— Я доведу до сведения моего правительства ваши предложения, господин доктор, — произнес наконец консул. Сейчас главное было не отпугнуть Сунь Ят-сена сомнениями.
— Благодарю вас. Если ваше правительство пойдет навстречу, я примусь за более детальную разработку своего плана.
— Вы, вероятно, обратились и к другим консульствам? — полюбопытствовал американец, невольно косясь на неплотно прикрытую дверь, откуда доносился веселый женский смех.
— Разумеется, но вы ответили мне первым.
— Я просил бы не сбрасывать это со счетов. Прошу также учесть, что Штаты готовы защищать свои интересы в Китае… — консул запнулся.
«Силой оружия», — мысленно продолжил за него Сунь Ят-сен. — Только не это, господин консул, только не это, — горячо произнес он. — Как основатель Китайской республики, я хочу видеть Китай созданным для мира.
— Да, да, конечно, — спохватился консул. — Прошу меня извинить, доктор, но в наше время никто добровольно не отказывается от своих преимуществ и прав. Тем более Америка. У нас лучший в мире государственный строй, самая храбрая армия, и, наконец, мы самая богатая нация в мире. Меня недавно спросили, что я думаю о китайцах как о нации. Я в свою очередь спросил: а где, они, китайцы? Где хваленое единство китайской нации? Нет, я не вижу больше китайцев, они поделились на рабочих и крестьян, на банкиров и лавочников, не так ли?
— Я думал, вы имеете в виду другое, — с иронией ответил Сунь Ят-сен, — то, например, что в наших городах иностранцев больше, чем китайцев. В Шанхае все устроено по американскому и английскому образцу, даже названия улиц — Нанкин-роуд, авеню Жерар… В Хайларе все как у японцев, в Тяньцзине и Ханькоу — как у американцев, немцев и французов. Китайское отступило в глубь страны, куда еще не дотянулись руки западной цивилизации.
— Мы несем цивилизацию всему миру, — не желая замечать горькой иронии, торжественно произнес консул.
— На штыках? Я же предлагаю другое. — Сунь старался подавить внезапную вспышку острой неприязни к сидящему перед ним красивому, холеному человеку. — Окажите Китаю помощь на мирной основе. Без мира нет условий для экономического развития.
— Согласен. Но только тогда, когда в Китае не будет внутренних неурядиц.
— Свои дела в области политики мы решим сами. — Сунь понял, что продолжать разговор бесполезно. Он поднялся с места.
— Надеюсь, мы еще вернемся к этой теме через некоторое время, — любезно произнес консул, вставая, чтобы проводить гостя.
В машине Цин-лин выжидающе посмотрела на мужа.
— Тебе хочется знать, чем закончилась моя беседа с консулом? Штаты хотят, чтобы мы обратились за помощью только к ним. Старая песня! Но в одном он прав — сначала нам надо навести порядок у себя дома.
«Я так и думала», — хотела сказать Цин-лин, но промолчала. Сунь оценил ее великодушие и благодарно сжал ей руку.
Старый «бьюик» медленно полз по раскаленной набережной. Горожане изнемогали от жары. Обессиленные, они сидели на скамейках или лежали прямо на тротуаре. У каменных парапетов Хуанпу толпились кули — блестели на солнце голые, мокрые спины. На углу набережной Бампо и Нанкин-роуд машина остановилась, пропуская шествие — десятков шесть-семь рабочих в синих блузах несли красные флаги и громко пели, выкидывая вверх крепко сжатые кулаки. На сампанях, стоявших плотными рядами, подхватили революционную песню.
— Что это, Вэнь?
— Это рабочие- текстильщики, они организовали демонстрацию, — ответил шофер.
— Ведь сегодня же Первое мая, — пояснил Сунь, — день интернациональной солидарности людей труда. Первая демонстрация в Китае!
Но уйти от политики и заняться экономической реконструкцией Китая Сунь не смог: жизнь показывала, что экономика и политика неразрывно связаны. Правительственный переворот на Севере и отказ Южного Китая признать новое правительство заставили Сунь Ят-сена вернуться в Гуандун. Седьмого апреля 1921 года его избрали президентом Китайской республики.
Глава третьяПРЕДАТЕЛЬСТВО
Так почему же, провозгласив Республику, мы по-прежнему терпим поражения? Объясняется это тем, что члены Гоминьдана не борются за идеи своей единственно революционной в стране партии. И если они хотят добиться подлинной победы революции, то они должны включиться в борьбу.
Генерал Чэнь Цзюн-мин, военный министр Южного правительства, закончил бои за правый берег Жемчужной.
На большом приеме в Гуанчжоу в честь возвращения его армии генерал произнес короткую, но вдохновенную речь: «Считаю, что Гоминьдан имеет теперь прочную базу — моя армия к его услугам. Я рад и горд, что мне и моей армии выпала такая великая честь — взять под свою защиту нашу замечательную революцию».
Генералу аплодировали долго и с чувством: поддержка революции целой армией в известной степени стабилизировала положение кантонского правительства.
В тот же вечер дома Сунь серьезно поспорил с Цин-лин.
— Генерал Чэнь? Личность в высшей степени сомнительная, — утверждала Цин-лин. — В городе ходят упорные слухи о том, что у Чэня тесные связи с англичанами. А этот бравурный стиль, а манера смотреть на собеседника в упор, отчего сразу становится не по себе! Этот поток неприкрытой лести, безудержное бахвальство.
