— Он угрожал нам! Обычаи гостеприимства попраны, мы можем…
— Схватить безногого и пытать его? Я не приветствую подобные дела в отличие от моего отца, так что успокойтесь все и просто отправьте за ним пару опытных разведчиков. Вряд ли будет трудно выследить калеку даже в ночи. Озрик, что думаешь?
Старый гном степенно отёр усы, щипнул себя за кончик длинного носа.
— Что-то странное творится здесь. Зная, зачем мы пришли, посланец подтвердил наши надежды, можно сказать, воодушевил, хотя до сих пор верится с трудом. Что это? Оговорил ли он себя? Зачем? Чтобы заманить в ловушку? Где она? За воротами? А если бы он отрицал, то поверили бы мы ему? А если бы поверили, то ушли бы, не проверив? Нет, рекс не принял бы такой доклад. По итогу, не важно, есть ли дракон, есть ли сокровища, признал бы он, отрицал бы, — мы всё равно обыскали бы всё и убили бы всех, кто встал бы на нашем пути. Думаю, этот Бракк понимает, что мы не уйдём просто так.
На следующий день разведывательные отряды вышли из лагеря, чтобы изучить отдалённые части Пепельного дола. Им было приказано как следует прочесать подножья и склоны гор, выявить секреты, из которых люди наверняка следили за гномами. Тем временем Оредину оставалось только ждать. Порядок внутри лагеря налаживался сам собой, каждый, от тысячника до последнего каморника знал, что и когда должен делать.
На закате разъезды вернулись ни с чем, а после от периметра пришло сообщение: калека явился.
— Как вы ухитрились потерять его вчера?
— Слушаюсь! — Командир разведчиков ударил кулаком о шлем, он дико потел и старался не смотреть на Оредина. — Не могу знать, господин! Он исчез в темноте…
— Разгильдяи.
Вскоре калека проковылял в шатёр как животное на четырёх неуклюжих конечностях и стянул с головы капюшон.
— Мир этому дому. Ты принял решение, Оредин эаб Зэльгафивар?
Наследник отложил трубку на янтарную подставку и поёрзал в кресле.
— Мы пришли сюда за гельтом, который вам следовало платить в течении полутора тысяч лет, и за драконом, который принадлежит Кхазунгору. Выдайте требуемое, и кровь не прольётся.
Квинтус Бракк словно пропустил слова мимо ушей, он стоял на всех четырёх, сутулый, неподвижный, молчаливый, только глаза медленно вращались, перебегая взглядом с одного бородатого лица на другое. Вдруг его собственное пошло трещинами, — улыбка, — блеснули сточенные десятками лет работы грязно-жёлтые зубы.
— Значит, прольётся кровь. Не мы начали эту войну, однако, Элрог будет доволен. Лишь только наступит завтра, мы будем врагами до смерти, гномы.
Калека неуклюже поковылял прочь, но, только выйдя под открытое небо, развернулся и закричал, указывая на Оредина грязным пальцем:
— Не мы начали эту войну! Не мы! Но Элрог засвидетельствует нашу доблесть! Лишь только наступит завтра, принц, люди и гномы станут врагами! Девятый легион выступает на войну!
На этом встреча уже точно завершилась, Квинтус Бракк поковылял дальше мимо рядов палаток, под сотнями пристальных взглядов.
— У тебя есть ещё один шанс, постарайся хотя бы сегодня не потерять калеку, или можешь лишиться бороды, — сказал Оредин командиру разведчиков. — И головы заодно.
— Слушаюсь! Будет содеяно!
///
До глубокой ночи наследник совещался с воеводами, пытался определить, с чего им начать военные действия? Признаться, люди смогли прибавить ему головной боли просто тем, что не явились. Вышли бы на честный бой, и гномья рать перемолотила бы их… Этой мысли Оредин усмехнулся с иронией. Честный бой? Кучка дикарей в открытом поле против пушек, мортир и рунной стали, — это теперь называется «честно»?
От всех советов и мыслей, наследник изрядно устал, так что отпустил воевод и остался, наконец, в одиночестве, даже адъютанта прогнал. Полог в задней части шатра приподнялся, и он прошёл в маленькую спальню, тяжело улёгся на походную койку.
Оредин плохо спал с начала похода, не прошло и ночи, чтобы наследник пробыл в забвении больше пары-тройки часов, а потом ещё часа-двух в дневное время. Это выматывало. На сей раз сон опять долго не шёл, уж слишком распухла голова. Ещё немного и пришлось бы просить лекаря о сонных травах, после которых утром она болела бы гораздо сильнее, но до этого не дошло. Оредин забылся; ни сновидений, ни мыслей, только пустота. Предел мечтаний. Пожалуй, если бы он умер в эту ночь, то не стал бы сокрушаться в чертогах предков, — разом ушёл бы от стольких бед с чистой совестью… Но у него был очень тонкий слух, а ещё в походе наследник ложился, не снимая доспехов. Посему, когда полог едва слышно зашуршал, глаза гнома распахнулись.
