— Вам кого? Кого вам? — встревоженно спросила она, вглядываясь в Сяо Цзун.
— Тетушка, вы не узнаете меня? Это я, Сяо Цзун, жена вашего племянника.
— Ты пришла одна? Тебя никто не видел?
— Одна. Я ушла из деревни, когда все уже вернулись с поля и разошлись по домам.
— Иди за мной, Сяо Цзун, — позвала старуха. Приоткрыв дверь сарая, она подтолкнула Сяо в спину. Сяо очутилась в полной темноте, но сразу почувствовала, что она не одна: слева от стены кто-то тяжело дышал. И тут же чья- то ладонь легла на ее плечо.
— Ой, кто тут? — вскрикнула Сяо.
— Это я, Сяо Цзун, — прошептал знакомый голос, — тихо, не шуми.
— Неужто Сань-го? Господи, как ты здесь очутился?
— Ох, жена, лучше не спрашивай…
Они обнялись. Коротко рассказал Сань-го, как они должны были захватить Кантонский арсенал, но среди них оказался предатель. Японцы тоже предали — первая партия присланных патронов оказалась непригодной, а ружей вовсе не прислали. Не удалось, провалилось восстание. А потом они уходили по раскисшим от бесконечных дождей дорогам. Бездымные костры по ночам, скудная еда, болезни, которые косили повстанцев больше, чем пули. После боев за Вэйчжоу боеприпасов совсем не осталось. Пришлось расходиться по домам. Чжэн Ши-лян уехал в Гонконг, а он вот подался в родные места.
— Здесь тебе нельзя оставаться, — испуганно прошептала Сяо Цзун. — Повстанцев наверняка будут разыскивать. — Она протянула руку и погладила мужа по щеке.
— Пойду в Шанхай. А ты оформи наш клочок земли на жену Чуня и приезжай ко мне. Наймемся в городе на работу, как-нибудь проживем.
— А революция? Значит, все кончено и революции не будет?
— Что ты! Неудача наша временная. Вот соберем силы… Чжэн Ши-лян часто нам говорил: «Нет такой силы, которая заставила бы народ жить дальше в таких ужасных условиях…»
…Сяо Цзун подперла щеку рукой и задумалась. И Сяо, и Сунь Ят-сен думали сейчас об одном и том же — о Чжэн Ши-ляне.
Всю ночь оставалась Сяо с мужем. Нагрела воды, отмочила заскорузлые, окровавленные бинты, промыла простреленное плечо Сань-го. А когда забрезжила заря и муж заснул, тихонько выскользнула из сарая: она боялась, как бы односельчане не хватились ее и не подняли шума. В тот же день ушел и Сань-го. Больше они не виделись…
Весть о том, что повстанческая армия Чжэн Ши-ляна, сумевшая выбить цинские карательные отряды из всех приморских городов от Сиани до Цинхая, распущена из-за того, что ее подвели с оружием японцы, очень быстро распространилась по всему югу. Теперь семьи, в которых мужчины ушли с Чжэн Ши-ляном, потеряли покой. Сяо Цзун корила себя за то, что не ушла вместе с мужем. Предчувствие подсказывало ей, что они больше не увидятся.
Однажды, проснувшись раньше обычного, Сяо вышла во двор. Восток розовел. От земли, не успевшей за ночь остыть, исходил запах сухой горячей пыли. «Пожалуй, следовало бы еще раз удобрить землю», — подумала она. Правда, Сяо Цзун собиралась податься в город, но все равно земля ее достанется соседке, жене Чуня, а Чунь погиб в боях под Вэйчжоу. Чунь был славным парнем. Когда они с Сань-го приехали в эту деревню, он помогал им, чем мог. Надо бы выправить все бумаги в уездном управлении и перевести их на жену Чуня, но Сяо боялась расспросов.
Прихватив корзину для водорослей, которыми здесь удобряли огороды, Сяо Цзун вышла за деревню. Роса приятно холодила босые ноги. Взойдя на пригорок, она остановилась в нерешительности — отправиться ли ей к Малому пруду, или спуститься к Дальним прудам, где водорослей всегда было больше. Пока она раздумывала, солнце совсем затопило зеленую долину. «Пожалуй, схожу-ка я к Дальним прудам», — решила Сяо. Эти места были связаны с воспоминаниями о первом годе совместной жизни с Тао Сань-го — они часто гуляли там, и Тао срывал и дарил ей лотосы. Ей никогда не удавалось донести их до дому — так они быстро увядали… Стряхнув с себя видения прошлого, Сяо Цзун хотела было сбежать вниз, но глаза ее вдруг ухватили быстро передвигающиеся по дороге черные точки. Они увеличивались с каждой минутой, пока не приняли очертаний всадников, скачущих во весь опор. За их спинами сверкали штыки и трезубые топоры на длинных рукоятях. У нее сжалось сердце от страха, и прошло несколько минут, прежде чем инстинкт, заставляющий человека искать спасения в собственном доме, заговорил в ней. Она бросилась бежать в деревню. Миновала жалкую лавчонку, хозяином которой был дальний родственник Сань-го, полуразвалившуюся пагоду, постоялый двор и замерла на месте: навстречу ей стражники охранной полиции волокли деревенского старосту. «Отпустите! Я ничего не знаю, я же ничего не знаю! Отпустите меня, век буду приносить за вас жертвы богам!» — по-заячьи пронзительно и тонко верещал он. Прислонившись спиной к стене, Сяо в ужасе закрыла глаза, каждый раз вздрагивая, когда кнут со свистом рассекал воздух. Сколько это продолжалось, она не помнит: кнут перестал свистеть, когда староста захрипел, как тяжело раненный зверь, и замолчал.
