— Подождите!
В портале амфитеатра появилась низкорослая фигура.
— Я отстал! — истошно закричала она. — Я отстал! Подождите!
— Легион двигается со скоростью своего самого медлительного солдата. — Брахил поднялся и обернулся к калеке, что ковылял на обрубках ног и обмотанных тряпьём кулаках. — Ты будешь задерживать нас.
— Не лишай меня этого, легат! Не смей! — ответил Квинтус Бракк. — Я отдал жизнь легиону! Я ещё дышу и ещё воюю! Я эвокат! Я заслужил!
— Ты обрубок человека, — беспощадно отвечал легат, — и в грядущем испытании можешь подвести нас.
— Я задержу легион не больше, чем эти дряхлые старики и старухи здесь! — упрямо кричал калека, подбираясь всё ближе к Брахилу. — И вообще, это не тебе решать! У нас есть бог!
Немолодое лицо, покрытое чешуйчатым рисунком, обратилось к ложе, зрачки пылали фанатизмом из глубоких глазниц, в морщинках терялись скупые слёзы.
— Я выдержу любые испытания и принесу любые жертвы ради того, чтобы исполнить свой долг! О боже, я поползу по углям и сухому терновнику, если на то будет твоя воля!
Туарэй чуть склонил голову:
— Квинтус Бракк, ты будешь взвешен, очищен, изучен и оценён наравне с остальными легионерами.
Бог одним молниеносным рывком переместился к гигантской чаше, парившей над центром арены, его крылья возбуждённо распахивались и медленно складывались, пока огненные глаза вглядывались в бесконечно кипящую, чёрную как нефть кровь драконов. Он сунул палец в пасть и прокусил его клыком, затем капля ихора пала в бурлящую черноту. Копьё опустилось следом, Туарэй стал размешивать, медленно и плавно, наблюдая изменения, — ихор не растворялся, но захватывал и очищал.
— Вы думаете, что приносили жертвы. Вы думаете, что испытывали боль. Вы думаете, что копили силу. Сегодня тот день, когда вы узнаете, что ошибались во всём, кроме одного — будет вершиться суд.
Доргонмаур издал высокую ноту, и золотая чаша отозвалась. От её края отделилась тонкая чешуйка, плавно опустилась, зачерпнула кипящей, чистой как ключевая вода крови, и перелетела по воздуху к Фуриусу Брахилу, опустилась в его подставленную ладонь. Следом чешуйку получил его единокровный брат Атмос Брахил; божественные дары опускались в подставленные ладони молодых, сильных, старых и немощных, мужчин и женщин, покрытых нарисованной чешуёй. Последним был Квинтус Бракк.
— Одной капли хватит каждому из вас. Пейте и встречайте суд. Я посчитаю тех, кто выживет.
Бог неспешно двинулся обратно к высокой ложе, пока легионеры вокруг него, зная о смертельной угрозе, подносили чешуйки к губам. Бог шёл, слушая нараставший кашель, стоны и крики, шипение горящей плоти, плавящегося жира, истошный вой.
Он вспорхнул на ложу, где занял трон чёрного камня и призвал в свою руку Светоч Гнева, — продолговатый цилиндр чёрного чугуна с крупным аловитом, вставленным в один конец. По его воле артефакт распался на детали: композитный корпус, освинцованный изнутри, магическая сердцевина, камень с заметными изъянами. Он изучил плетение чар, которые когда-то сам создал оценил задумку, тонкость исполнения, решил не прикасаться, чтобы не разрушить всё. Работая когтями, Туарэй стал шлифовать новый, чистый камень, и каждый раз, когда от него откалывались осколки, в воздухе полыхал ослепительно-яркий огненный протуберанец. Наконец меч был собран воедино с новым камнем, а старый бог выбросил прочь за ненадобностью. Взвесив тяжёлый цилиндр в руке, он решил, что всё сделано хорошо и можно позволить разуму отдохнуть.
Когда его веки приподнялись, остатки Девятого лежали вокруг золотой чаши, словно сотни огромных чёрных эмбрионов, источающих жар и дым. Он улыбнулся: почти готовы. Наступила ночь, ясная и звёздная.
— Жрица, пророк, придите.
Самшит и Хиас вошли в императорскую ложу и склонились.
— Мой бог? — тихо обратилась она.
— Смотри внимательно, ты засвидетельствуешь рождение новой расы, не химер, не биоморфов, а существ с душами и волей, не смертных, но полубогов. В грядущем они станут хребтом новой империи и твоим самым сильным орудием. Если переживут эту ночь.
Они походили на большие яйца с очертаниями человеческих эмбрионов, чёрная каменная скорлупа потрескалась; у одних сквозь трещины просачивался свет и язычки пламени, у других — только дым. Туарэй поднялся с трона, улыбнулся шире и ударил охвостьем Драконьего Языка о пол.
— ЛЕГИОН, К ОРУЖИЮ!!!
Одно из яиц лопнуло тотчас, и под свет звёзд в плаще красного пламени выступило существо нового вида. Нечто среднее между человеком и драконом, покрытое алой чешуёй, уподобленное образу бога; у него были чёрные рога и крылья, чёрный шип на конце вытянутой морды, и весь он горел. Только зрачки, похожие на алмазы, были холодны и даже кайма яркой желтизны не делала их теплее. Новорождённый посмотрел на свои руки, схватился за голову и закричал, как младенец, только что явившийся в мир.
