– Какую же теорию отстаиваете вы сами? Как появление человека на Земле представляется вам? – спросил Исидор Каценберг.
Ученый настроил слуховой аппарат, попросил повторить вопрос и повел гостей к себе в лабораторию. Там на стенах, в витринах, на стеллажах красовались бесчисленные камни всех мыслимых размеров.
– Вселенная так велика, – начал профессор Сандерсон, – в ней столько планет, что даже с математической точки зрения некоторые из них не могут не быть обитаемыми. Необязательно населенными человекоподобными существами, животными, даже растениями, но по крайней мере крохотными живыми существами: бактериями, микробами. Кое-что в этом роде уже обнаружено на Марсе. К тому же по Вселенной снуют во все стороны естественные космические корабли – метеориты.
Астроном предъявил гостям несколько образцов породы, извлеченные из-под стекла.
– Они совершают нескончаемые путешествия в пространстве. Иногда обрушиваются на планеты, бывает, что просто рикошетят от них и продолжают полет, как шары космического бильярда. Эти метеориты можно сравнить с миллионами сперматозоидов, способными оплодотворять гигантские яйцеклетки – планеты.
– Не эти ли метеориты мы прозвали «падающими звездами»? – спросила Лукреция Немрод.
Сандерсон утвердительно кивнул. Из его слов выходило, что часто метеориты сгорают в атмосфере, создавая впечатление движущихся звезд.
По его оценке, на Землю ежедневно падало в среднем три тысячи неземных объектов. Но некоторые метеориты сохраняли целостность и могли содержать воздух, а значит, микробы, бактерии и вирусы.
Из одного из стеклянных саркофагов был извлечен мрачный, словно обработанный автогеном, булыжник. Профессор положил его под микроскоп и поманил журналистов. Те залюбовались крохотными фигурками; одни напоминали кружки, другие – червячков.
Астроном ничуть не сомневался, что метеориты оплодотворяли Вселенную. Один занес на Землю жизнь, второй – вирус, истребивший динозавров, третий – новый вирус, приведший к мутации приматов, возникновению у них странной болезни, получившей потом название «человечество».
Сандерсон соглашался, что он не первым выдвинул теорию о том, что жизнь, положившую начало человечеству, принесли на Землю метеориты. Первым эту идею, окрещенную «панспермией», выдвинул в 1893 году швед Сванте Аррениус, потом ее развил английский лорд Келвин. Потом теорию надолго забыли. Но в 1969 году в Австралии был обнаружен метеорит Мерчисона. Вопреки всем ранее выдвигавшимся соображениям, он содержал семьдесят полносоставных аминокислот, причем восемь из них знакомы нам по белкам человека!
При вхождении в атмосферу эти белки погибли от высоких температур, могут возразить некоторые. Но недавно был открыт прион – белок, невосприимчивый к самым высоким температурам. Прион гораздо сильнее вирусов и способен гораздо быстрее, чем они, переносить заболевания.
– Адам появился благодаря приону? – ахнула Лукреция Немрод.
Профессор Сандерсон нисколько в этом не сомневался. Человечество возникло тем или иным образом вследствие внеземной болезни, поразившей обезьяну, начавшую мутировать и понемногу меняться.
– Кстати, все болезни побуждают нас к дальнейшей эволюции, – подчеркнул астроном и погладил один из своих метеоритов, как кота. Его теория проистекала из длительных раздумий, приведших к отказу от многих прежних убеждений. Любой грипп, краснуха, гепатит, настаивал он, приводят к небольшой мутации у больного.
– Болезни всегда питали эволюцию человечьей породы. Чума научила нас гигиене, холера заставила фильтровать воду, туберкулез привел к открытию антибиотиков. Кто предскажет, что хорошего принесут новые болезни, пока что вызывающие у людей только страх?
Исидор Каценберг, слушая астронома, расхаживал по помещению, все щупал, приподнимал то гладкий камешек, то камень необычной формы, исследовал предметы и приспособления, но при этом не пропускал ничего из сказанного.
– Любая болезнь несет урок. Рак – болезнь коммуникации: здоровые клетки не знают, как проинформировать больные о необходимости прекратить размножаться. СПИД – болезнь любви, клетки теряют способность различать, что идет им на пользу, а что во вред. Разве эта утрата ценностей и коммуникации не проливает свет на нынешнее состояние человечества? Чтобы преодолеть эти изъяны, ему нужна дальнейшая мутация. Потом придет черед других болезней, и они снова подтолкнут людей к прогрессу.
– Такие ваши речи наверняка вызывают в клубе «Откуда мы взялись?» ожесточенные споры, – предположил с другого края лаборатории Исидор Каценберг.
Ученый признал, что обстановка в клубе порой накаляется, особенно когда начинают спорить между собой верующие и безбожники, дарвинисты и ламаркисты.
– В астрономии ввиду отсутствия доказательств можно одновременно утверждать совершенно противоположные одна другой вещи, но в палеонтологии дело обстоит совершенно иначе. В этой дисциплине ученые умеют выжать показания из любой кости.
– Как профессор Аджемьян? – спросил Исидор.
Астроном вздрогнул, но промолчал.
Журналист подошел к нему вплотную и ни с того ни с сего заявил:
– Вы его презирали.
