Джеймс Кэнтли не мог видеть небрежного жеста министра и его кислой улыбки, с которой тот выслушивал обстоятельства дела. Однако похищать людей прямо на улицах Лондона и держать их в тайных тюрьмах — это уж слишком! Великобритания не намерена портить себе репутацию одной из самых лояльных и благоустроенных стран мира по той только причине, что китайцам понадобилось изловить своего соотечественника!
В один из дней конца октября 1896 года из дома, где помещалась китайская дипломатическая миссия, вышли четверо: мистер Кэнтли, ответственный чиновник министерства иностранных дел Великобритании, полицейский инспектор мистер Джарвис и с ними — молодой мужчина в сером клетчатом пальто, застегнутом наглухо. Держался он очень прямо, только время от времени закидывал вверх голову, словно впервые видя небо, пусть не такое синее и яркое, как у себя в Китае, но все-таки свободное.
Не слагать оружия
Мы должны учиться у России ее методам, ее организации, ее подготовке членов партии, только тогда мы можем надеяться на победу.
Глава перваяОСЕННЕЕ ТЕПЛО ОБМАНЧИВО
К счастью, порывы свежего ветра пробуждают нас от спячки. Рассвет грядет, и скоро мы воспрянем духом, распрямим могучие плечи и, укрепившись в решимости действовать, добьемся двойного успеха при меньшей затрате сил. Добро восторжествует над злом.
Сунь Ят-сен
— Япония встречает тебя солнцем, Вэнь, — радовался и удивлялся Чэнь Шао-бо, жадно рассматривая друга. — Ведь уже поздняя осень!
Сунь Ят-сен и Чэнь Шао-бо сидели рядышком на циновке, солнце щедро светило в окна.
— Осеннее тепло обманчиво, — улыбнулся Сунь.
— Но дела обстоят не так уж плохо! — живо возразил Чэнь Шао-бо. — Японское правительство, например, запретило маньчжурским дипломатическим и консульским представителям высылать китайских эмигрантов на родину. Я как подумаю, что могло бы с тобой быть, если б не вмешательство лорда Солсбери, мороз по коже подирает. Наверняка бы — крышка!
Сунь рассмеялся и полез в стоявший рядом саквояж.
— Крышка? Ну нет, Шао-бо. Существовали и другие возможности. Вот познакомься. — Сунь протянул Шао-бо газету годичной давности.
Чэнь Шао-бо прочитал: «В связи с арестом Сунь Ят-сена обнаружилось, что друзья его сделали все приготовления для его освобождения. План был очень смелый. Если б не окончательные уверения министерства иностранных дел и Скотланд-ярда, убедившие их, что заключенному не грозит ни малейшая опасность, то он был бы освобожден через окно его кельи, которое должно было быть взломано…»
— После такого происшествия твоя жизнь была бы в Лондоне спокойнее, чем здесь.
— Ах, Шао-бо, сколько же можно скитаться! А отсюда родина так близко! Знаешь, Шао-бо, я очень рассчитываю на поддержку китайской эмиграции здесь, в Японии. Это правда, что наши реформаторы имеют здесь сильное влияние на наших соотечественников?
— Совершенная правда, Вэнь. Особенно Кан Ю-вэй, Лян Ци-чао и Тань Сы-тун. Из этой троицы мне импонирует лишь последний. Ты не читал его «Учение о гуманности» — «Жэньсюэ»? Право, очень неплохо.
— В последнее время я все чаще думаю о том, что мы могли бы с ними объединиться, хотя бы на первых порах. В сущности, ведь и они и мы стремимся к одному — избавить Поднебесную от ее теперешнего унизительного положения.
— Да что ты, Сунь! Наш девиз — «долой монархию», а их — «просвещенного императора — на трон!» Реформаторы своей проповедью бескровных реформ только наносят вред делу революции.
— Это так, конечно, Шао-бо. Но па первом этапе нам, по-моему, по пути. А потом, думаю, они не могут не понять, что один человек, даже самый гуманный и просвещенный, не в состоянии бороться с рутиной и косностью старого мира. Никакие реформы не помогут Китаю. Да и сами реформаторы не очень- то верят в них, накажи меня бог. Надо попробовать убедить их в необходимости революционного дела. Чэнь Шао-бо покачал головой.
— Ты идеалист, Сунь. И ты слишком доверчив и незлопамятен. Разве ты забыл, как Кан Ю-вэй распускал слухи о том, что ты неуч и не имеешь представления о родной литературе? А Лян Ци-чао! Он же переманивал членов Союза возрождения в свою партию, и довольно успешно! К тому же, пользуясь твоим именем и твоими рекомендациями. Все они считают тебя фантазером и безрассудным человеком.
— Что ж, и тем не менее сегодня мы в них нуждаемся. В лихой час и лягушка друг. — Сунь поднялся с циновки и подошел к окну. По Иокогамской набережной сновали люди. Небо было яркое, синее, такое же, как в Китае. Сунь оглядел номер: он весь был забит какой-то рухлядью — колченогими стульями, пыльными циновками, в углу притулился допотопный низкий стол. А за окном — воздух, свет, облака! К дьяволу гостиницу, скорее на улицу!
