Сунь Ят-сен сидел под окном, затянутым москитной сеткой, и ждал. Офицеры собирались медленно.
Первым пришел Клодель, подтянутый, застегнутый на все пуговицы, и, несмотря на жару, в белых перчатках. Его сопровождали еще двое, французы, оба очень молодые, чем-то неуловимо похожие, с одинаковыми тонкими усиками. За ними вошел Ху Хань-минь. Лицо его было искусано москитами. Он выглядел недовольным. Стараясь не вступать в разговоры, присел в сторонке.
— Вы здоровы, Ху Хань-минь? — поинтересовался Сунь Ят-сен.
— Вполне! — ответил тот резко. Сунь внимательно взглянул на него, и Ху внутренне съежился от его взгляда — показалось, что Сунь видит его насквозь, читает его мысли, а этого он хотел бы меньше всего: в эту минуту Ху думал о тех счастливцах, которым удалось избежать участия в этой рискованной операции, в частности, он вспоминал своего родного брата, который из членства в Объединенном союзе извлекал одну только выгоду — обзавелся солидными связями, успешно занимался коммерцией. Теперь он управляющий в одной солидной торговой фирме. Окрепли и его связи с купечеством в Гуанчжоу, даже цинские власти дали ему понять, что смотрят сквозь пальцы на его причастность к Объединенному союзу. Да, не хотел бы Ху, чтобы Сунь Ят-сен прочитал его мысли! Но кажется, Сунь отвлекся, потому что вошел Хуан Син, и совещание началось.
— А что вы предлагаете делать, если помощь не придет вовремя? — спросил его Сунь Ят-сен, — этот вопрос сейчас занимал его больше всего. — Мы не можем призывать наших солдат к терпению, мы живая мишень для противника. Нельзя допустить гибели отряда, да еще и гарнизона, перешедшего на нашу сторону. Люди нам доверились… Надо выводить их из крепости и прорываться на запад.
— Как, вы предлагаете отступить, господин главнокомандующий? — громко спросил Хуан Син.
Руки Суня мяли полотняный шлем, он не скрывал своей тревоги.
- Очевидно, враг плохо осведомлен о нашей численности, иначе он не медлил бы с решительной атакой. Но как только он поймет, сколько нас здесь… К тому же у нас не стреляет ни одна пушка, и нет никаких резервов.
— Считаю своим прямым долгом заявить, — перебил Суня Хуан Син, — что никаких маневров в целях отступления не допускаю. Мы солдаты и должны стоять до конца!
Сунь насторожился: уж коли Хуан Син возражает ему, жди, что его тут же поддержит Ху Хань-минь. Сунь решил не дожидаться этого и в упор обратился к Ху:
— И вы, господин Ху Хань-минь, полагаете, что лучше заживо свариться в этом котле?
Ху Хань-минь, не ожидавший, что Сунь обратится прямо к нему, мрачно смотрел в окно. Вопрос заставил его вздрогнуть.
— Высокий моральный долг членов нашего отряда поможет нам… — пустился он в рассуждения. — Один солдат революции стоит сотни вражеских…
— Довольно! — оборвал его Сунь Ят-сен. — Довольно разводить демагогию, у нас слишком мало времени. Ответьте мне лучше, господин Ху Хань-минь, вы готовы подставить собственную голову под пули? Или вы предоставляете это почетное право своим боевикам? А сами, подобно военачальникам прошлого века, вознамерены отсиживаться в укромном местечке?!
Круглое лицо Ху Хань-миня залилось краской — реплика попала в точку. Какого дьявола понесло его в этот проклятый поход! «Победа в открытом бою!» — вспомнил он слова Хуан Сина. — «Слава!» Вот тебе и победа, и слава! Кучка белых костей в долине — вот и вся слава.
— Нет, господа, — твердо сказал Сунь Ят-сен, словно подводя черту, — мы будем держаться до тех пор, пока есть надежда на помощь. Она придет, если нашим гонцам удалось пробраться через окружение. Если же нет, — ложное геройство нам ни к чему. В этом случае нам придется вспомнить, как обманул противника наш знаменитый Чжунгэ Лян[15], который незаметно отступил, заставив врагов предпринимать бесплодные атаки.
Сунь увидел, как повеселели лица сидевших. У него отлегло от сердца: он боялся, что его предложение отступить вызовет раздоры среди командиров и недовольство французов, а разногласия были бы сейчас непозволительной роскошью. К счастью, этого не произошло. Французов же в задуманном маневре пленил чисто восточный расчет, а также привкус романтики.
«Нет, это непохоже на эхо», — сказал проводник солдату, гонцу Суня, и протянул руку, чтобы помочь ему взобраться на огромный валун. И тотчас они увидели, как из-за поворота на горную тропу гуськом выехали три всадника. Конная стража! Они поняли, что выход из долины перекрыт. Пуля чиркнула по камню — их заметили.
