Вот есть девушки, которые плачут красиво и им это идет, им сразу сочувствуешь, а я скорее в эти моменты похожа на клоуна — у меня не только краснеет все лицо, но и опухают нос и губы. Словно я накачала филлерами последние, и те самые филлеры решили мимикрировать еще и в нос, а затем и по всему лицу, с одной единственной целью — сузить мои глаза и сделать из меня азиата.
В общем, поднимая взгляд на Дамира, я готовлюсь встретиться с его насмешливым или даже пренебрежительным, но уж никак не сочувствующим лицом. Слезы вновь подкатывают к глазам, и я начинаю часто-часто моргать.
— Меня не пускают к Аксинье, даже телефон не разрешали ей отдать, — я зачем-то машу своим телефоном зажатым в руке, — Герман Юрьевич помог, и вот… она позвонила мне первый раз.
Сама не понимаю зачем я все это объясняю. А затем и вовсе добавляю, словно сошла с ума.
— Спасибо, — облизываю свои огромные распухшие губы, которые я сейчас даже прикусить полностью не в состоянии, — спасибо и за Германа Юрьевича и за то, что поддержал сейчас.
Дамир кивает. Холодно, сухо, без эмоций. Я отмечаю это, как напоминание себе в очередной раз, что я не должна слишком сильно к нему привязываться, думать о нем. По-хорошему, его здесь быть не должно. Тогда бы у меня точно получилось. Не вспоминать, не думать, не представлять себе с ним. Вместе. Рядом.
— Просто ты слишком рано выросла, Тая. Став взрослой и для сестры и для матери. А ведь ты еще такая молодая девочка и тебе самой нужно быть иногда ребенком, — серьезно, без иронии говорит Дамир, а у меня окончательно рушится то, чего и не было, что казалось уже разрушено… неужели во мне все еще жила надежда?
Вот же неубиваемая сука, словно она внучка Кощея бессмертного. Такая же живучая как и он, дрянь.
Дамир видит во мне ребенка. Маленькую девочку, годящуюся ему в дочери. Поэтому-то он и смягчился так по отношению ко мне. Пожалел.
Я сглатываю образовавшуюся во рту горечь и растягиваю губы в улыбке.
— Да, ты прав. Я забыла, что это такое, когда тебя обнимают твои родители. Мама… по понятным причинам, — хмыкаю я, — папа умер, а биологический отец и вовсе не пустил на порог. Ни теть, дядь или дедушек с бабушками у меня никогда не было и нет. Так что, да. Ты прав.
Дамир снова кивает, коротко бросает мне, что все будет хорошо, и Герман Юрьевич обязательно поможет мне установить опеку над сестрой, а затем разворачивается и уходит.
Я смотрю ему вслед. Даже тогда, когда он заходит в двери служебного входа, я все еще продолжаю смотреть.
Не знаю почему, но я верю его словам. Все будет хорошо. Я справлюсь и заберу Аксинью, а еще… в этот момент я наконец-то понимаю, а может просто признаюсь самой себе в том, что и правда влюбилась в Дамира.
Так по-глупому, так по-наивному и так по-ненормальному.
Ведь я понимаю, что это скорее всего помесь стокгольмского синдрома с желанием вновь обрести отца, который мне поможет, придет и уладит все мои проблемы. Но понимать и чувствовать совершенно разные вещи. Чувствую я желание нравиться Дамиру не как девочка, а как взрослая женщина. Я чувствую в нем не отца, а безумно красивого мужчину.
Которого, да… которого, кажется, я люблю.
— Даже не мечтай, — насмешливо тянет Рината, а я вздрагиваю, отрываю взгляд и оборачиваюсь.
Рядом со мной стоит коллега. И как я не заметила ее приближение.
Рината работает в этом ресторане уже третий год. Открытая, дружелюбная и очень веселая девушка. Я не могу сказать, что мы с ней подружились, ведь за столь короткий срок такое сделать невозможно, но общий язык мы с ней однозначно нашли.
Девушка делает затяжку вейпа, выдыхает на меня облачко приторно сладкого, кажется, арбузного дыма.
— Будешь?
Я отрицательно машу головой. Никогда не курила, да и пробовать начинать не хочу. Тем более все эти электронки. Говорят, что они сказываются на здоровье еще более пагубно, чем обычные сигареты.
— У Дамира Давидовича есть дочь. Примерно наша с тобой ровесница. Очень избалованная, что и понятно, особа, — прищурившись, продолжает Рината, — ее мать умерла очень рано и воспитывала ее сестра Булатова, которая тоже уже умерла. В общем, ходят слухи, что именно из-за дочери он больше не заводит отношения и детей.
— Рината, — ахаю я.
— Я серьезно тебе говорю, — девушка делает очередную затяжку, смакуя ядовитый дым, — только мимолетные интрижки, Тай. Ни с кем ничего серьезного…
— Может просто он не нашел ту самую или… или все еще любит покойную жену, — последние слова даются с болью.
— Да какой там, — Рината отмахивается, — он даже аборты заставляет девочек делать.
— Боже, как это?
— А вот так. Я знаю точно о троих. Каждая думала, что удержит его ребенком и разведет наконец-то на серьезные отношения или же колечко на пальчике. Последняя Оля, кстати, работала здесь администратором, когда я только устроилась. Она сказала, что даже на это не рассчитывала, просто надеялась, что он будет выделять ей ежемесячное содержание. А нет, — Рината разводит руками, — у него словно пунктик какой-то. Чтобы кроме дочери от покойной жены у него больше не было никаких других наследников.
