— Если вы не согласны, донесите императрице, и у вас будет все — богатство, слава, — заметил Тань Сы-тун.
— За кого вы меня принимаете? — возмутился генерал.
В самый разгар кампании по проведению реформ вдовствующая императрица, поразив двор, внезапно удалилась в свой новый летний дворец Ихэгуань. Дворец воистину был великолепен. Еще бы! Ведь на его строительство уплыли средства, предназначавшиеся для создания китайского флота!
В один из осенних дней Цы Си, великая прародительница и благодетельница Поднебесной, отдыхала в беседке, увитой розами. Дворец был окутан послеобеденной дремой, в беседке тихо. Не слышно ни малейшего звука. Слабое сентябрьское солнце пробивается сквозь густую, совсем еще зеленую листву и неровными, причудливыми бликами ложится на тянь- цзинский ковер.
В дверях беседки у большого мольберта, боясь нарушить покой императрицы, застыла маленькая хорошенькая рисовальщица. Но императрица не спит. Сквозь полусомкнутые ресницы она тайно наслаждается созерцанием искусного творения — Храмом мудрости. Пурпурные многоярусные крыши храма повторяют себя в серебристой глади озера. Любимый храм, любимый цвет. Он напоминает Цы Си о кровавой цене трона. Да, сколько сил, сколько лет было потрачено на достижение цели! Она начинает чувствовать усталость, жизнь неумолимо движется к закату, а сделано еще не все.
Луч предзакатного солнца упал на впалую грудь императрицы, оттенил глубокие борозды, оставленные временем на ее властном пергаментном лице, поиграл в заметно поредевших, некогда прекрасных волосах. «Реформаторы дурно влияют на императора, — думала она. — Этому надо положить конец. Да и стоит ли такому императору, как Гуансюй, оставаться у власти? Все равно ему трона не удержать.
Он и так становится пешкой в руках вольнодумцев. На юге Китая положение тревожное. Жаль, что полиции не удалось убрать этого мятежника, Сунь Ят-сена».
Цы Си в сердцах отпихнула подушки, подложенные под ступни, тяжело поднялась и пошла к мольберту. Зашуршало тяжелое парадное платье, расшитое золотом и жемчугами. Очнулись сонные евнухи, поползли на коленях, обмахивая госпожу веерами.
— Кто это? — грозно спросила императрица, тыча сухим темным пальцем в лицо на портрете. — Что это за старуха, я спрашиваю?!
Рисовальщица упала в ноги императрице и замерла.
— Разве я такая уж дряхлая? К утру переделаешь. Вставай же, к нам, кажется, жалует господин Жун Лу.
Действительно, с противоположного берега отчалила большая лодка с драконом на носу. Гребцы работают проворно, значит, Жун Лу через полчаса будет тут.
Императрица покинула беседку и медленно пошла бесконечной надводной галереей, украшенной тридцатью тысячами пейзажей озера, на котором стоит летний дворец. А вот и вид Храма мудрости. Эту картину писал искуснейший Цзу. Пожалуй, рановато она приказала его умертвить, но было бы очень обидно, если бы он посмел подарить свой талант кому-нибудь другому… Не изуродованные в детстве бинтованием ноги Цы Си ступали твердо и уверенно.
— Мы примем господина Жун Лу в Храме мудрости, — бросила она главному евнуху, почти не размыкая тонких, подкрашенных губ.
— С чем пожаловал? — спросила она главу своей партии, неподвижно возлежа на кожаных подушках. В храме стоял полумрак, только что погашенные свечи испускали приторный навязчивый аромат.
Губы у Жун Лу дрожали, когда он собирался с духом произнести дерзкие слова.
— Говори же! — прикрикнула Цы Си, почуяв недоброе.
— Гуансюй готовит правительственный переворот: во время предстоящего в Тяньцзине инспектирования войск ваше императорское величество и я, ваш преданнейший слуга, будут взяты под стражу.
— Откуда известно? — даже не поведя бровью и не изменив позы, спросила императрица. Но каков Гуансюй! Быстро он оправился от страха. Цы Си вспомнила, как она приструнила племянника, велев бросить его любимую наложницу в глубокий колодец.
— Юань Ши-кай… Он предан нам душой и телом!
— Распорядись, я возвращаюсь в Пекин. Прибыв в Пурпурный город, Цы Си немедленно послала за Гуансюем: «Навести бедную тетку. Она нездорова, надо кое о чем посоветоваться — ведь никто не вечен». Приманка, право, недурна.
Обрядившись в парадное платье, Цы Си встретила племянника с намерением не выпускать его из рук.
— Ну, что ты думаешь о своей тетке, Сын Неба? — небрежно спросила она. «Сын Неба» — в устах императрицы эти слова звучали как простое обращение — ни одной почтительной ноты! Гуансюй оробел. Впрочем, встречи с Цы Си никому не приносили добра!
Императрица презрительно оглядела неказистую сутулую фигуру императора. Гуансюй стоял на коленях.
— Молчишь, Сын Неба? Тогда скажу я. Ты заодно с теми, кому не по нраву императрица Цы Си, Гуансюй! Но тигр не настолько дряхл, чтобы разжать челюсти!
Кровь прилила к щекам Гуансюя. Сердце забилось гулко, Где-то у горла, причиняя такую же боль, как тогда, при известии о гибели любимой наложницы. «Не тигр, а поганая волчица», — подумал император. И тут же обожгла догадка: его предали. Но кто?
— Говорят, ты считаешь, что птице-фениксу пора улететь?