Сунь отбивался как мог от атаковавшей его Цин-лин. Ведь в их положении даже такой генерал — находка. Сейчас не время выяснять отношения с Чэнем. Что ни день, то новые вести с Севера, и одна тревожнее другой. Вывший глава реформаторов Кан Ю-вэй шлет послание за посланием в Запретный город маньчжурскому императору Пу И, убеждает императора, что почти все китайские провинции только и ждут сигнала для выступления в защиту династии. Кан уверен, что император вернется к власти, и довольно скоро. Японские газеты откровенно обсуждают это.
Увы, ссылки Кан Ю-вэя на готовность провинции к контрреволюционному восстанию не беспочвенны. Во всяком случае, власть Южного правительства формально распространялась всего на пять провинций, фактически ее признавали лишь в нескольких округах и уездах Гуандуна. Теперь губернатором провинции Гуандун был назначен генерал Чэнь Цзюн- мин.
Сунь готовился к выступлению на Север. Он несколько месяцев не видел командующего Первой Гуандунской армией. Стоял апрель с обжигающим ветром, настоящим африканским сирокко, когда Сунь прибыл в Гуанчжоу. Губернатор Гуандуна генерал Чэнь Цзюн-мин не встретил Суня. Более того, он не явился на совещание членов правительства, которое Сунь Ят-сен созвал на другой день после приезда.
Сунь смотрел на часы. Стрелки показывали ровно десять. Пора было начинать совещание.
— У меня есть одно предложение, — произнес он, провел языком по пересохшим губам, оглядел собравшихся. Генерал Сюй Чун-чжи, командующий Второй Гуандунской армией, замер в какой-то неестественной позе. Начальник Генерального штаба Юга генерал Ли Ле-цзюнь, напротив, сидел уверенно, широко расставив ноги, твердо опираясь на высокую спинку кресла. Его маленькие холеные руки застыли на подлокотниках. Ляо Чжун-кай угрюмо смотрит в одну точку — он осведомлен о случившемся.
— Так вот, господа, нас известили, что генерал Чэнь Цзюн-мин, командующий Первой Гуандунской армией, занемог. И настолько серьезно, что не рискует покидать свою резиденцию. Я думаю, что в таком случае мы могли бы провести наше первое совещание возле его ложа. Какие будут соображения?
— У меня что-то с машиной, мотор все время отказывает, — буркнул Ли, поглядывая на Сюя. Но Сюй Чун-чжи намека понять не пожелал. Крупный, тяжелый, в белом мундире с золотыми погонами, он решительно поднялся с места: — Я приглашаю вас в свою машину, господин генерал. А вечером я пришлю вам своего механика.
«Старая черепаха!» — ругнулся про себя Ли.
Тем временем генерал Чэнь Цзюн-мин возлежал в парадной и самой большой комнате своего особняка в Сигуане. Из-за жары вместо огромного персидского ковра постелили новенькие прохладные циновки. На бронзовых подставках стояли фарфоровые чайники с лимонным соком. Тугие прохладные волны гонял по комнате английский электрический вентилятор — последняя новинка, приобретенная генералом.
Чэнь позвонил и тут же возник адъютант.
— Вы звали меня, господин генерал?
Чэнь лениво взглянул на него, подавляя зевок.
— Глянь-ка, что там у нас сегодня — концерт, прием? Да прикрой дверь, дурак, сколько раз тебе говорить? Этот проклятый арестант не дает мне покоя, а еще похвалялся, что патриот. Мразь он, а не патриот — каких-нибудь пятьдесят шомполов не мог выдержать. Ты прикажи выбросить его в реку, когда стемнеет.
О комнате пыток, под которую Чэнь приспособил вторую гостиную в своем доме, ходили страшные слухи. Было известно, что попадают туда главным образом солдаты и офицеры из первой дивизии, преданной Сунь Ят-сену. Поговаривали, что генерал Дэн Гун выехал к Сунь Ят-сену в Гуйлин в середине марта и с тех пор как в воду канул. Подозревали, что он попал в лапы к генералу Чэню.
— Может, прикончить арестанта, а то больно мается.
— Что-то ты в последнее время стал сердобольным, адъютант. Может, снюхался с президентом? — Чэнь испытующе посмотрел на адъютанта. В эту минуту он увидел в дверях часового. — Ну, что еще там? Правительство прибыло? Впусти. А ты, адъютант, ступай, да заткни глотку той собаке, чтоб не выла.
Когда Сунь вошел в комнату, Чэнь Цзюн-мин не шелохнулся. Он сидел на полу, уткнувшись подбородком в колени. Голова его была стянута мокрой тряпкой.
— Встаньте, генерал! — твердо произнес Сунь. Чэнь не двинулся с места. Сунь подошел к нему вплотную.
— Командующий Первой Гуандунской армией, губернатор Гуандуна, господин генерал Чэнь Цзюн-мин, за что вы казнили командира нашей лучшей дивизии генерала Дэн Гэна?
Чэнь молчал. Ни один мускул не шевельнулся на его лице, но ум лихорадочно заработал: выходит, его молодцы наследили, а он был уверен, что дело сделано чисто. Интересно, что еще известно президенту? Знает ли он о тайных переговорах насчет создания «Федеративного правительства автономных провинций»? О сговоре с У Пэй-фу?