Друзья вышли на набережную. Сунь исподволь вглядывался в Шао-бо — никак не мог привыкнуть к тому, что они снова вместе и могут всласть наговориться. Черная шелковая куртка еще сильнее подчеркивала худобу Чэня. Он то и дело цеплялся носками своих плетеных сандалий за выщербленные камни и каждый раз при этом смущенно улыбался, одними глазами, узкими и светло- карими. И Сунь тоже отвечал ему улыбкой. Так они и шагали, поглощенные друг другом, лишь изредка взглядывая на неподвижную гладь моря и острые пики мачт.
— А мы тут без тебя создали школу для детей китайских эмигрантов. Китайское классическое образование должно прочно привязать их к родине.
— А что еще дает эта школа? — оживился Сунь.
— Там преподают историю Запада, географию. Учебное заведение можно было бы назвать «Школа Востока и Запада».
— Гм, звучит неплохо. — Сунь помолчал, зябко поежился — с моря потянуло холодом. — Как ты думаешь, не пригласить ли кого-нибудь из реформаторов преподавать в школе классические науки? Это и будет первый шаг для сближения.
Чэнь улыбнулся — как это похоже на Суня: поставить на службу делу даже такое небольшое событие, как создание школы.
— Можно попробовать.
— Только не считай меня пустым мечтателем, как реформаторы. — Сунь тронул Шао-бо за плечо.
Чэнь Шао-бо рассмеялся. Все-таки это было прекрасно, что Сунь наконец-то с ними!
— Пора возвращаться в гостиницу — становится сыро и холодно.
— А разве я не говорил тебе, Шао-бо, что осеннее тепло обманчиво?
Сунь достал писчую кисточку и присел к столу — давно уж он собирался написать мистеру Кэнтли, но все не хватало времени. И сейчас он только что вернулся из-за города, куда ездил к одному китайскому эмигранту. Он чувствовал себя несколько усталым, а главное, подавленным. Поездка лишний раз подтвердила его наблюдения — большинство китайских эмигрантов хочет лишь тишины, спокойствия и любой работы, чтобы жить. А в Китае нарастает новый вал крестьянского движения, и не воспользоваться этим, не поддержать его было бы преступлением…
Западная стена комнаты раздвинута. Из крошечною садика потягивает сыростью, запахом прелых листьев. Шао-бо растянулся на циновке и в тусклом свете лампы перелистывает какую-то книгу.
Нет, и сегодня не пишется письмо!
В дверь тихонько постучали — так всегда стучит хозяйка гостиницы. И тут же раздался ее голос:
— Господин спрашивает доктора Сунь Ят-сена.
— Какой господин?
— Это, верно, тот самый, что давно тебя разыскивает, Сунь. Я тебе рассказывал о нем — Миядзаки Торадзо, сочувствует Союзу возрождения, — пояснил Шао-бо, закладывая недочитанную страницу шелковым шнурком.
— Просите, любезная госпожа!
Мягко ступая и слегка щурясь после улицы, в комнату вошел гость.
— Приношу глубочайшие извинения за непрошеный визит, — поклонился он, протягивая свою визитную карточку.
— Миядзаки Торадзо? Брат Язо Миядзаки? Гость поклонился еще почтительнее.
Да, помнится, Язо, старый японский друг Суня, говорил ему о том, что у него есть братья, которые живут на Хоккайдо. Значит, это один из них. Интересно, что привело сюда Торадзо?
В комнате возникла неловкая тишина. Наконец Миядзаки сообщил, что брат его умер.
— Я пришел к вам выполнить последнюю волю Язо. Я знаю, кто вы, он мне доверился. И завещал во всем помогать вам. Я глубоко чту своего брата, его воля — для меня закон. Поэтому я здесь… — Торадзо наклонил голову, вспомнил свой последний разговор с Язо. Он был не только о Сунь Ят-сене. «Скоро я уйду в мир иной, — сказал ему брат. — Но в этом я кое-что задолжал. Расплачиваться придется тебе. Через две недели ты примешь посвящение в общество «Черный дракон»». «Но ведь я уже член «Гениоша», союза самураев, ты же знаешь», — возразил Торадзо. «Тем лучше, «Черный дракон» создается внутри «Гениоша». Я дал обет, Торадзо, и ты меня заменишь».
Что было потом, Торадзо не хотел вспоминать, не в ушах его так и стоял надтреснутый, тягучий, порой переходящий в крик голос Учидо Риохейе, вождя «Гениоша»: «Япония — величайшая страна Азии! Японцы призваны править миром, но какая вопиющая несправедливость — они ютятся на нескольких крошечных островах. О братья! Обратите свои взоры на Запад. Там, от берегов Южно-Китайского моря до Амура, раскинулась Поднебесная. Какое огромное, но немощное государство! Народ его нуждается в твердой руке. Цинский режим давно прогнил до самого основания: вонзим же свои мечи в слабый ствол — поможем рухнуть гнилому дереву. Покорим Поднебесную! Сделаем первый шаг на пути покорения мира — создадим единую азиатскую державу под эгидой нашей возлюбленной родины, Страны восходящего солнца! Выполняя задания, помните, что отныне наш девиз: «Граница Японии — от Южно- Китайского моря до Амура»». ««Черный дракон» — это же китайское название Амура», — промелькнула тогда мысль у Торадзо. Сейчас он пристально смотрел на сидящего перед ним Сунь Ят-сена и чувствовал, что отныне все перепуталось в его жизни: верность и измена, любовь и ненависть, честь и бесчестие. Лабиринт, из которого нет выхода…