Третью зиму Сунь Ят-сен почти безвыездно жил в Японии, все острее ощущая, что его вынужденная эмиграция слишком затянулась. В Европе вовсю бушевала война, втягивая в свой водоворот все новые и новые государства. Этот момент Япония сочла наиболее выгодным для своих притязаний на Шаньдунский полуостров, где хозяйничали германские империалисты. Отношение к китайским эмигрантам-республиканцам среди японцев стало заметно остывать. Миядзаки Торадзо приветливостью и сердечностью старался смягчить охлаждение своих соотечественников. Правда, встречи становились все реже. Он подолгу пропадал по каким-то таинственным делам, о которых даже Сунь Ят-сен ничего не знал, часто уезжал в Пекин, но, возвращаясь, рассказывал только о том, что уже давно было известно из прессы. Сунь Ят-сен и не расспрашивал. По некоторым, случайно оброненным Торадзо словам он догадывался, что его японский друг участвует в составлении какого-то, чрезвычайно важного документа, имеющего непосредственное отношение к Китаю. Впрочем, всем уже было ясно, что Япония готовится к войне. По улицам Токио маршировали отряды солдат, за городом население рыло окопы. Повсюду плакаты: «Не покупайте китайские товары, покупайте только отечественные!» С прилавков магазинов словно ветром сдуло китайские шелка, резной нефрит, пряности, фарфор. В университетах, мужском и женском, натравливали студентов-японцев на студентов-китайцев.
— Единство желтой расы толкуется весьма оригинально, — заметил однажды Сунь Ят-сен Ляо Чжун-каю. В его тоне содержалось куда больше горечи, нежели сарказма. — Ты помнишь, дорогой Ляо, как совсем еще недавно Ниппон во все трубы трубила о кровных узах с Китаем, а теперь она считает, что эти узы обязывают ее опекать нас с позиции силы.
Ляо Чжун-кай был теперь почти единственным человеком, во всем разделявшим взгляды Суня, особенно в трудные времена эмиграции.
— Страна восходящего солнца сейчас напоминает тигра перед прыжком на слона, — угрюмо согласился Ляо.
Дверь распахнулась. Хэ Сян-нин, возбужденная, стояла на пороге.
— Потрясающие новости! В одном из буддийских храмов Будду превратили в… рядового японской армии! Как вам это нравится? — Она перевела дух. — На голову статуи натянули суконный военный шлем. Говорят, он сшит по специальному заказу в одной из лучших мастерских Токио. И перед этим Буддой ежедневно будут происходить торжественные молебны о даровании победы японскому оружию в Китае, на Шаньдунском полуострове.
— Вот это находчивость! — невесело восхитился Ляо. — Она принесет немалый доход предприимчивому настоятелю!
— Что ж, этого можно было ожидать! — заметил Сунь. — О том, что Япония готовится со дня на день объявить нам войну, знает каждый школьник: по утрам дети распевают молитвы во славу японской военщины.
Вскоре худшие опасения Сунь Ят-сена оправдались: восемнадцатого января 1915 года японский посланник в Пекине граф Хиоки Эки вручил Юань Ши-каю пространный документ, вошедший в историю под названием «Двадцать одно требование». Ниппон потребовала у Китая передать ей одну из богатейших приморских провинций — Шаньдун, предоставить особые права в Южной Маньчжурии, восточной части Внутренней Монголии и многое другое. О войне не было сказано ни слова, но на документе просвечивали водяные изображения дредноутов и пушек. Весьма красноречиво! В Пекине начался яростный торг.
— Как ты считаешь, — спросил как-то Сунь Ят-сен у навестившего его Миядзаки, — Юань Ши-кай подпишет «Двадцать одно требование»?
— Подпишет. Если, конечно, он по-прежнему намерен превратить свое кресло президента в трон императора.
— А это ему гарантировано? Миядзаки заколебался.
— Я не настаиваю, можешь не отвечать. — Сунь Ят-сен пристально посмотрел на Торадзо. — Но мне всегда казалось, что ты более осведомлен, чем другие японцы, из тех, кто ходит в мой дом.
— Что я могу тебе сказать? — в отчаянии воскликнул Миядзаки. — Я вправе тебе сообщить только личные догадки. Думаю, что Юань Ши-кай не та фигура, которая способна навести в Китае порядок. А без должного порядка…
— …позиции Японии в Китае никогда не будут прочны. Ты хотел сказать это?
Миядзаки на мгновение опешил.
— Не смущайся, Торадзо, мы ведь не дети, чтобы не понимать, что Япония печется о собственной выгоде.
— Пожалуй…
— Следовательно, дни Юаня сочтены, — заключил Сунь Ят-сен.
Миядзаки облегченно вздохнул.
Раз Юань еще пытается опираться на США и Англию и не уступает Японии, почему бы японцам не поддержать республиканцев? Сунь Ят-сен так прямо и спросил об этом у Торадзо. Торадзо поразился в душе наивности своего друга. Но он не мог ответить Суню столь же прямо, что именно революционеров ненавидит японское правительство, потому-то оно и не считает Юаня подходящей фигурой для себя: он не справится с новой волной революционного подъема, это очевидно.
Все это, может быть, и пришлось бы Торадзо высказать, если бы не явился Хуан Син. Хуан Син пришел мрачный. Несмотря на теплый вечер, он уселся поближе к печке, на которой кипел большой чайник. Он долго тер руки, словно они закоченели. Было видно, что ему не по себе.
— Выходит, теперь самое время развернуть новую кампанию против Юань Ши-кая, — продолжая прерванный разговор, произнес Сунь, обращаясь к Хуан Сину. — Вы слышали, Юань как правитель Китая больше не интересует японцев.
