Он чувствовал страшную усталость — вот уже несколько суток подряд он почти не спал. Кожа туго обтянула скулы, глаза ввалились. Однако Сунь не приходил в отчаяние. Он был в своей стихии, в борьбе. Обстановка требовала от Сунь Ят-сена решительных действий, предельного напряжения всех его сил.
…Однажды, вернувшись в гостиницу незадолго до полуночи и не став зажигать света в номере, он прошел подышать прохладой на балкон, заставленный кадками с кактусами. Гранитная глыба отеля «Новый Шанхай», словно океанский пароход со светящимися окнами кают, нависла над мазутно- черной Хуанпу. Сунь присел на край кадки. С реки доносились унылые, протяжные гудки пароходов, с первого этажа гостиницы долетали звуки оркестра, Где-то далеко, должно быть, на барже, матрос сигналил желтым фонарем — знакомая с детства картина… Сунь поднялся и пошел в комнату. Зажег настольную лампу. На бронзовом чернильном приборе сразу заметил телеграмму. Телеграмма сообщала, что Собрание представителей южных провинций Китая, состоявшееся в Нанкине, избрало доктора Сунь Ят-сена на пост временного президента Китайской республики. Сунь бросил взгляд на листок календаря — там значилось двадцать девятое декабря.
А в номер уже стучали, раздавались громкие, возбужденные голоса. Всю ночь двери номера не закрывались — шли новые и новые делегации, чтобы поздравить своего первого президента.
В столицу революционного Юга Нанкин Сунь Ят-сен прибыл специальным поездом. Привокзальная площадь и улицы, разбегающиеся от нее веером, были заполнены народом. Экипаж, запряженный парой серых лошадей, медленно вез Сунь Ят-сена вдоль набережной, через мост, к резиденции президента.
Едва рассвело. Медленно тает туман. Сквозь густую влажную зелень листвы проглядывают оставленные недавними боями развалины домов. Где-то над парком Лишу взвилась ракета, рассыпав красные и зеленые искры. В людском потоке, сопровождающем экипаж, плывут транспаранты: «Да здравствует первый президент!», «Да здравствует республика!» Рядом покачиваются портреты Суня, украшенные алыми лентами. «Да здравствует республика!»- раздается в толпе звонкий молодой голос. Толпа подхватывает призыв, громко скандирует.
«Новая жизнь подобна прибою, ее наступление так же неотвратимо, — думает Сунь. — Только не лунное притяжение породило этот гигантский сокрушительный прибой, а притягательная сила свободолюбивых идей».
Сунь стоит с обнаженной головой, приветственно сжав руки в кулаки. Долго он ждал этой минуты, этой радости встречи с новым миром. По щекам его текут слезы.
Церемония вручения большой президентской печати состоялась вечером того же дня.
К зданию правительства, узкому и длинному, как солдатская казарма, были стянуты войска. На каждом солдате белая нарукавная повязка с черным иероглифом «Хань» — «Китай». К штыкам прикреплены белые флажки с такой же надписью. Над главным входом полощется шелковый флаг, на нем написано: «Китайская республика. Правительство. Процветание китайцев и охрана народа».
Десять часов вечера. В зале собрались представители революционных провинций, одетые в длинные парадные одежды и высокие головные уборы. Президент выделяется среди всех строгой полувоенной одеждой.
Уполномоченный Собрания представителей, сопровождаемый командующим войсками нанкинского гарнизона, произносит краткую речь. Обернув в алый шелк большую президентскую печать, он вручает ее президенту. Группа офицеров вносит в зал новый республиканский флаг. Преклонив перед ним колени, Сунь Ят-сен дает торжественную присягу:
«Я клянусь свергнуть маньчжурское самодержавное правительство, укрепить Китайскую республику, заботиться о счастье и благоденствии народа, руководствоваться общественным мнением и волей народа, обязуюсь быть преданным интересам народа и всегда служить народу.
Когда самодержавное правительство будет свергнуто, когда в стране не будет больше смуты, когда Китайская республика займет подобающее место среди других государств мира и будет подобающим образом ими признана, тогда я сложу с себя свои полномочия. Торжественно клянусь в этом».
В тот же день на могилах минских императоров близ Нанкина состоялась заключительная часть церемонии. Белый конь вез Сунь Ят-сена по широкой дороге к императорской усыпальнице. Как молчаливая стража, стояли вдоль дороги каменные изваяния гигантских слонов, верблюдов, драконов — стража, повидавшая на своем веку немало…
Ехать сюда Сунь Ят-сену не хотелось — в сущности, таким образом он отдавал дань не столько старому лозунгу «Долой цинов, да здравствуют мины!», сколько старым традициям. Поэтому, глядя на серую мраморную усыпальницу, в нишах которой стояли свежие, только что возложенные цветы, он в который раз думал о том, что Китай прекрасно обойдется без цинов и без минов — Китаю нужна только республика!