Император похолодел. Юань Ши-кай — вот кто предал его! Берегись, генерал, если Гуансюй выберется отсюда живым, не миновать тебе чаши с ядом!
— О, господин! — произнес Гуансюй, зная, как любит Цы Си, когда к ней обращаются, как к мужчине. — О, повелитель! Я хочу одного — облегчить вашу ношу. Управлять таким государством, как Поднебесная…
Императрица махнула рукой: генерал Юань Ши-кай сказал правду.
— Мне очень жаль, племянничек, но придется тебе у меня задержаться.
Генерал Юань Ши-кай, с нетерпением ожидавший окончания визита императора к императрице, вздохнул свободно: дело сделано — Сын Неба брошен в тайную тюрьму в замке дворцового парка. Из темницы Цы Си еще никто не выходил живым. И еще одно утешительное известие: арестованы Тань Сы-тун и с ним еще шесть реформаторов. Уже подписан указ об их казни — преступники будут заживо рассечены на куски. Жаль, что Кан Ю-вэй и Лян Ци-чао сумели удрать, этих двух генерал особенно не любил. Ну да бог с ними, улов был и так неплохой. А главное — «Сто дней реформ» закончились!
Глава втораяКИТАЙ СПАСЕТ РЕВОЛЮЦИЯ!
Господин Кан Ю-вэй своим сторонникам в Токио:
— Разве можно сотрудничать с Союзом возрождения, господа? Одно такое предположение — сама нелепость! Во главе Союза стоит доктор Сунь Ят-сен, а он не знает учения великого Конфуция!
Доктор Сунь Ят-сен своим соратникам:
— С этим пора кончать! Довольно нам играть в единство, пора называть вещи своими именами. Китаю нужны не реформы, а революция. Только революция!
Туманным летним утром Миядзаки Торадзо возвращался в Токио. Солнце только вынырнуло из моря и плавало в тонкой паутине облаков. Чайки сопровождали уходящих в море рыбаков криком и суетой. А на пристани уже шла торговля ночным уловом: громко выкрикивали цены комиссионеры, стараясь их перекричать, торговцы называли свои; огромные корзины с рыбой, груженные на тележки, отбывали в город.
Миядзаки вдохнул полной грудью такие знакомые, родные запахи, огляделся и подозвал рикшу. Старенькая коляска мягко покатилась по обочине шоссе. Навстречу побежали уютные загородные виллы, утопающие в зелени, горячей влагой задышал вдогонку ветер, рубашка прилипла к спине. Становилось жарко, но рикша бежал проворно, взрывая ногами пыль, и она оседала на его лодыжках, стройных и гладких, как полированный камень. Седоку было видно, как по голой спине рикши стекают струйки пота, а пояс его хлопчатобумажных штанов совсем намок. Невольно подумалось, что и самого Миядзаки ждут дела не из легких: Сунь потребовал от него достать оружие как можно скорее. Но пока из этого ничего не выходило. Руководство «Черного дракона» формально не отказывало китайцам, но в то же время ничего и не предпринимало. Миядзаки знал, что на юге Китая полным ходом идет подготовка к восстанию, в Амой и Шаньтоу стягиваются повстанцы, которых надо срочно вооружить — не воевать же им голыми руками! Все это рассказал Миядзаки Сунь Ят-сен, умоляя его под любые обязательства достать денег и закупить винтовки и патроны. Были бы у Торадзо деньги, он, не задумываясь, отдал бы их Сунь Ят-сену. Никогда прежде не мог он себе представить, что дружба — такое нелегкое дело! Особенно теперь, когда ему пришлось вступить на путь обмана и предательства. «Черный дракон» и Сунь Ят-сен, ложь и правда — как совместить это в себе?
Так думал Миядзаки по дороге в город. У поворота на центральную магистраль он расплатился с рикшей и пошел пешком. От морской прохлады здесь уже не осталось и следа, над городом колыхалась тяжелая жара. Казалось, красный кирпич зданий раскалился еще сильнее, а серый стал пепельно-белым. Идти домой не хотелось, надо было собраться с мыслями, а если уж быть откровенным — забыть обо всем, бежать от самого себя.
Миновав Гинзу, Торадзо незаметно для себя очутился неподалеку от храма. Открытые двери манили к себе не столько посулами очистительной молитвы, сколько обещанием прохлады. Миядзаки скинул туфли и шагнул в полумрак.
Через несколько дней, раздобыв с помощью Инукаи Цуёси несколько тысяч иен, Миядзаки решил срочно выехать в Иокогаму: Сунь ждал оружие, которого Миядзаки достать не смог, может быть, хоть деньги реабилитируют его в глазах Сунь Ят-сена. Перед отъездом Миядзаки был приглашен к Инукаи. «Проклятые англичане пронюхали, что в провинции Гуандун готовится бунт, — сказал Инукаи Цуёси. — Скверно. В случае успеха Сунь Ят-сена они, конечно, попытаются создать на Юге правительство, независимое от Пекина, и сформировать его из людей, преданных английской короне. Разумеется, во главе правительства станет Сунь Ят-сен, но вполне вероятно, что в него войдет и сановник Ли Хун-чжан. Он сейчас в опале, и есть основания полагать, что он пойдет на полный разрыв с цинским двором. Вам, господин Миядзаки, следует уговорить Сунь Ят-сена отказаться от встречи с Ли Хун-чжаном, если она будет предложена». Более ничего объяснять Миядзаки не пришлось: за спиной Ли Хун-чжана стоит Англия, соперница Ниппон в Китае, и японцы вовсе не намерены допустить усиления ее влияния. Миядзаки немедля выехал в Иокогаму.