— Не стоит прогонять тигра, чтобы впустить в дом волка, — угрюмо буркнул Хуан Син, подходя к столу и накладывая себе полную тарелку соленой редьки.
— Это Юань Ши-кай тигр? Он всего-навсего жалкий шакал, — презрительно засмеялся Сунь Ят-сен. — Он сам отворит двери, чтобы впустить более сильного хищника.
Ему никто не ответил. Молчание нарушалось лишь постукиванием деревянных палочек. Внезапно погасла лампа. Теперь это случалось часто — японцы экономили на всем. Пока Сунь зажигал плошку с китовым жиром, настенные часы гулко пробили одиннадцать раз.
— Ну мне пора, — поднялся Миядзаки, — дома жена волнуется, когда меня долго нет. Никак не привыкнет к моим частым отлучкам. Лучше бы ей уехать на Кюсю, в наше поместье. Жизнь в деревне тише и спокойнее, а главное — намного дешевле.
За дверью Миядзаки долго не мог попасть ногами в свои туфли. Потом захрустел гравий под деревянными подошвами, скрипнула калитка.
— Послушай, Хуан Син, — произнес Сунь, сдерживая ярость. Он зашагал взад и вперед по скользкой циновке — Юань Ши-кай, эта продажная шкура, непременно пойдет на сговор с японцами. Мы должны помешать ему продать независимость Китая! Возбудить общественное мнение! Начать с тех провинций, где позиции его никогда не были прочны. А нам… нам следует вернуться на родину, и как можно скорее.
Хуан Син поднял голову и внимательно посмотрел на Суня. От колеблющегося света лицо его казалось суровым.
— И все-таки Юань Ши-кай — патриот, — произнес он, хотя и без былой уверенности.
— Прежде всего патриот собственного благополучия, — резко отпарировал Сунь, чувствуя, как в нем пробуждается неприязнь к Хуан Силу за его упорное нежелание видеть в Юане того, кем он был в действительности — авантюриста и изменника. Подобная близорукость стоила первой Китайской республике гибели. — Помяни мое слово, Хуан Син, не успеем мы оглянуться, как этот негодяй распродаст Китай оптом и в розницу. Нет, наши позиции останутся прежними — никакой поддержки генералу-предателю. Да здравствует республика, свободная и независимая от империалистов!
Хуан Син поднялся. Одна рука его была заложена за полу длинного хаори, другой он нервно тер гладкий подбородок. Его взгляд поразил Суня своей строгой холодностью.
— Помните, сяньшэн, не так давно в английской прессе промелькнуло сообщение о том, что вы якобы предлагали японцам ваять концессии в Китае на весьма выгодных для них условиях? Убежден, что все это — выдумка досужих писак. Однако не кажется ли вам, сяньшэн, — Хуан Син выдержал долгую паузу, словно колеблясь, говорить или нет, — что теперь можно было бы пойти на сделку, подсказанную прессой. Это бескровное решение вопроса — и японцы предпочтут вас Юань Ши-каю!
— Как просто у тебя все получается, Хуан Син! — Сунь Ят-сен развел руками. — Но ведь, как ты говоришь, если мы впустим в дом волка, Китаю придется забыть о своем суверенитете. — Сунь устало опустился на узкий длинный диванчик.
— Японцев мы выдворим, когда придем к власти.
— Припомни-ка, во времена Южной республики удалось нам изгнать из Нанкина, Шанхая или Гуанчжоу хоть одного иностранца? Нет, Хуан Син, твое предложение означает сунуть голову в петлю.
Кто-то тихо постучал в дверь и следом просунулась голова Миядзаки Торадзо.
— Это я вернулся.
Японец был явно взволнован.
— Вчера наш посланник в Пекине граф Хиоки Эки вручил Юань Ши-каю последний ультиматум и тот подписал «Двадцать одно требование». Не удивляйтесь, господа, что я сообщаю вам об этом — через несколько часов это уже перестанет быть тайной.
В комнате наступила тишина, только тихо потрескивали в жаровне догоравшие угли. Угасая, они подергивались мертвенно- серым пеплом.
— Я хочу попрощаться, — нарушил молчание Торадзо. — Послезавтра я уезжаю в Китай, и не знаю, когда мы снова увидимся с вами, господа.
В Пекине Миядзаки Торадзо поселился в скромной гостинице одного из отдаленных районов. Агент тайной полиции, закрепленный за гостиницей (Юань Ши-кай лично отдал приказ полицейскому управлению вести слежку за каждым прибывшим японцем), подвергнув багаж Миядзаки досмотру, остался недоволен. Ничего путного! В полупустом портпледе несколько смен белья да две пары домашних тапочек! В особом журнале ближайшего полицейского участка появилась запись: «Миядзаки Торадзо, японец, женат, имеет сына, постоянно проживает в Токио, по наведенным справкам — политический деятель б. оф.». «Б. оф.» означало — без официального поста, что было особенно подозрительно, и не только в глазах пекинской полиции. Впрочем, японец вел себя вполне лояльно. Вставал поздно, возвращался до закрытия парадного входа. Затем он съездил к нескольким знакомым, где и провел вечера. На вопросы, которые ему задавали, отвечал неопределенно. И только один раз сказал, что хочет навестить Лян Ци-чао, старого знакомого по Токио. Впрочем, это подозрений не вызывало. «Первоклассный талант», таким официальным титулом пожаловал Ляна Юань Ши-кай, был у президента в фаворе. Это наталкивало на мысль, что визит Миядзаки к Лян Ци-чао преследовал цель сообщить китайскому правительству нечто такое, что не подлежало прохождению по официальным каналам. Такие сведения о вновь прибывшем японце были доложены Юань Ши-каю.