ки прибавил ему храбрости. — В наше время редко удается поговорить с кем-нибудь откровенно.
Сунь Ят-сен бросил на Чан Кай-ши быстрый взгляд.
— Что вы скажете о Лу Жун-тине, господин Чан Кай-ши?
— Гнусный предатель, вот кто он! И скажу вам, сяньшэн, ни одному из южных генералов доверять нельзя.
— Но ведь он возглавляет армию.
Мысли Чан Кай-ши заметались. Он почувствовал, что должен сейчас сказать что-то такое, от чего будет зависеть вся его жизнь. Сунь ждал ответа.
— Видите ли, сяньшэн, — неуверенно, как бы нащупывая почву, проговорил Чан Кай-ши, — революции нужна собственная армия.
Кажется, угадал! Лицо Сунь Ят-сена просветлело.
— Ну, до этого еще далеко. Однако думать об этом надо. А каковы ваши политические взгляды, господин Чан?
— Разные теории — это не по моей части, я никогда не испытывал склонности к теориям.
Недоумение, появившееся в глазах Суня, дало ему понять, что на этот раз он совершил грубый промах.
— Я простой солдат, сяньшэн. То есть я хочу сказать, что всей душой приветствую республику, но я простой солдат. — Чан Кай-ши разыграл простодушие… — Если бы вы только знали, сяньшэн, как я ненавидел Юань Ши-кая! — голос Чан Кай-ши звучал искренно. Это и в самом деле было так. — Меня привело к вам горячее желание верой и правдой служить революции, лично вам, сяньшэн. — Чан выпрямился на стуле и, не мигая, смотрел в глаза Сунь Ят-сену.
— Хорошо, — сказал Сунь, постукивая пальцами по столу, — мы еще вернемся к вопросу о возможности использовать ваши знания на благо республики. А сейчас, к сожалению, я должен ехать, у меня встреча со студентами. Приходите через два-три дня, мы с вами потолкуем подробнее. — Сунь Ят-сен не спускал с гостя пристального взгляда. Что-то не нравилось Суню в этом человеке. Но перед ним лежало рекомендательное письмо от Цин Кая из Парижа.
— Я не стану просить вас ни о чем, что может вас затруднить, — с достоинством сказал Чан Кай-ши, поднимаясь с места, — но позвольте мне кое о чем вас спросить: могу ли я рассчитывать на участие в следующем решительном выступлении против Севера? Доверите ли вы мне хотя бы батальон? Я кадровый офицер, и мои скромные способности могут пригодиться.
Кажется, эти слова произвели на Сунь Ят-сена должное впечатление.
— Дельное предложение, — ответил Сунь дружелюбно, и в его тоне Чан уловил немного больше теплоты, чем прежде, — хотя многого я, конечно, вам обещать не могу. До открытых боев пока еще далеко. Но безусловно, вы могли бы быть полезным уже и теперь. Что вы скажете, если я предложу вам давать уроки стрельбы нашей молодежи? Деньги для аренды стрельбища у нас найдутся.
— Располагайте мною по собственному усмотрению, — Чан вытянулся и щелкнул каблуками лакированных туфель.
После ухода Чана на душе у Суня остался какой-то смутный осадок. Вспомнился Хуан Син, умерший совсем недавно. Это он много лёт назад, пылкий и молодой революционер, обучал в Токио китайских студентов обращению с винтовкой и пулеметом. А теперь его место займет этот молодой хлыщ — вот оно выскочило само собой определение. Может, и нельзя судить о человеке по первой беседе, но Сунь никак не мог отделаться от сопоставления Чана с Хуан Си-ном. Было ясно, что новый его знакомый далек от того, чем жил Хуан Син и чем живет он сам, Сунь.
Поезд мчался навстречу холодным ливням и ветрам, которые обрушивались в этот год на Приуралье и Сибирь без того благодатного перехода от лета к осени, который зовется бабьим летом. Дождь косыми тугими струями хлестал по окнам вагонов, но, казалось, мерно и монотонно лил на поля, на пятнистых унылых коров, на редкие полустанки.
Сутолока, которая неизбежно сопутствует отправлению поезда, улеглась, и пассажиры, шелестя газетами, начали исподволь присматриваться друг к другу.
Советский дипкурьер Федор Иванович Птицын, по паспорту — Федор Соколов, делая вид, что рассматривает журнал с шахматными этюдами, переживал разлуку с женой, которой по долгу службы не имел права рассказывать, зачем, куда и надолго ли уезжает. Возвращение его состоится гораздо позднее, чем запланировано в Москве. Слишком уж далек этот Кантон — Гуанчжоу, разве сравнить нынешний вояж с прошлогодней поездкой в Стокгольм! От такой мысли настроение Федора совсем упало. Но лицо его оставалось спокойным, даже безмятежным, взгляд узких серых глаз равнодушно скользнул по соседям и снова обратился на шахматные этюды. Вошел проводник в синей форме, принес чай. Полная, румяная дама, сидевшая напротив Птицына, открыла плетеную сумочку, похожую на корзинку, и принялась но русскому обычаю сердечно угощать попутчиков домашней снедью.
За едой пассажиры разговорились. Двое из них направлялись в Китай — хлебосольная дама и Птицын.
Дама ехала в Пекин к мужу, бывала там прежде, хвалила китайское гостеприимство, бранила грязь и невежество.
В Маньчжурии после утомительной проверки документов, таможенного досмотра и пересадки в китайский состав вновь застучали вагонные колеса.
