Через десять минут, я уже в своей комнате с Даней на руках. Убаюкиваю его. Сыну не понравился мамин плач. Еще бы, он у нас в этих делах главный.
Билеты куплены.
Домой возвращается Ксю и она так на меня смотрит, словно, что-то чувствует еще с порога.
— Мамы больше нет, — говорю ей, решая не ходить вокруг да около. Потому что как бы ты не пытался подготовить человека, к таким новостям его невозможно подготовить.
Ксю бежит ко мне с порога и обнимает. Меня и Даню. И беззвучно плачет.
Я целую ее в висок, одну руку высвобождаю и глажу сестру по макушке.
— Все будет хорошо, — шепчу я. — И ей.. Милая. Ей там тоже будет хорошо.
— Я ей вчера звонила. Пока ты была на ужине я ей вчера звонила.
— И?
— Она меня вспомнила. Она извинилась, она просила нас вернуться. Она… она была нормальная.
Я крепче обнимаю сестру, Даня тоже тянется ручками к Ксю и крепко обнимает ее за шею.
— Плаки-плаки, — говорит он. — Не плаки.
Он даже меня так не успокаивал. Я улыбаюсь сквозь слезы, и Ксю тоже. Она смеется. Целует Даню, обнимает меня. Смеется и плачет. Плачет и смеется.
Скорее всего облегчение было временным. Перед… перед кончиной. Ведь так нередко бывает. Именно это я позже говорю сестре. Она понуро мне кивает, собирая свои вещи.
Вылетаем мы в тот же день. Я оставляю ключи от машины и от квартиры Белль. И никого больше не ставлю в известность о своем отъезде. Ни арендодателя, ни Андрея. Только Лауре скидываю деньги за этот месяц. И прощаюсь с ней.
Перелет до Лиссабона недолгий, чуть меньше двух часов. Но все равно утомительный. Мы с сестрой выжаты и подавлены. Полдня мы собирали вещи. Приземлившись, я радуюсь, что решила разделить путь, и сейчас нам надо не на новый самолет, а у нас есть целая ночь на отдых.
Номер в гостинице я снимаю с двумя кроватями, но все равно тяну Ксю спать со мной и Даней. Даже не ясно, кому это нужно ей или мне.
Но я словно только делаю требуемые от меня вещи, как старшая сестра, на самом же деле. В эмоциональном плане мы сейчас с ней словно наравне и поддерживаем друг друга как можем. Равносильно. Как две маленькие девочки. Оставшиеся без мамы. Оставшиеся только вдвоем друг у друга. На всем-всем белом свете. А наш единственный защитник пока не вырос, и потому сладко сопит между нами.
Утром мы даже успеваем прогуляться немного по городу, прежде чем поехать в аэропорт. Правда чуть не опаздываем на рейс, а потому добираемся до зоны посадки в числе самых последних пассажиров.
Сестренка держится стойко, иногда только хмурится, на глаза ее наворачиваются слезы, но она быстро берет себя в руки, и уделяет внимание Дани, тогда на ее лице появляется улыбка.
Я же кажется постепенно прихожу в себя. Все еще ощущаю странное чувство отупения и опустошения, но более собрана, чем вчера.
Да вот только пройдя в самолете до мест указанных на посадочном, меня накрывает вновь. И кажется посильнее вчерашнего.
Я останавливаюсь. Не иду дальше. Пассажиры позади меня, подталкивают в спину и громко возмущаются, чем привлекают внимание того человека, на кого обращен весь мой взор. Дамир. Сидит на том же ряду, где расположены наши места. И смотрит. Господи, конечно смотрит, я ведь с ребенком. И без Лауры.
Глава 17
Дамир
Я его узнал.
Костика.
Это был абсолютный сюр, что-то нелогичное и необъяснимое, но в ребенке, которого держала на руках Таисия, я узнал своего сына.
В первые мгновения я решил, что мне показалось. Иначе, что это, черт возьми, еще может быть?! Волнение перед перелетом, ведь я не особо-то люблю летать, может и не такую злую шутку сыграть. Так что да. Я еще надеюсь, что мне показалось. Питаю надежду на разыгравшееся воображение.
Но стоит отвлечься, посмотреть на других людей, а затем вернуть взгляд на ребенка, как я понимаю, что мне не показалось.
А если уж брать во внимание нервозность Таисии, то выводы напрашиваются сами по себе. Ребенок. У нее от меня ребенок. Сын. На вид ему… я прикидываю в уме, а затем до меня резко доходит, что ему ровно столько, сколько мы не виделись, минус семь-восемь месяцев.
Пока Тая пытается усадить Ксю и разобраться с ручной кладью, мальчишка меня рассматривает. Меня, наверное, потому что никто другой на него так открыто не пялится и не обращает внимания. А я взгляда оторвать не могу. Мне больно и интересно одновременно.
Он улыбается мне и что-то бормочет, пока Тая не усаживает его так, чтобы он смотрел в другую сторону. К окошку, на Ксю. Но он все равно поворачивает голову и пытается посмотреть на меня. Словно… чувствует.
Я отворачиваюсь первым. Делаю над собой усилие и до взлета сижу, глядя на сидение, расположенное впереди. Раньше никогда не приходилось летать в экономах. Я в принципе стараюсь избегать самолетов, а тут пришлось, еще и экономом, потому что домой нужно было лететь срочно, а бизнесы раскупили. Словно всем срочно понадобилось тогда же, когда и мне.
