— Какой потрясающе глупый и отважный поступок, — сказал человек, справившись. — Но нельзя не восхититься преданностью этого гнома своему делу.
Глосротон, несомненно, погиб в первое же мгновение, но основной удар пламени пришёлся на золотое озеро, в котором грелся гигантский самоцвет.
Дракон стал медленно надвигаться, издавая звук, похожий на раздражённое мычание. Приблизившись к легату, он опустил шею, позволив тому вырвать рунное копьё из чешуи. Наружу хлынула горячая кровь, от которой Брахил отшатнулся, после чего бросил драгоценное оружие в сторону.
— Всё хуже и хуже, бедный старый господин Омекрагогаш. С каждым годом ему всё труднее думать и изрыгать белое пламя. Мы кормим его селитрой, серой и углём, поим ртутью, и, хотя огонь ещё горит, разум остаётся замутнённым. Омекрагогаш уже был древним, когда Девятый пришёл в долину, однако, его мудрость и милосердие всегда сверкали подобно звездам. Но когда появился этот камень многое переменилось. Ему нужен долгий жар, а дракон стал немощен. Силы, которые продержали бы его ещё тысячу лет, уходят на белое пламя, в то время как разум тает. Он стал неуклюж, рассеян, почти всё время спит, не летает и уже не говорит с нами…
Гигант скрылся за сокровищами, ушёл в тень и залёг там на отдых.
— Пойдём, принц, вы видели всё, что должны были увидеть. К тому же, здесь слишком жарко для человека и даже гнома.
— Видел всё, что должен? Я думал, видеть всё это запрещено, так сказал калека.
— Бракк? Верно, мы не устраиваем прогулок для гостей к этому месту, но для вас я сделал исключение, ибо…
— Каждый должен понимать, за что он бился и за что погиб?
— Так.
Они двинулись назад в молчании. Голова Оредина шла кругом, мысли струились ртутью, то, что ускользало от него за последними бедами, вновь обрело важность и связи. Наследник осознал, что совсем недавно ему довелось пролететь над вулканом, и тогда, он уверен, в кратере не было никаких золотых гор, это не укрылось бы от глаз гномов и не оставило бы их равнодушными. Сколько времени прошло с тех пор, как легат оглушил его? Почему ещё не слышен грохот орудий?
— Мы не в Пепельном доле, мы в каком-то другом вулкане.
— Совершенно в другом, — подтвердил Фуриус Брахил, не оборачиваясь.
— Мы будем штурмовать ваш дом, но, по итогу, сокровищница останется нетронутой.
— Её не найдут. Если не решатся опять взлететь, разумеется, а этого не случится. Вы проявили завидную сноровку и храбрость, когда поднялись в небо.
Они вернулись к трещине в породе, которая вела на лестницу. Там уже ждали легионеры, один из них достал из ящика с почти растаявшим льдом бочонок, второй выбил пробку и подставил два рога. Скоро пена полилась через край, и роги были преподнесены легату с принцем.
— Мы не слишком хороши в пивоварении, — сказал Брахил, поворачиваясь к Оредину, — наше пиво кислое и не слишком крепкое, но, всё же, горный хмель на что-то годен, к тому же, оно холодное. Утолим жажду.
Дважды Оредина просить не пришлось, он, пивавший лучшие хмельные напитки мира, поднимал рог и хлебал напиток с таким наслаждением, словно его послали из своих чертогов сами предки. Когда рука опустилась и гном выдохнул, Брахил уже стоял в десяти шагах, держа ладонь на эфесе меча. У ног Оредина лежал его рунный клинок. Когда они успели?
— Значит, вот так это произойдёт?
— Так.
— Хорошо, уйду с оружием в руках.
— Желаете что-то сказать, принц?
Гном поднял меч, повёл рукой, но тяжесть надёжного оружия не вселила в него ложных надежд.
— Отправляясь на войну, будь готов не вернуться.
— Простое и верное заключение, — кивнул человек.
— Что… что будет дальше?
— Какая разница? Мёртвые до живых дел не имут.
— Я всё ещё жив и пока что хочу знать.
Льдисто-голубые глаза остались безразличными, но всё же, легат ответил:
— Вы нанесли нам значительный ущерб в тоннелях, принц, но ничто не изменилось. Мы будем сражаться и победим.
— Невозможно победить Кхазунгор. У нас сотни миллионов гномов, бесконечные ресурсы и бесконечная армия…
— Бесконечен только гнев Элрога и наше желание умереть в битве.
— Это слова фанатика.
— Да. Вы хотите узнать ещё что-нибудь перед смертью?
Оредин обвёл взглядом бесконечные богатства, рассыпанные вокруг, богатства, за которыми его послал отец, в которые он не верил и которых не хотел.
— Об одном жалею.
— Принц?
— Он пришлёт сюда Груорига.
— Кто бы это ни был, он умрёт не зря, а за величайшие сокровища Валемара. Готовы?
— Я… да. Покончим с этим.
Ноздри легата раздулись на вдохе, воздух с шипением вырвался изо рта, ещё раз, ещё, потом ритм изменился, наконец, враг перестал дышать вовсе. Он чуть согнул колени, подался вперёд, Оредин выставил свой меч; Брахил совершил неуловимое движение, превратился в размытый росчерк и зрение гнома померкло.
Последним, о чём подумал Оредин Улдин эаб Зэльгафивар, было: «наконец-то свободен».
Ныне.
Самшит сморгнула наважденье, и как только осознала всё увиденное, сердце её стало бешено биться.