Вторая пересадка была в Мукдене. И вот наконец пекинский перрон. Он оказался запруженным солдатами. Вероятно, они ожидали отправки под Мукден. Птицын снял в гостинице номер, оставил вещи и пошел знакомиться с городом. Вернулся он к ужину и сразу заметил, что в его номере кто-то хозяйничал. Этого он ожидал: здесь подозревали всякого, кто прибывал с той стороны северной границы. Поэтому письмо Георгия Васильевича Чичерина, народного комиссара иностранных дел РСФСР, написанное им по личной просьбе Ленина Сунь Ят-сену в ответ на его приветственную телеграмму, Птицын аккуратнейшим образом зашил в двойную подкладку своего пиджака. Зато он сразу заметил отсутствие серебряного портсигара, запасной пары очков в старинной черепаховой оправе. Но главное — пропал купленный накануне билет до Шанхая. Федор выразил возмущение владельцу гостиницы. Тот беспомощно развел руками и отвел глаза в сторону.
— У меня пропал билет! — горячился Птицын. — Придется покупать другой, а чем я вам заплачу за номер?
Но китаец твердил одно: «Моя ничего не знай». При этом вид у него был презабавный и, несмотря на серьезность положения, Птицын едва не расхохотался. Однако решил для себя — впредь быть осторожным и подобных промахов ни в коем случае больше не допускать. А может, все-таки заглянуть в полицейское управление, вдруг вернут отобранное? Нет, пожалуй, не стоит. Начнутся расспросы, протоколы, ну их к черту! Вспомнились напутственные слова перед поездкой: «Смотри, Федор Иванович, ухо держи востро, в Китае такая обстановка, что всякое может случиться». Пришлось занять денег у того журналиста, с женой которого он ехал в вагоне. Хорошо, хоть догадался спросить адрес.
По дороге в Шанхай вагон, в котором ехал Птицын, несколько раз отцепляли. Каждый раз перед отправлением поезда на платформе выстраивались все служащие, от начальника станции до буфетчика, — провожали состав.
Федор сидел у окна. Да, далеко он от родины: за время, которое он в пути, даже климат сменился не однажды.
В Шанхае Федор отправился в порт. Катер довез его по Хуанпу до океанского причала в Усуне, а оттуда он отплыл в Гуанчжоу. В тот самый день другой пароход входил в устье реки. Птицын не знал, что на нем находился Сунь Ят-сен. Проводив взглядом встречное судно, он сел на скамью, стараясь не смотреть в сторону шумной стайки русских женщин, громко обсуждающих свои перспективы на успех в Гонконге. «Эмигрантки!» — подумал Птицын, испытывая сложное чувство брезгливости и жалости.
Над Гуанчжоу недавно пронесся морской тайфун: на улицах по колено стояла вода, плавали сучья, солома, разный хлам, сбитые с лавок вывески.
Район, где Птицын нашел себе временное пристанище, был мало обжит и представлял собой огромный пустырь, на котором тянулись вверх, как сорняки, мрачные серые здания на английский манер. Они составляли решительный контраст старому городу, тесному и беспорядочно застроенному.
Еще в Цзинани, по пути в Шанхай, Птицын понял, что китайская полиция не ограничилась налетом на его номер: в купе к нему подсел китаец без багажа и тут же затеял весьма странный разговор.
— Господин давно из Москвы? Как поживает товарищ Ленин? — обратился он к Федору по-русски.
Федор, сделав вид, что не слышит, постукивал по полу носком ботинка, следил за плывущим мимо равнинным пейзажем. Показывая в улыбке крупные желтоватые зубы, китаец повторил вопрос.
— Я из Харбина, — по-китайски ответил Птицын, и в этом ответе было Кое-что от истины: его дед, да и отец тоже долго жили в Харбине, там провел свои первые тринадцать лет и Федор. Согласно версии, разработанной в Москве, Птицын был теперь Соколовым, близким родственником русского консула в Гуанчжоу. Но пересказывать все это без особой надобности не было смысла.
— А мне кажется, вы из Москвы, — вкрадчиво сказал попутчик.
— Я русский. В Москве, если вам угодно, был однажды, лет пять назад.
— Осмелюсь спросить, в Шанхае или еще где-нибудь в Китае у вас есть друзья?
— Русский консул в Гуанчжоу — мой родственник. А почему, позвольте, вас это интересует?
— О, пусть господин русский не обижается, я хотел предложить ему свой кров, если он пожелает изведать истинно китайское гостеприимство.
Лицо и голос китайца источали такую липкую сладость, что Федору захотелось сплюнуть.
— Благодарю вас. А теперь, знаете что? Давайте ужинать! — с деланным оживлением он нажал кнопку звонка.
Вмиг появился проводник с голубыми фаянсовыми кружками, разрисованными драконами. Драконы смотрели добродушно, чай был душист и крепок, лепешки с фруктами свежие.
Поезд на пароме перебрался через буро-коричневую Янцзы. Птицын отвернулся к окну на секунду, но успел заметить, как его попутчик что-то сунул в боковой карман своей нанковой куртки. Кажется, это была плоская бутылочка. «Подлил какого-нибудь зелья, гадюка», — зло подумал Федор и отодвинул от себя кружку. Разочарование на лице китайца несколько развеселило Федора. Укладываясь спать, он едва не подмигнул попутчику — ну что, братец, не вышел номер, а?