— Звучит жутко, — сипло произношу я и обнимаю себя за плечи.
Я не верю ни единому слову Ренаты. И не потому что считаю, что девушка мне врет, нет… скорее всего ее просто так же как и меня сейчас ввели в заблуждение. Сплетни они такие. Один сказал, другой перекрутил, и вот уже начались разговоры не о том.
— Поэтому я и говорю тебе, даже не думай. А то смотришь на него так… всем сразу все понятно.
— Нет, — четко одергиваю ее я, — ты не так интерпретировала мой взгляд. Он помогает мне с установлением опеки над сестрой. Я ему безмерно благодарна, но чувств как к мужчине у меня к нему нет.
— Хорошо, — Рината словно успокаивается, — пойдем уже. Осталось немного до конца смены. Ты же помнишь, что у нас вечером на кухне будет небольшой сабантуйчик?
Я кривлюсь, но киваю. Сегодня у меня совершенно нет настроения на веселье.
Но каждое воскресенье у местного персонала есть традиция отмечать окончание недели. Все это делается с подачи шеф-повара. И не явиться на получасовой воскресный сабантуйчик будет все равно что проявление неуважения к начальству, а значит и скорое увольнение.
— Конечно, помню, — киваю я, не ожидая от сегодняшнего вечера ничего хорошего.
Глава 41
— Ну, теперь понятно, почему ты совсем никогда не пьешь, — хихикает Рината, глядя на то, как я переодеваюсь.
А получается у меня действительно все это криво. Прямо сейчас я не могу попасть ногой в штанину. В глазах двоятся собственные ноги. Или правильнее сказать четверятся? Если их сейчас четыре.
— Да где же настоящая, — хнычу я, опять промазывая и больно ударяясь пяткой о мраморный пол.
Рината садится рядом, и направляет мою ногу в нужном направлении.
— Больше лучше не пей, а то Данилов вышвырнет тебя.
— Ринат, да я же всего один бокал, — рассеяно тяну я, поднимаясь.
Мне так легко и хорошо. Невесо-о-о-омо. Хочется обнимать и целовать всех вокруг. Весь мир. За то, что он такой прекрасный.
— Тая, где твоя сумка? — Рината останавливает меня и упирается ладонями в мои плечи, не давая ей себя обнять.
— Что? — я не понимаю к чему она вообще.
— Сумка твоя где? Ты же пришла на работу с сумкой? Или без? Или с пакетом?
— А! Да… — я стучу пальцем по губе. — Сумка! У меня рюкзак. Я прокручиваюсь на пятках и начинаю осматривать раздевалку. — Он там, — машу я в сторону своего боевого рюкзака, который прошел со мной столько испытаний.
Рината меня отпускает и возвращается в глубь раздевалки, затем она вешает мне на спину рюкзак, берет меня за руку и тянет в зал.
— А почему через зал выходим? — мне хочется быстрее посмотреть на вечернее небо, а не на всех этих богатых снобов. А ведь дежурный вход ближе.
— Потому что там Данилов. Хочешь, чтобы он увидел тебя такой? — шипит Рината и выводит меня в зал, я ей повинуюсь, шагаю за ней след в след, глядя себе под ноги и все еще пытаясь разобраться какая пара ног из двух настоящая, а какая нет, пока Рината не произносит: — А чего это Булатов вечером в воскресенье тут забыл?
Я мигом отрываю взгляд от своих ног и прослеживаю куда смотрит Рината.
Дамир! Дамир!
Какой же он красивый.
Надо срочно его обнять и поцеловать. Он же такой хороший. Такой прекрасный. Добрый. Сострадательный. Чу…
— Отпусти, — шиплю я на Ринату, ощущая, что она меня удерживает.
С силой освободив руку от ее захвата, иду в сторону Дамира. Очень быстро иду, словно лечу, наверное, все дело в четырех ногах, — мысленно хихикаю я.
— Тая?
Я не обращаю внимания на его удивление, а буквально наваливаюсь на него в попытке обнять.
— Да, что ты творишь? — зло шипит он и крепко сжимает мои запястья, не давая себя обнять. Я же неловко плюхаюсь к нему на коленки и тянусь к уху.
— Представляешь, у меня четыре ноги и оказывается с ними можно так быстро ходить, — смеюсь, а затем высовываю язык и легонько касаюсь им мужской шеи.
Он так притягательно пахнет, что я не могу устоять. А ведь еще днем я и представить не могла, что мне когда-нибудь выпадет такая возможность.
— Та-а-ак… — зло произносит Дамир и ставит меня на ноги.
Я недовольно хнычу. Хочу обнимашек. Но вместо них он поднимается и спихивает меня с себя. Впрочем, надуться я не успеваю, так как он крепко прижимает меня к себе, и на этом я успокаиваюсь.
Кажется мужчина что-то кидает на стол, а затем куда-то меня ведет. И говорит при этом не совсем хорошие слова, но мне совсем не обидно, ведь сейчас он рядом.
— Ты так вкусно пахнешь, — практически мурлычу я, когда мужчина пристегивает меня ремнем безопасности, и пытаюсь снова облизнуть его, но тщетно. Он уворачивается.
Еще и зубами так скрипит. Аж слышно. Мурашки бегут.
Машина трогается, меня вжимает в спинку сиденья, я закрываю глаза и… словно проваливаюсь.