Следом проклюнулось самое громадное яйцо, это рождение прошло без искр и пламени, однако вокруг расплескался жидкий камень и металл. Второй новорождённый оказался совершенно огромен, его фигуру покрывала каменная броня, из пасти сочилась лава, следом волочился длинный сегментарный хвост, а из спины росла вторая пара рук с чудовищными когтями.
Один за другим легионеры выходили из скорлупок, расправляя крылья, сверкая разноцветной чешуёй, их голоса сливались в общий гимн боли; растерянные как дети, они не понимали, кем являлись, не знали, что должны были делать, они боялись и жались друг к другу, не понимая, какой силой обладали теперь.
И вновь Фуриус Брахил был первым. Его разум пробудился вместе с памятью, воцарившись в перерождённом теле раньше, чем у остальных. Легат Девятого легиона выступил вперёд, глядя на ложу, опустился на одно колено и распластал чёрные крылья по земле. Его выбрала кровь достаточно необычного дракона — кавгахмора, не самого большого и не самого могучего, но зато самого страшного. Этот чёрно-красный дракон покрывался пламенем целиком, отдавался ему без остатка, а ярость его была настолько всепоглощающей, что даже намного более крупные и сильные драконы избегали кавгахморов. Пожалуй, если бы зиппарил не погиб от своей дерзости раньше, кавгахмор дерзнул бы бросить вызов богу.
Немного времени прошло, прежде чем ужасный Атмос Брахил присоединился к брату. Его выбрала кровь хелльматвёрма, и путь в небо для гиганта оказался закрыт, хотя мощь глубинного дракона была несравненной.
Один за другим легионеры занимали свои места в ровных шеренгах. Они больше не походили друг на друга, не были ни слишком молоды, ни слишком стары, но были сильны и объединены узами боевого братства.
— Однако же ваши ряды поредели, — сказал Туарэй, переносясь к новоперерождённым. — Пророк, сколькие пережили высший суд?
— Из тысячи трёхсот восьмидесяти шести, — немедленно ответил монах Звездопада, — пред вашим божественным ликом предстали ныне шестьсот девяносто три, мой бог. Ровно половина.
Туарэй вздохнул и тронул охвостьем копья ближайшее не проклюнувшееся яйцо, сквозь трещины которого сочился густой чёрный дым. От касания оно провалилось внутрь себя, оказавшись пустым, — всё, что могло переродиться, не выдержало жара и обратилось золой.
— Половина. Всего лишь половина. А было сказано, что нужно больше. Вот и ответ, легат: вы все признаны негодными отступниками, нарушителями присяги. Тысячелетия вы ждали здесь не славы, но смерти, — такова воля бога.
Драконий Язык ударил оземь, распространяя грозную, злую ноту, и незримая сила сдавила сердца легионеров, заставив их выть и хрипеть, впиваясь когтями в грудь и горло.
— Мой бог! — звонко воскликнула Самшит, бросаясь на арену к Туарэю. — Мой, бог, милосердия!
— Огонь никого не милует, ты знаешь это лучше многих, жрица — ответил он, удушая новорождённую жизнь, которую недавно предвкушал увидеть. — Такова их вера, они ждали суда и получили его.
— Но мой бог, посмотрите, одно яйцо ещё живо! Оно может проклюнуться!
Хватка смерти ослабла на сердцах и Туарэй прошёл мимо корчащихся легионеров к последнему яйцу. Оно было меньше многих иных, уродливое, деформированное; из трещин валил дым, но в нём горели яркие искры. Судьба нового народа повисла на волоске, и все зрители на трибунах задержали дыхание.
— Мой бог, — тихо обратилась Самшит, — вы позволите помочь?
— Дракон должен проклюнуться сам, — ответил он беспощадно, — иначе он слаб, иначе он не имеет права жить.
Его голос достиг каждой пары ушей в амфитеатре, каждого разума и каждой души.
— Несомненно, мой бог, — а в голосе Самшит была нежная мягкость… и сила, — но есть то право, которое имеет каждое дитя, будь оно даже из грозного и гордого драконьего рода.
Она подступила к Туарэю, такая маленькая и хрупкая, положила ладонь на предплечье руки, сжимавшей Доргонмаур.
— Каждое дитя имеет право на мать. И, так вышло, что это я — первая среди всех Драконьих Матерей. Позвольте, я расскажу этому чаду, что его в здесь ждут, что оно нужно и желанно. Клянусь, что и пальцем не коснусь скорлупы.
Из его красиво очерченных ноздрей вырвались огненные язычки.
— Что ж, это очевидная истина, даже драконицы любят своих детёнышей. Делай, жрица.
Она поклонилась и грациозно опустилась на колени рядом с последним яйцом. Изящная длинная шея изогнулась по-лебединому, глаза скрылись под веками, и полилась песнь без слов, такая нежная и тёплая, что на чёрном камне амфитеатра лишь чудом не стали расти луналики, — цветы, рождённые из первой колыбельной.
Голос Самшит проникал в распалённые израненные души целительным потоком, отгонял ужасы Последних Времён, она звала ребёнка из темноты к свету, пока скорлупа не треснула под напором рогов и наружу не стал вылезать легионер в зелёной чешуе вирмифлинга. Когда он полностью освободился, стало очевидно врождённое уродство, — очень кроткие, хоть и сильные ноги с чрезмерно мощными когтями, а также непропорционально огромные крылья, и длинные жилистые руки, упиравшиеся в землю. Он почти не познал растерянности и страха, сразу обретя память.