, что мифы становятся реальностью, – задумчиво глядя на кости, ответил Брускин. – Только скверно, что они – людоеды.
– Они уходят, Григорь Наумыч! – оторвал его от размышлений Шведов.
Туземцы не шли, бежали вниз. Шведов вытащил из кобуры маузер.
– Может, остановить?
– Пусть уходят, – меланхолично произнес Брускин и вдруг сорвался, закричал убегающим в спины, размахивая кулаком: – Проклятая Вандея! Ренегаты! Иуды!
Высота 5 500 метров
Восходители окружили то место, где спал Брускин. От него осталась буденовка и раздавленные очки. На снегу хорошо были видны следы босых ног.
– Хетти комисал слопал, – убежденно сказал китаец Сунь и прибавил: – Сунь знает.
– Что делать будем, товарищ Шведов? – жалобно спросил один из восходителей.
– Как что? – удивился Шведов. – Выше пойдем!
Высота 6 000 метров
Впереди стояло что-то вроде сложенного из плоских камней крохотного домика, и в сгущающихся сумерках из его щелей сочился золотисто-розовый свет.
В домике в позе лотос сидел индиец в одной набедренной повязке, и тело его, а особенно голова, излучало тот самый свет. Вблизи он был таким ярким, что было больно смотреть глазам, и настолько теплым, что восходители снаружи грели о камни замерзшие ладони. Под сидящим зеленела изумрудная травка.
– Браток! – окликнул его Шведов.
Он произнес это слово не так уж и громко, но, вероятно, для привыкшего к абсолютной тишине йога прозвучало оно подобно взрыву.
йог упал вдруг набок, как сидел – со скрещенными ногами и лежащими на коленях ладонями, – и излучаемый им свет стал меркнуть на глазах. Скоро это был просто скрюченный синий труп индийца, лежащего на побитой инеем траве.
Высота 6 001 метр
– Я ничего не вижу… – удивленно произнес Шведов, щупая перед собой воздух руками и не решаясь сделать хотя бы шаг. Но он не стал жаловаться, жаловаться было некому, потому что ослепли все.
– Ме вераперс вхедав![26] – кричали одни.
– Ес вочинч чем теснум![27] – кричали другие.
– Мэн хэч бир шей кёрмюрям![28] – кричали третьи.
И остальные кричали что-то на своих языках. Они забыли вдруг русский или, ослепнув, не желали или не могли больше на нем разговаривать.
Шведов обессиленно сел в снег, вытащил кисет и попытался свернуть самокрутку, но табак высыпался, а кисет упал в снег. Шведов не стал его искать и заплакал. Он не видел, как, щупая перед собой руками воздух, столкнулись двое.
– Сэн ким сэн?[29] – спрашивал, падая, один.
– Иск ду овесс?[30] – падая, спрашивал другой.
Они упали в снег и, сцепившись, стали кататься по нему и бить один другого по лицу и невидящим глазам, пока не раздался выстрел и один перестал бить другого.
И в других местах раздались выстрелы.
Шведов сидел не двигаясь, слушал незнакомые крики, чужие слова проклятий. Стрельба разгоралась. Слепые стреляли в слепых не очень метко, но часто – до последнего патрона. Пули свистели рядом, и одна, пролетая, коснулась щеки Шведова. Он не испугался, даже не вздрогнул, а зачерпнул пригоршню снега и приложил к окровавленной щеке.
– Дзмебо, модит чемтан, ме тхвэн гихснит![31] – кричал высокий красивый красноармеец с непокрытой головой, и те, кто понимал его язык, шли к нему.
Взявшись за руки, они образовали цепочку и пошли за ним. Он не обманывал их, просто ему, наверное, казалось, что он видит, он верил в это. Но он был слеп, как все, он повел их к глубокой, голубеющей льдом пропасти и первым беззвучно полетел в нее, увлекая за собой остальных…
Стрельба затихала, слышались только крики раненых и стоны умирающих.
Шведов в задумчивости откусывал и жевал напитанный собственной кровью снег.
Не ослеп только китаец Сунь. Он щурил узенькие глазки, смотрел на сияющую вершину Нанда-Деви и исступленно повторял:
– Высэ! Высэ! Высэ!
Высота 6 111 метров
На ровном белом склоне алел огромный красный прямоугольник знамени. С неба сыпала снежная крупа, и потому он на глазах бледнел, становился розовым и скоро слился с окружающей белизной.
В огромной пещере горел один большой костер, и около него сидели хетти женского пола, а также дети и смотрели на ритуальное действо.
Брускин стоял у ритуальной стены, залитой старой кровью. На уровне головы комиссара на камне засохли остатки почерневшего мозга с прилипшими волосами.