Республика, которую он возглавил, включала в себя еще не все провинции. На Севере по-прежнему правили цины. Сунь с головой ушел в работу. Затишье в Пекине настораживало и вынуждало скорее принимать меры, которые способствовали бы укреплению государства. Все, что унаследовала республика от прошлого, требовало коренного переустройства. Как ни странно, но кабинет министров придерживался иных позиций, в том числе и соратник Суня, ныне военный министр Хуан Син. Вице-президент Ли Юань-хун не приехал вовсе: страшась революционного размаха, он предпочел укрыться на территории Ханькоуского сеттльмента под защитой немецких канонерок. Либералы Чан Цзянь, Тан Шоу-цянь, Чэн Дэ-цюань, назначенные министрами, фактически бойкотировали правительство — за три месяца существования республики ни один из них так и не приступил к своим обязанностям. Переложив работу на своих заместителей, они отбыли в Шанхай, где обосновались в международном сеттльменте, открыто заявив, что намерены дожидаться, когда начнутся переговоры между Севером и Югом и высшая власть перейдет к Юань Ши-каю. Причина была одна: принцип народного благосостояния, провозглашенный некогда Сунь Ят-сеном, означает падение их доходов, а уж Юань Ши-кай не станет покушаться на права помещиков и буржуа — в этом нет никакого сомнения.
Первое же предложение Сунь Ят-сена провести аграрную реформу и дать землю крестьянину в правительстве провалилось. Трижды он ставил проект на голосование и трижды проект был отклонен. «Не время», — твердили ему со всех сторон.
Тяготы разрухи ложились бременем на плечи крестьянства; голод, неурожаи душили его. Общество разъедала опиумная лихорадка.
Раздобыть хоть немного средств для голодающих, прекратить беспорядки в армии, запретить продажу китайцев в рабство, добиться признания республики иностранными державами — вот что занимало Сунь Ят-сена в первую очередь. Нарастала угроза нападения с Севера. Республиканская армия была ненадежна: большинство населения поступало на военную службу исключительно ради жалованья, чтобы как-нибудь прокормиться. А средств у республики почти не было.
Каждое утро, когда Сунь Ят-сен подъезжает к своей резиденции, его губы трогает горькая улыбка: на крыше вяло полощется новый республиканский флаг. Его пятицветное полотнище символизирует единство пяти национальностей Китая. Где оно, это единство? Призрак, мираж… Тяжелые думы одолевают Суня в последнее время. Сорок шесть лет ему… Промелькнули они как один год — только потери указывают на количество прожитых лет. Время бессильно залечить старые раны. Нет в живых Лу Хао-дуна, нет Чжэн Ши-ляна и многих других. Сам он сидит в президентском кресле, но почти ежедневно почта приносит ему анонимные письма. Они напоминают президенту о судьбе Нанкина и Хун Сю-цюаня[20] в эпоху тайпинов, угрожают… Разве он не старается облегчить жизнь народа? Но что он может сделать один? Он чувствует себя в своем правительстве деревянной куклой… Сунь с удивлением услышал, как произносит вслух:
Много нам сеять на поле — большое оно,
Мы приготовили все — отобрали зерно.
Все приготовили мы, за работу пора;
Каждая наша соха, как и надо, остра.
С южных полей начинаем мы землю пахать…
Да, пахать они начали на юге, да не получили того урожая, который ожидали…
Однажды утром Суп Ай-лин, подавая ему в кабинет кофе, сказала, едва заметно улыбаясь:
— К вам ранний гость, сяньшэн. Примете?
— Просите, — неохотно отрываясь от утренней почты, произнес Сунь.
Не успела Суп Ай-лин скрыться, как дверь стремительно распахнулась. Сунь бросил взгляд на вошедшего и замер: в дверях стоял его сын! Он слегка улыбался, ожидая приглашения войти. Гладкое, самоуверенное лицо с красными, чуть припухлыми губами, волосы густо напомажены, одет с изысканной европейской роскошью… Сунь даже несколько растерялся. Гулко забилось сердце. Неужели это Сунь Фо, его собственный сын?! Как давно они не виделись! Сунь шагнул навстречу сыну. Молодой человек благосклонно позволил отцу себя обнять.
— Раньше я не мог навестить тебя, отец, извини. Дел у меня по горло, только успевай поворачиваться.
Сунь позвонил.
— Ай-лин, дорогая, еще один кофе, пожалуйста.
— Погодите-ка, мисс, мне лучше виски.
— С утра? — удивился Сунь.
— Голова трещит после вчерашней попойки в Речном клубе…
— Хорошо. Вот деньги. Ай-лин, пожалуйста, пошлите кого-нибудь в ближайший магазин. Однако долго же ты собирался навестить меня, сын.
— Не дольше, чем ты мою мать, — нехорошо усмехнулся Сунь Фо.
— На твоем месте я не стал бы попрекать меня этим, ты же знаешь, как я просил ее разделить мою судьбу. Я звал ее в Америку… Ну, да ладно. Расскажи лучше, как у тебя дела с учебой?
Сунь жадно вглядывался в лицо сына, отыскивая в нем хоть что-то, напоминающее ему того мальчика, которого он видел в последний раз.
— Мне хотелось бы завершить свое образование в Америке, отец. Но на это нужны деньги, много денег. — Сунь Фо в упор смотрел на отца.
Сунь молчал. Тогда в голосе сына проскользнули нетерпеливые нотки.