Я прихожу в себя, когда в салоне становится немного шумно. Люди отстегивают ремни безопасности, сыплются заказы борпроводницам. Я тоже прошу. Кофе с коньяком. Надо бы попытаться поговорить с Тасей, но у меня после увиденного нет сил.
Мой ребенок. Сын. Два с лишним года. Любознательный, светловолосый и жизнерадостный. Вон как смеется на весь салон. Даже женщина из переднего ряда повернулась и теперь пытается с ним подружиться. А я жду свой кофе. Получив его, осушаю залпом, ожидая расслабления, но его, почему-то, сука, нет!
Отстегнув ремень, поднимаюсь и иду в туалет, где умываюсь и смотрю на себя в небольшое зеркало. Под глазами залегли тени, кое-где появились морщины и, судя по их состоянию, появились они уже давно, а я как-то даже и не заметил. Потому что, сука, это было неважно. Раньше. А теперь, когда там, в салоне самолета, сидит молоденькая девушка с моим сыном, я остро ощущаю нашу с ней разницу.
Она больше не столько финансовая и социальная, ведь за те три года, что мы не виделись, Тася сильно изменилась, сколько моральная. Хотя и это маловажно. Важно другое. У нее мой сын. И я не имею на него никаких прав.
От этого меня ломает. Хочется остановить этот чертов самолет и выйти, чтобы отдышаться. Но вместо этого я выхожу в салон и сразу же слышу детский плач. Истошно кто-то плачет прямо в середине самолета. Там, где сидит Тая. А я понятия даже не имею, как плачет мой ребенок, потому что впервые его увидел.
Так что рвусь вперед, расталкивая тех, кто поднялся со своих мест.
— Тише-тише, — меня тормозит какой-то мужик. — Твой надрывается? — кивает в ту сторону, где слышится плач.
— Не знаю, — отвечаю растерянно, натыкаясь на удивленный взгляд.
Да-да… такой я отец дерьмовый. Понятия не знаю, как плачет мой ребенок. И ведь… хочется винить Тасю. Наорать на нее, встряхнуть и спросить, какого хера. Но я и так прекрасно знаю, какого.
Подойдя к своему ряду и месту, понимаю, что плачет кто-то другой. Потому что Тася спокойно держит сына на руках и что-то мило ему шепчет, тыкая на картинки в книжке.
— Поговорим? — спрашиваю Тасю, когда она укладывает сына на сидение и дает ему, по видимому, любимую игрушку, потому что он отчаянно ее стискивает.
— Дамир… — она хмурится. — Я понимаю, как все выглядит, но это не то, что ты…
— Даже не смей! — обрываю ее, когда понимаю, что именно она собирается сделать.
Она собирается соврать. Снова. Выкручиваться, как выкрутилась в прошлый раз, обозвав моего сына ребенком подруги. И вот после этого меня накрывает. Стискивая челюсти, поднимаюсь со своего места и грубо вырываю руку, когда Тася пытается меня удержать и что-то сказать.
Мне страшно ее слушать. Потому что я понятия не имею, когда она говорит правду, а когда врет. Что из всего, что было между нами — правда, а что — ложь? Я могу верить только собственным глазам. Тому, что вижу. А вижу я своего ребенка. И то, что по приезду придется со всем разобраться.
С тех пор, как Тася уехала, проблема словно решилась.
Никаких наркозависимых в нашей с дочерью жизнь. Все пошло своим чередом. И только сейчас я понимаю, что все, на самом деле, пошло по пизде. Мы с Ульяной отдалились. С другими бабами не сложилось. А где-то без отца рос мой сын.
Сжав в руках стакан с виски, который попросил у бортпроводниц, не замечаю, как он лопается прямо в ладони. И боли тоже не чувствую. В себя прихожу только от охов и криков молоденьких девушек в форме. Они наперебой интересуются, все ли в порядке и громко спрашивают, есть ли в салоне врач. А я нихрена не понимаю зачем, пока не вижу свою окровавленную руку и мужика, на которого наткнулся раньше в проходе.
— Я хирург, — успокаивает девчонок и забирает у них аптечку. — Руку придется зашить, — говорит уже мне. — Потерпишь? Заодно и поговорим.
Глава 18
Мне все же приходится пройти вперед. Поток из пассажиров меня попросту проталкивает, но сама по себе я словно обездвижена. В голове подозрительная тишина и пустота, в груди — аналогично. Я словно даже не слышу собственного сердца, только смотрю на то, как Дамир пялится на нашего с ним сына.
А он именно пялится. Откровенно, не таясь, со злым отчаянием в глазах. Ксю садится к окну, Даня по центру, а я с краю, через проход от Дамира. Жмурюсь, успокаивая себя. Пусть лучше рядом с ним я, чем Даня.
Когда начинается взлет, я немного отвлекаюсь, предлагаю Дане чупа-чупс, а затем и вовсе шепотом читаю молитву.
Взлетов и посадок я боюсь особенно.
В сторону Дамира я больше не смотрю. Чувствую, как его взгляд практически прожигает меня насквозь, но не смотрю. Пока она не встает в туалет. Когда он уходит, я наблюдаю лишь его удаляющуюся спину и атлетичный зад, но вот когда он возвращается, мы встречаемся с ним взглядами, и у меня мурашки по всему телу бегут.
Да у него такого взгляда не было даже тогда, когда он нашел наркотики в вытяжке квартиры, которую я снимала. Тогда я думала, что он смотрит на меня страшно. Нет. Нет. Нет. Тогда были просто цветочки.