Сандерсон в недоумении сделал шаг назад.
– С чего вы взяли?
– Мне служит подсказкой выражение вашего лица. При упоминании Аджемьяна вас перекосило. Человеческая физиономия сродни приборной доске с кучей индикаторов.
Сандерсон попытался овладеть собой, но рот у него все равно кривился.
– Аджемьян… Профессор Аджемьян был своеобразным человеком. Но я никогда не держал на него зла, даже после несчастного случая…
– Что за несчастный случай?
Сандерсон дотронулся до своего слухового аппарата.
– Моя глухота – следствие одной из неудачных шуток Аджемьяна. Однажды он подошел ко мне и шепотом сказал: «Хочешь услышать свой Большой взрыв?» Не успел я ответить, как он взорвал у меня под самым носом здоровенную петарду. Вот такой он был, Аджемьян, такой был у него юмор. С его точки зрения, если человек одержим Большим взрывом, значит, он обязан его пережить. Если у меня слабые барабанные перепонки – тем хуже для меня. После этого мой слух ослаб на все восемьдесят процентов. А ведь слух помогает нам ориентироваться в пространстве гораздо больше, чем зрение. Став тугоухим, я больше не сознаю объема пространства, где нахожусь.
– Это вы его убили? – спросил напрямик Исидор Каценберг.
– Нет.
– Тогда кто, по-вашему, мог это сделать?
Для астронома внезапный звон разбитого стекла прозвучал еле слышно. Лукреция Немрод успела повалить его на пол, спасая от влетевшего в окно огромного камня и прикрывая ладонями голову от осколков.
Опасливо выпрямившись и оглянувшись, все трое обнаружили за окном ту, кто угрожал их жизни, – обезьяну. Стоя на ветке, она изучала причиненный ее камнем ущерб. Потом, размахивая для равновесия руками, она, прыгая с ветки на ветку, удалилась.
– Обезьяна! – сказала зачем-то Лукреция.
– Она хотела прикончить меня этим камнем! – воскликнул Сандерсон, трогая лоб, где благодаря вмешательству Лукреции осталась всего лишь царапина.
– Зачем обезьяне убивать человека? – удивился Исидор Каценберг.
Сандерсон быстро справился с шоком.
– Конрад… – выдохнул он.
– Какой еще Конрад?
– Конрад и Аджемьян – два светила французской палеонтологии, на дух друг друга не переносившие. С точки зрения Конрада, экстравагантные теории Аджемьяна дискредитировали всю профессию. Однажды у них дошло до потасовки. Не хотел вам этого рассказывать, но, как видно, дело приобретает такие масштабы, что пора положить этому конец. Профессор Конрад – не только палеонтолог, а еще и приматолог. Он заведует секцией обезьян в зоопарке в парижском Ботаническом саду, при Музее естественной истории. Он мастерски ими управляет.
Лукреция Немрод записала в блокноте имя и координаты подозреваемого.
Исидор Каценберг уставился на ветки, послужившие опорой обезьяне. Его посетила мысль, что буква S на зеркале в ванной означает всего лишь «singe»[2].
27. Змея
– ССС… ссс… – шипит змея.
ОН едва успел успокоиться после пожара и боя в пещере – и на тебе, змея, причем большущая! До чего ОН не любит змей!
Это нутряное отвращение, особенно он ненавидит таких вот питонов.
Змея тем временем обвивает ему ногу и тянется к шее с намерением задушить. Его трясет от ее липкого, холодного прикосновения. Змея уже сжимает ему горло двумя кольцами. ОН чувствует, как она его душит, и пытается схватить змеиную голову. Змеи, обвивающие и душащие жертву, обычно неядовитые. Тут что-то одно: либо яд, либо удушение.
ОН старается порвать змее пасть. Остальные наблюдают происходящее, не пытаясь вмешаться. У каждого свои проблемы. Змея сжимает ему трахею. ОН кашляет, избавляясь от лишнего воздуха, и разводит змее челюсти. Та в ответ давит все сильнее. У него останавливается дыхание.
ОН говорит себе, что сейчас умрет. Вся жизнь сконцентрирована теперь у него в мозгу: погони, случки, войны, единоборства, пиры. ОН не может запечатлеть на чем-то свои мысли, поэтому никто не узнает, что с ним произошло. Откуда-то издалека, из неведомых недр его собственного естества, приходит фраза:
Все эти мгновения исчезнут во времени,
Как слезы под дождем[3].
Откуда взялась эта ниточка слов? Из будущего? Из прошлого? С облаков? Из иного, параллельного мира?
Как слезы под дождем…
ОН считает, что они прекрасны. Его вид способен на такие мысли! Он горд тем, что родился среди достойных зверей. Эта змея ни на что похожее не способна. Значит, честь жить должна принадлежать ЕМУ.
Прилив энергии позволяет ему порвать голову рептилии надвое. Теперь ОН держит по челюсти в каждой руке. Давление длинной, холодной, гладкой массы ослабевает, воздух снова проникает ему в горло, просачивается в легкие. ОН пожирает змеиную голову, а остальное швыряет детям. Осторожно, говорит ОН им, мелкие кости могут застрять у вас в горле. Змеи бывают опасными даже мертвые.