— Проводите этого господина.
Адъютант, указав гостю на дверь, пропустил его впереди себя.
Дождь шел пятые сутки. Долгий, мелкий, изнуряющий. Земля уже перестала впитывать влагу, и вода затопила долину великой Янцзы, скрыв под собой молодые рисовые посадки в Хунани, чайные плантации и посевы табака в Хубэе. Прошлогодняя катастрофа, когда наводнение уничтожило труд крестьян, унесло десятки тысяч человеческих жизней, грозила повториться теперь, в апреле 1912 года.
В феврале Сунь Ят-сен оставил пост президента Китайской республики. Получив телеграмму Юань Ши-кая нанкинскому правительству, в которой генерал официально заявлял: «Лучшей формой государства считаю республику… монархическому строю никогда более не бывать в Китае», Сунь Ят-сен решил сложить с себя полномочия президента.
В тот же день, четырнадцатого февраля, он подал в отставку. Пятнадцатого февраля Совещательная палата избрала Юань Ши-кая временным президентом республики.
Уходя с государственного поста, Сунь Ят-сен собирался трудиться на новом поприще — «в области экономического строительства», — так говорил он в те дни своим немногим верным друзьям. «Я слишком долго пробыл за границей, пора пожить среди народа».
Ему захотелось проехать по Янцзы. Во время стоянки в Мааньшане Сунь Ят-сен сошел на берег. Стены домов на пристани и улицах были облеплены расплывшимися лозунгами. Кое-где все-таки можно было разобрать: «Император Пу И добровольно отрекся от престола». И рядом, на красной кирпичной стене, свежие иероглифы, еще не смытые дождем: «Наше спасение — в Юань Ши-кае!»
«А может, пекинский президент не столь зловещая фигура, как мне кажется?» — мелькнуло в голове Суня. Но он тут же усмехнулся этой мысли. Ему вспомнилось секретное распоряжение Юаня распустить слух, что южный президент якобы отказался от своего поста за миллионную взятку. Об этом ему; рассказали верные люди.
Думая о своем, Сунь Ят-сен не заметил, как сумерки и туман окутали берега. Товарищи, сопровождавшие Суня, вероятно, уже собрались и ждут его к вечернему чаю, пора возвращаться. Тихо. Лишь шум пароходных колес да удары капель по воде. Резкий голос помощника капитана приказал включить опознавательные огни. Их бледный свет слегка разогнал влажный мрак, окутав пароход голубовато- желтым мерцающим облаком.
К Суню подошел капитан.
— Не угодно ли, сяньшэн, спуститься в кают-компанию? — почтительно приложил он руку к белой полотняной фуражке.
— Да, да. Спасибо, капитан.
Сунь проснулся на рассвете. Ему показалось, что судно стоит на месте. Он позвонил. Вошедший стюард сообщил, что они едва не наткнулись на пароход, севший на мель. И теперь экипаж занят спасением потерпевших.
— Я сейчас поднимусь наверх, — торопливо сказал Сунь Ят-сен, — ведь у вас нет судового врача!
Сунь Ят-сен быстро оделся, сунул под мышку несессер с медикаментами и хирургическим инструментом — он всегда возил его с собой — и вместе с двумя матросами спустился в одну из спасательных шлюпок. Они причалили с правого борта подъемной стрелы, привязали к ней шлюпку. Потерпевший корабль погрузился одним бортом в воду, идти по скользкой, перекосившейся палубе было почти невозможно. Держась за канат, Сунь Ят-сен вслед за матросами перебрался на правый борт, к капитанской рубке. Оттуда доносились громкие голоса.
Пострадавших среди пассажиров оказалось немного: женщина, побывавшая за бортом и успевшая наглотаться воды, она была сильно напугана, мальчик лет девяти — во время удара он не удержался на ногах и стукнулся головой о перила и мужчина — с серьезной травмой грудной клетки. Ему требовалась немедленная помощь. Разорвав на груди раненого рубаху, Сунь обнаружил грязную тряпицу, из неё выпал кусочек пергамента. Сунь поднял его. Красная тушь расплылась от воды причудливым узором. Сунь поднес записку к фонарю — на пергаменте просматривалось водяное изображение птицы феникса. Императорская бумага! Иероглифы запрыгали у него перед глазами. «Выехавшего по Янцзы доктора Сунь Ят-сена, — читал он, — государственного преступника, по обнаружении расстрелять на месте или лишить жизни другим, более подходящим к обстоятельствам способом». И красная печать с иероглифом «Юань» посередине. Вот как! Сунь Ят-сен страшен Пекину! «Убийце не повезло!» — подумал Сунь, приступая к операции. На следующее утро едва пациент открыл глаза, Сунь Ят-сен наклонился над ним:
— Ваше самочувствие?
— Неплохо, доктор, спасибо. Скажите, кому я обязан?
— Вам осмелился помочь доктор Сунь Ят-сен. Что-то тревожное метнулось во взгляде раненого.
— Вы действительно доктор Сунь Ят-сен?
— А вы сомневаетесь? Впрочем, давайте отложим этот разговор — вам вредно сейчас разговаривать, вы потеряли много сил.
Тот закрыл глаза, но продолжал беззвучно шевелить губами. Сунь тихонько прикрыл за собой дверь. Но когда он вернулся через два часа, раненый был мертв. Он лежал в луже крови, ослабевшая рука выронила хирургический скальпель, стоявший у изголовья саквояж Сунь Ят-сена был распахнут. Пациент вскрыл себе вены…
На стоянках в разных городах Суню сообщали о том, что Юань Ши-кай продолжает творить беззаконие. В Пекине начались казни революционеров. Да и в низовьях Янцзы плавучие тюрьмы больше не вмещали всех арестованных. Вез суда и следствия их расстреливали тут же на берегу и сбрасывали в воду. Кровь и слезы несли в океан китайские реки.