Глаза давно привыкли к темноте и заметили явственное движение. Оредин вскинул руки, стальное жало пронзило ладонь и замерло, не добравшись до глаза. Нервы остались целы, так что пальцы сжались на кулаке убийцы. Тот навалился всем весом и давил, глубоко размерено дыша, однако, мышцы гнома — стальные канаты; одним усилием он оттолкнул врага, рванул в сторону, переворачивая койку, вскинул руку опять. Лезвие лязгнуло о подставленный наруч, в темноте вспыхнули искры, раз, другой. Убийца был гораздо выше Оредина, — человек, — он быстро полосовал, натыкаясь на непробиваемый металл, пока запястье не оказалось в широкой гномской ладони. Оредин сжал пальцы правой руки, почувствовал, как ломаются кости и рвутся жилы убийцы, однако, тот не издал и звука, ловко перехватил выпавший кинжал свободной рукой и нанёс резкий удар. Боль обожгла лицо, горячее хлынуло по коже в бороду, вырвав из глотки возглас, и Оредин резко подался вперёд. Гном повалил человека на пол, навалился, перехватил своей раненной рукой ту, в которой поблёскивал кинжал, и от души боднул врага лбом. Рыча и плюясь, он ещё трижды использовал собственный череп как молот, а, когда почувствовал, что убийца ослаб, вцепился ему в горло и надавил до хруста.
Поднявшись над трупом, наследник пошатнулся, судорожно вдохнул, кое-как подхватил раненной рукой щит, второй вытянул из ножен меч и ринулся через шатёр наружу.
— Сомкнуть щиты! Сомкнуть…
Он едва не упал, споткнувшись о труп часового, холодный ветер ударил по лицу, и рана полыхнула, будто в неё угодили раскалённые угольки. От боли Оредин ослеп на левый глаз, ему даже показалось, что слух пропал, потому что вокруг было совсем тихо, только удары сердца отдавались в голове набатом. Чтобы разубедиться в этом, наследник заревел во всю глотку:
— Сомкнуть щиты! Сомкнуть щиты! Сомкнуть щиты!
Меч с лязгом бил о щит, Оредин рвал связки, пока в отдалении не послышался вскрик, затем другой, ещё один и дальше п нарастающей. Ратники выбегали из палаток в исподнем, но вооружённые, мало кто успел надеть полные латы; десятники и сотники выкрикивали своих подчинённых, а тем временем отовсюду неслись нечленораздельные возгласы. В лагере словно шёл бой, но никто не понимал, где именно?
— Там, они там!
— Сюда!
— Воевода убит! Воевода убит!
Готовые сражаться, но не видящие врага, гномы бестолково метались, пока рёв Оредина не перекрыл растущий гомон:
— Больше света! Враг в лагере! Идите к своим воеводам! Защищайте воевод! Больше света!
Рексовы Собственные окружили наследника, отделив его стеной от остального лагеря. Они были полностью вооружены и одоспешены, но мешали командовать.
— За мной, туда!
— Тебе лучше оставаться под защитой, господин, — сказал трёхсотенный командир.
— Кто ты такой, чтобы мне приказывать⁈ Я…
В следующий миг трёхсотенный повернул голову и резко вскинул щит, раздался пронзительный лязг, — длинная стрела, летевшая Оредину в лицо, сломалась и отлетела от внезапной преграды. Телохранители схватили наследника, погребли под своими телами, создав сплошной панцирь из щитов, и не отпускали, сколько бы он ни проклинал и ни требовал. Стрелы бесполезно бились об этот «панцирь» ещё трижды, четвёртая вонзилась одному из телохранителей в горло, найдя щёлочку между шлемом и латным воротом, а пятая угодила другому в прорезь полумаски. Шестая стрела проскользнула в открывшийся между щитами зазор, но сломалась о нагрудник Оредина.
Пронзительный голос старого Озрика пробился сквозь лязг металла:
— В шатёр! Немедленно!
Не отпуская наследника, телохранители сдвинулись с места. Когда они внесли его под матерчатый свод, стрелы ещё трижды били вслепую, но никого не задели.
— Руки прочь, глупцы! Я обрею вас начисто! — Оредин рычал и плевался в бешенстве.
— А ну, уймись! — зашипел согбенный веками гном. — Враг хочет добраться именно до тебя, и у него почти получилось! Эти воины исполняют свой долг!
— Я должен командовать…
— Командуй же! Любой из них ринется наружу с твоим приказом, но ты останешься… Свет не разжигать, глупцы! Хотите, чтобы стрелок увидел наши тени⁈
— Отдавай приказы, господин, — сказал трёхсотенный, глядя на Оредина с непоколебимым спокойствием.
— Уже отдал! Нужно проследить, чтобы они были исполнены!
— Больше света в лагере и защищать воевод, — кивнул трёхсотенный, — слушаюсь, будет содеяно.
— И лекаря сюда, — вставил рунный мастер, — наследник ранен, оружие могло быть отравлено!
— Слушаюсь, будет содеяно.
То время, что Оредин провёл в темноте шатра, тянулось вечно. Снаружи раздавались команды, звенел металл, звучали мушкетные залпы, кто-то кричал от боли, кто-то сквернословил и проклинал, топотали тяжёлые сапоги, разгорались костры. Тени гномов метались по ткани, а время превратилось в тягучую патоку. Наследник дрожал, — не от страха, а от жажды действия.
Пока лекарь осматривал его, Оредин получал донесения.
— Воевода Валошт эаб Оклар мёртв, господин.
— Воевода Фернхал эаб Скагос мёртв, господин.
— Воевода Троин эаб Феладан ранен и находится при смерти, господин.
— Враг проник в загон и перебил почти всех овнов, господин. Ваши козероги уцелели.
— Враг устроил несколько пожаров, пострадали склады с продовольствием и питьевой водой.