Страшные и агрессивные хетти-мужчины наступали на Брускина. У передних в руках были копья с каменными наконечниками, у остальных – просто остроугольные камни.
– Хга! – скомандовал вождь, самый крупный и самый сильный, и дикари приблизились еще на один шаг.
Брускин был измучен и возбужден. Щеки его горели лихорадочным румянцем. Он был без буденовки, без очков, без штанов, но не терял надежды. И он выбросил вперед руку и заговорил скороговорно, как на митинге:
– «У Гегеля диалектика стоит на голове. Надо ее поставить на ноги, чтобы вскрыть под мистической оболочкой рациональное зерно!»[32]
– Хга!
Еще на шаг Брускин приблизил себя к мученической смерти.
– «Агностик говорит: не знаю, есть ли объективная реальность, отраженная, отображенная нашими ощущениями, объявляю невозможным знать это»[33].
– Хга!
Кремневые наконечники на копьях нетерпеливо подрагивали у его груди. Румянец исчез с растерянного лица Брускина, и из глаз побежали слезы. Дикари ждали последнего его слова.
– Эйнцике либе бобэн, хэлф мир…[34] – прошептал он вдруг и улыбнулся, и надежда, но иная надежда возникла в его глазах.
Вождь не давал свою страшную команду, и Брускин вдруг запел тоненько, тихо, нежно:
Их дер молзих ин дэм фрайтих авдернахт.
Ой вос фар а ширэ дер татэ мит ди киндер занбэахт!
Флэг зинген эмирес флэг дер татэ дих авекзэцин
цу бомки мит а лэфэлэ!
Гебн митн фингерл а кнак.
Флэг ди бобэ мит гойдэрл – шоклн митн кэпэлэ.
Ой вэй виншмак![35]
Немало славных страниц было вписано нашими кавалеристами в секретную книгу Великого похода, но в ряду побед больших и малых битва близ Курукшетры все же стоит особняком.
Штат Раджастхан. Близ Курукшетры.
1 апреля 1929 года
Бывшая Иванова дивизия, уменьшившаяся за годы непрерывных боев и походов до размеров сотни, томилась в ожидании командирского слова.
Были сумерки, и Новик то опускал бинокль, то вновь прикладывал его к глазам не в состоянии определить – кто же находится на другом краю огромного поля, на котором пять тысяч лет назад сражались между собой боги и люди?
Дивизия – сотня Новикова – скрывалась в кустарнике, и противник, тоже примерно сотня, их не замечая, двигался неторопливым шагом.
– Да англичанка это, Иван Васильевич! – подсказывал нетерпеливо ординарец Государев-внук.
Новик оскалился в улыбке:
– Сперва врежем, потом разберемся. – И, привстав в стременах, повернулся к своим, закричал: – Шашки наголо! Пики к бою! За мной в атаку! Марш-марш!
И как всегда, поскакал первым, а его дивизия-сотня рассыпалась на просторе лавой.
Противник их наконец заметил, занервничал, кто-то там, кажется, пытался отступить, кто-то спешиться и залечь, чтобы встретить огнем. И все-таки те решили принять бой и тоже рассыпались лавой и понеслись навстречу.
Иван обернулся к своим и крикнул весело:
– Руби до седла, остальное само развалится!
Вечерний густой воздух ответил эхом, и с той стороны донеслось:
– Руби до седла, остальное само развалится!
Лавы катились навстречу друг другу – лоб в лоб. Иван выбрал скачущего у противника первым и, направив на него коня, перекинул трофейную ханскую саблю из правой руки в левую.
Лавы смешались, зазвенела сталь о сталь, Новик привстал в стременах и вдруг услышал испуганное и радостное:
– Иван!
И по всей линии боя звон металла стал стихать, а вместо него послышались удивленные восклицания:
– Федька, ты, что ль? Тю!
– Николай! Чертяка!
– Дедушка! – это кричал Государев-внук.
Перед Новиком сидел в седле Колобок и улыбался.
И Иван плюнул от досады – он уже настроил себя на бой.
Вокруг огромного костра, на котором зажаривалась целая лесная свинья, лежали кольцом кавалеристы, гомонили, смеялись. То и дело хлопал по плечу смущенного внука Государев-дед.
Командиры лежали чуть в отдаленье и даже на отдыхе выглядели озабоченными.
– Применяем партизанскую тактику… – рассказывал Новик.
– И мы применяем… – кивнул Колобок.
– Поэтому у нас теперь не дивизия, не эскадрон, а партизанский отряд…
– И у нас партизанский…
Иван взглянул на Колобка исподлобья и продолжал со значением:
– У нас… отряд… имени… Афанасия… Никитина…