Новый удар ожидал Суня в Гуанчжоу. Чтобы окончательно обезвредить революционный Юг, генерал Юань Ши-кай приказал сократить более чем стотысячную наньцзинскую армию до одной дивизии, а Хуан Сина отстранить от поста главнокомандующего.
Встреча Сунь Ят-сена и Хуан Сина была невеселой. Они беседовали в душном гостиничном номере, окна которого выходили на шумную улицу. Сидели перед низким столиком, уставленным едой, и ни к чему не прикасались. Сунь расстегнул тугой ворот рубашки.
— По-моему, акции Юаня против революционного Юга не закончатся твоим смещением. Интересно, куда он клонит, этот пекинский президент? Императора он предал. Не предаст ли он и демократию таким же образом? Что скажешь на это, упрямый хунанец? Ведь ты стоял за то, чтобы власть передать в руки Юань Ши-кая!
— Поста я лишился, — угрюмо подтвердил Хуан Син. — Но означает ли это, что генерал Юань Ши-кай перешел в лагерь контрреволюции? В это не хотелось бы верить!
— Мы, революционеры, работаем не ради постов и славы, — задумчиво сказал Сунь Ят-сен. — Но скажу: действия генерала внушают мне подозрения. Кстати, Хуан Син, ты не знаешь, куда исчез Тао Сань-го? После отъезда из Нанкина я больше о нем ничего не слышал.
Хуан Син, отвернувшись, смотрел в окно. Лицо застыло, губы плотно сжаты, только на левой, впалой щеке заходили желваки.
Сунь нетерпеливо повторил вопрос.
— Все равно узнаешь, Сунь, — начал Хуан Син и оборвал себя на полуслове: заметил, как сразу посерело, словно пеплом подернулось, смуглое лицо Суня.
— Говори же, Хуан Син, — потребовал он.
Рассказ Хуан Сина был короток, но перед мысленным взором Суня развернулась вся страшная картина расправы над Сань-го.
Тао Сань-го возвращался от друзей позже обычного и уже подходил к своему дому, когда на голову ему накинули мешок. На окраине Нанкина Тао Сань-го бросили в подвал старинного каменного особняка, где реакционеры вкупе с наемными бандитами оборудовали настоящую камеру пыток. Сорвав с Тао одежду, швырнули его на битый кирпич и избили стальным хлыстом. Потом задушили и, уже мертвого, повесили на крюке, вбитом в потолок. Полиция обнаружила труп на другой день. Кровь, которой был начертан на стене лозунг «Смерть революции!», была совсем еще свежая. Хуан Син развернул было следствие, но нити его вели к влиятельным политическим деятелям, и ему вскоре дали понять, что своей настойчивостью он добивается участи Тао.
— Поверь, Сунь, я не трус, но я привык сражаться в открытом бою.
Сунь Ят-сен смотрел на Хуан Сина и не видел его. Боль, которую он испытал когда-то при известил о казни Лу Хао-дуна, ожила в нем с новой силой. Чудовищная ирония судьбы, думал Сунь с горечью. Он, Сунь Ят-сен, отменил пытки, а их с изощренной жестокостью применили к настоящему революционеру, одному из его лучших, преданнейших соратников. «Юань Ши-кай обязан прекратить беспорядки и беззакония», — сказал себе Сунь Ят-сен.
Вскоре он отправился в Пекин, в самое логово тигра. Немного позднее туда же выехал и Хуан Син.
Наступало лето 1912 года. Оно обещало быть жарче обыкновенного. Солнце раскаляло булыжник мостовых с раннего утра. В воздухе — ни дуновения. Серым, полупрозрачным покровом лежала пыль на глазурной черепице Запретного города, и казалось, что на обитель отрекшегося императора накинута прочная паутина.
После полудня жители столицы спешили укрыться в тени своих двориков, торговля замирала, пустели улицы и базарные площади. Лишь возле фруктовых лавок, в мусорных ящиках по-прежнему копошились дети. По арбузным коркам, по скользкой банановой кожуре, по исхудалым бескровным детским лицам в ослепительно белом солнце ползало бесчисленное множество мух.
Только величественный Храм Неба дарит спасительную прохладу. От мандариновых и персиковых деревьев в фаянсовых кадках исходит тонкий дурманящий аромат. В фарфоровых чанах лениво плещутся серебристые рыбки. Каменный пол в круглом зале под высоким куполом покрыт двойным слоем парадных ковров. Сидя на полу, парламентарии составляют проект новой конституции. Дело подвигается медленно: конституция эта — ширма, которой прикрывается Юань, идущий напролом к личной диктатуре. Не оттого ли не успевают составители донести кисть до бумаги, как тушь высыхает? А может быть, мысль их дремлет, усыпленная лживыми клятвами и посулами генерала?
Столица встретила Суня торжественно. Когда Сунь Ят-сен и Хуан Син прибыли в Пекин, генерал сильно встревожился — он так надеялся, что с Сунем уже покончено! Однако в такой ситуации не считаться с общественным мнением было невозможно, волей-неволей, а приходится разыгрывать из себя либерала. Юань стал догадываться, что привело в Пекин революционера. От этого визита он не ждал ничего хорошего. Теперь нужно было не сплоховать — чего доброго, от него потребуют публичного разъяснения некоторых действий нового правительства.