Нужно было перебежать открытую тропу и подняться вверх — до скал оставалось каких-нибудь сто шагов. Сто шагов в темноте и по крутизне для человека не просто, а для пули — сущий пустяк. Солдат бежал первым, вставая и припадая. Сзади него вдруг отчаянно вскрикнул проводник. «Только б добраться, — подумал гонец, — не то…» Что-то ударило в затылок, тело его обмякло, в голове закружилось, завертелось и понеслось с неимоверной быстротой…
Уже на второй день осады враг понял, что крепость Чжэньнаньгуань — крепкий орешек и взять ее одним наскоком не удастся. Тогда он решил предпринять психическую атаку: среди ночи горы вдруг огласились резким барабанным боем, криками, горящие факелы опоясали крепость. И тогда Сунь Ят-сен приказал пустить в ход четыре пулемета, которые берегли на крайний случай. Они ударили все четыре сразу и били без промаха в освещенные факелами вражеские шеренги. Вот когда пригодились Хуан Сину уроки прицельной стрельбы в Омори под Токио! Атака противника была отражена. А на другой день, с наступлением сумерек, осажденные стали уходить через Северные ворота. По двое, по трое бесшумно покидали они крепость под прикрытием лениво курившихся на бастионных насыпях костров. На восточной башне ветер вяло шевелил голубое полотнище флага с белым солнцем посредине.
Сунь Ят-сен, бросив взгляд на флаг, молча достал из вещевого мешка серую рубаху, разорвал пополам и протянул Ху Хань-миню: «Флаг снять, вместо него поднять вот эту тряпку».
Отряд уже был далеко, когда вновь раздались взрывы и выстрелы, — это цины снова пошли в атаку на форт Чжэньнаньгуань.
— Вы уверены, господин китайский консул, что лицо, которое вы называете, именно тот человек, на выдаче которого настаивает ваше правительство?
— Уверен, господин губернатор. Господин, проживающий под именем Накаяма в загородном доме французского офицера, и разыскиваемый цинской полицией доктор Сунь Ят-сен — одно и то же лицо. Я настаиваю на выдаче доктора Сунь Ят-сена китайским властям. Завтра вы получите, господин губернатор, все необходимые бумаги.
— Гм… А не забыли ли вы, господин китайский консул, что Ханой находится на территории Французской Республики?
— Ни в коем случае, господин губернатор. И все-таки я осмеливаюсь настаивать.
Едва за китайским консулом закрылась дверь, губернатор вызвал к себе начальника французской полиции.
— Вот предписание о высылке из Французского Индокитая доктора Сунь Ят-сена. Ознакомьтесь, пожалуйста.
— Цины сделали представление?
— Увы, они требуют его выдачи. Но мы не можем так поступить с человеком, который сражается за то, чтобы в Китае была установлена, как и во Франции, республика. Позаботьтесь о том, чтобы поскорее обеспечить отъезд доктора Сунь Ят-сена. Это все, что мы можем сейчас для него сделать…
Глава пятаяУЧАН
Ныне наступил такой момент, когда мы должны выработать твердый и бескомпромиссный план восстания. Что касается денежных средств, то чем их больше будет, тем лучше. В нашей партии немало энтузиастов. Однако в прошлом их силы были распылены, к тому же перед восстанием они не проводили подготовки, действуя по принципу «захотел пить — начал рыть колодец», и потому терпели поражения. Сейчас мы должны действовать всеми силами, не упуская из виду прежние провалы. Поэтому надо собрать в достаточном количестве денежные средства, ибо от этого целиком зависит успех восстания.
Был конец августа, когда Тао Сань-го добрался до Учана, одного из городов трехградья Уханя[16]. Уже неделю моросили дожди, и старые крепостные стены, окружавшие город, мокро блестели, как бы сочились влагой. Меж камней пробивался мох. Миновав знаменитую башню Желтого сокола, Сань-го вышел на дорогу, ведущую к высокой Змеиной горе, и затем уже легко разыскал казармы саперного батальона.' Здесь, нанявшись в армию, Тао Саиь- го должен обосноваться.
Он с трудом привыкал к новой жизни, непохожей на кипучую, затягивающую в свой водоворот жизнь в Шанхае. В Учане никто никуда не спешил, по улицам лениво прогуливались толпы горожан, на площадях шла вялая торговля. Сонный, замедленный ритм этого города начинал раздражать Тао Санъ- го. Но прошло две- три недели и Тао понял, что его представление об Учане было ошибочным: город кипел, словно котел под крышкой, еще немного — и взорвется. Едва закончили бастовать рабочие чайной фабрики, как бросили работать грузчики. Назревали волнения среди крестьян. Из-за наводнения, затопившего огромные пространства Хубэя и Хунани, население трехградья резко увеличилось — сюда хлынули беженцы. Город выплеснулся за городскую стену: беженцы наскоро ставили бамбуковые каркасы, обмазывали их глиной, крыли рисовой соломой. После роспуска местных войск в поисках работы бродили по улицам уволенные солдаты. В новых войсках, созданных по иностранному образцу, влияние революционеров было достаточно велико. Не зря Сунь Ят-сен дослал сюда Тао Сань-го. И все же ему не сразу удалось нащупать нить, которая привела бы его к нужным людям. В батальоне избегали открыто говорить на крамольные темы, но чувствовалось, что работа шла. Однажды Тао Сань-го увидел, как один из солдат, замотав патроны в тряпицу, прячет их под матрац.
Как-то утром, выйдя в увольнение, Тао отправился на базар. Приближалась зима, а теплой одежды у него не было. «Хорошо бы купить халат на вате, — думал он, — по ночам он мог бы служить и одеялом». Так он шагал, размышляя о разном, не касаясь только одного — воспоминания о жене: мысль о ее смерти была нестерпимой.