— Закройте уши, — велел Доргон-Ругалор, прежде чем отправиться к самому берегу озера, где жар был смертельным.
Он встал там, у кромки, в мягком золоте, словно в грязи, запрокинул голову и вдруг заревел. И Верховная мать, и легат выполнили его приказ, но голос, который вырвался из божественной пасти, ударил по них страшной, рвущей болью. Все кости в телах дрожали, и черепа, казалось, лопнут, не выдержав, а когда мучение подошло к концу, Верховная мать почувствовала на губах кровь из собственного носа.
Но она мгновенно забыла обо всём, стоило лишь увидеть, как над золотыми холмами появляется иззубренный хребет, как распахиваются крылья-паруса, и рогатая голова поднимается в отсветах расплавленного металла. Впервые за свою жизнь Самшит видела дракона так близко, его огромные светло-жёлтые глаза подслеповато щурились, из ноздрей тёк дым, исполин казался дряхлым, неуклюже переваливаясь чрез золотые холмы, но всё равно был прекрасен!
Двигаясь медленно, тяжело, змей неба наконец-то выбрался к берегу, его пошатывало, будто в когтистых лапах не осталось силы, но дракон упрямо переставлял их, пока не навис над богом. Втянув горячий воздух, гигант замер и простоял так некоторое время. Потом его пасть чуть приоткрылась:
«Моё имя Омекрагогаш… А ты… дракон?» — услышал Туарэй надтреснутый голос у себя в разуме.
— Сейчас — больше, чем когда-либо. Я Туарэй Гроган, потомок Сароса Грогана. Я Доргон-Ругалор.
Гигант опять замер, словно в трансе, его мысли текли медленно, подобно остывающей лаве.
«Гроган… Кажется… не слышал… о таком. Ты… болен?»
— Я повреждён.
«Повреждённый дракон? Что-то… иное? Ты… дракон?»
Понимая, что старец путается, Туарэй ответил:
— Я бог.
«М-м-м… Бог. Никогда не встречал богов».
— А я не встречал драконов, способных связно мыслить.
Выцветшие глаза скрылись за ложными веками, казалось, исполин вот-вот уснёт, однако, он победил эту слабость.
«Раньше все мыслили… Мыслили. Но потом…»
— Ярость и голод, — сказал бог.
«Да… ты понимаешь… ярость и голод. Существование ради борьбы и убийства такое… притягательное».
— Но не для тебя?
Дракон тяжело вздохнул, окатив Туарэя волной горячего зловонного дыма.
«Я философ, мыслитель… я выше этих низменных… удовольствий».
— И не чужд гордыне. Что ж. Я услышал твой зов и пришёл. Ответь, тот, чьё имя Омекрагогаш, зачем я здесь?
Дракон тяжело дышал, его гигантская пасть открывалась и закрывалась что у карпа, в ней не хватало зубов, а те, что были, стали бурыми; многие лунки напрочь заросли. Он медленно повернул голову к самоцвету в центре озера.
«Яйцо… яйцо».
Туарэй чувствовал в этом куске камня и жизненную силу, и великую душу, он уже пытался постичь его истинную природу, но не смог, — тот был совершенно непроницаем.
— Вот как? Я проделал такой путь, чтобы увидеть… яйцо?
Глаза бога воспылали янтарными звёздами, его бешенство раскатилось вокруг и прежний жар показался шуткой. Самшит схватилась за крис, желая вонзить его в… кого-нибудь! Фуриус Брахил заметил её порыв, и медленно отступил.
«Ты ещё более слеп… чем я… неужели ты не видишь… не видишь, что это за яйцо?»
— Большое, — процедил Туарэй.
Дракон задохнулся от возмущения, такое пренебрежение потрясло его.
«Это яйцо благородного дракона… Как можно не знать⁈ Как можно… не чувствовать⁈»
— Я давно решил для себя, что в драконах не больше благородства, чем в волках и медведях. Просто эти хищники намного сильнее обычных, вот и всё.
«Ты… ты не понимаешь о чём… о чём говоришь… ты… ты крови дракона, однако… чужд!»
— Я потерял много времени, я потерял многих людей, я пришёл сюда… зря. Я НЕНАВИЖУ ДЕЛАТЬ ЧТО-ЛИБО ЗРЯ!!! НЕНАВИЖУ!!! НЕ-НА-ВИ-ЖУ!!!
Гора затряслась под ногами, подземный гул стал нарастать, и золотые монеты лавинами посыпались в озеро, которое пузырилось пуще прежнего. Драконий Язык тянул высокую яростную ноту разрушения.
Омекрагогаш мотнул головой, пытаясь избавиться от боли, пронзившей его сознание.
«Заключим… сделку… Помоги мне… а я открою тебе… важное…»
— Я не договариваюсь вслепую.
«Ты живёшь… вслепую… Бог?.. Потерянное дитя… в последнюю эпоху мира…»
— Следи за мыслью, старик, я убивал и за меньшее, — тихо прошипел Туарэй, чьё сердце начало пылать ярче.
«Помоги мне… Яйцо должно проклюнуться… Или они доберутся до него… Ты понимаешь?»
— Кто?
Дракон медленно запрокинул голову и долго таращился на комету, рассекавшую небосвод.
«Если они поглотят… душу такого… масштаба… Они не ограничатся… этим миром… они пойдут дальше… Они… разрастутся… станут новой… Великой силой… Священная жизнь будет… потеряна… Этого нельзя допустить!»
Туарэй тоже поднял взгляд на уродливого красного червя, громадного, длинного, и напоминающего о пережитой боли. Последние времена пришли и с этим нельзя было не считаться.