Жителей деревни согнали на площадь. А через минуту все увидели стражников, которые тащили маленькую щуплую женщину. Лицо ее было белее мела, который крестьяне Шичжоу берут на побелку в Лисьей балке. Приглядевшись, Сяо ахнула — это была Ли-и, жена Чуня.
— Где твой муж, женщина?
— Не знаю.
— Ну, так мы тебе напомним! Он в армии, которая воюет против императора! Но ее уже не существует, она уничтожена. Да будет сотни тысяч раз благословенна прародительница наша, божественная императрица Цы Си! Повторяй за нами эти слова!
— Не стану я этого говорить! — крикнула Ли-и, пытаясь вырваться из рук стражников. Ее ответ поразил односельчан даже больше, чем стражников: Ли-и была женщиной тихой, никто никогда от нее резкого слова не слыхал.
— Ах ты, тварь! Твой муж бунтовщик, а за участие в выступлении против императора нам приказано вырезать всех родственников бунтовщиков до третьего колена! Видала?! — и стражник показал кнутовищем на валявшееся в пыли тело старосты. — А ну, повторяй за мной: «Да будет сотни тысяч раз…»
— Не буду! — снова крикнула Ли-и. Стражник расстегнул натиравший шею ворот своего новенького халата (Сяо заметила багровую полоску на грязной коже), затем неторопливо размахнулся и жестко, словно молотком, ударил Ли-и в висок. Ли-и, не охнув, рухнула на землю, а стражник так же неторопливо и методично начал бить ее ногами. Огромный черный пес Чуня бросился на стражника и в ту же минуту, сраженный винтовочным выстрелом, вытянулся рядом с хозяйкой. Стражник коротким взмахом палаша отрубил Ли-и голову.
Сяо Цзун не помнила, что было дальше. Очнулась она на чужом дворе, куда ее оттащили подростки. И там пролежала до глубокого вечера под тяжелыми и колючими вязанками хвороста, А когда опустилась черная ночь, шатаясь от слабости, чутко прислушиваясь к каждому шороху, крадучись, как волчица, она покинула деревню…
Сунь Ят-сен взял в ладони лицо Сяо, вытер слезы, бежавшие по ее щекам. Тяжело было ему слушать этот рассказ: как хотел он тогда вместе с Чжэн Ши-ляном пробраться в глубь Китая, возглавить борьбу лучших сынов своей отчизны. Но ему в том, 1900 году в Гонконге и на берег-то с парохода не дали сойти, сразу местные власти под надзор взяли.
— Не плачь, Сяо, мы отомстим. И за Ли-и, и за Чуня, за всех, кто принял мученическую смерть от рук палачей. А что ты делала дальше, когда ушла из деревни?
— Добиралась до Шанхая.
Кажется, с тех пор прошла целая вечность! Сперва Сяо долго скиталась по провинции Гуандун. Там вступила в тайное общество «Белый лотос». Ну да, выдавала себя за мужчину, ведь женщин в общество не принимают. А когда тайна раскрылась, ее все-таки не выгнали — она ловко умела раздобывать разные сведения, выдавая себя то за дочь разорившегося помещика, то за госпожу из знатного дома, а то за девушку сомнительной профессии. Бродила по базару, продавая циновки из тростника и вырезанных из бумаги драконов и тигров, переодевшись в мужское платье, ходила на сампане в Ханькоу. До Шанхая добралась только через три года, но Тао Сань-го так и не нашла…
— Сань-го жив. Он настоящий революционер, Сяо, ты можешь им гордиться. Сейчас он в Гуанчжоу, я послал его вести пропаганду в цинских войсках. Оттуда поедет в Шанхай, а потом в Учан.
Сяо Цзун беззвучно плакала: видно, и радость бывает нелегко пережить. И Сунь Ят-сен позавидовал Тао — о нем самом еще никогда никто так не плакал.
Шел апрель 1907 года. Отряд, сформированный Сунь Ят-сеном из членов Объединенного союза, покинув Французский Индокитай, с трудом продвигался на восток сквозь тропический лес. Целью следования отряда был горный перевал и охраняющие его форты Чжэньнаньгуаня. Если удастся захватить перевал, доступ правительственным войскам, посланным на усмирение крестьянского восстания в провинцию Гуанси, будет закрыт. Отряд продвигался медленно. Лошади утопали в густой, по шею, траве. Далеко позади остался Ханой с его тенистыми кривыми улочками, тихий и провинциальный. Всадников окружал безмолвный, величественный и таинственный лес. Пьянил пряный, душный аромат мяты и камфары. Узловатые стволы деревьев походили на мифических животных. Лохматились невызревшие травяные папоротники, сквозь море ползучего кустарника с редкими кроваво- красными цветами, названия которого никто не знал, местами слепо прорывались ветви диких баньяновых деревьев. Ехали молча: мрачная, тяжелая дорога не располагала к разговорам.
Сунь Ят-сен покосился на Хуан Сина, тот, мерно покачиваясь в седле, дремал. Сильные смуглые руки сложены на луке, словно для католического причастия. Сунь Ят-сен оглянулся, отыскивая глазами Сяо Цзун. Она ехала на коренастой рыжей лошадке. Издали всадницу можно было принять за подростка — такая она была хрупкая и узкоплечая. Сунь придержал лошадь, ожидая, когда Сяо подъедет поближе.
— Устала, малышка?
Сяо Цзун качнула головой и улыбнулась. Но ввалившиеся глаза и покрасневшие веки выдавали усталость.
— Расскажите о моем муже, сяньшэн, — наверное, в сотый раз попросила Сяо.