— Госпожа Ляо? Какими судьбами? — услышала Хэ Сян-нин. Прямо к ней с противоположного конца зала двигался генерал Чэнь Цзюн-мин. — Да вы совсем промокли! — с деланной озабоченностью сказал генерал.
Хэ Сян-нин молчала.
— Я распоряжусь, чтобы вам дали переодеться — на вас нет сухой нитки, — громко продолжал генерал.
— Не разыгрывайте спектакль! Лучше скажите, за что вы арестовали моего мужа? За что покушались на жизнь Сунь Ят-сена и его жены?
Хэ Сян-нин подошла к генералу почти вплотную. Его ненавистное лицо показалось ей на таком расстоянии еще более отвратительным — нездоровая кожа, мешки под глазами, желтые белки глаз… От генерала исходил сильный запах одеколона.
— Как вы здесь очутились, госпожа Ляо? — как бы не слыша ее вопросов, полюбопытствовал он. Но Хэ Сян-нин продолжала:
— Вы воспользовались именем Сунь Ят-сена, что-бы создать себе репутацию. Чем вы были без Суня? Заурядным военным служакой, которого каждый мог нанять за деньги. Сунь Ят-сен заплатил вам дороже остальных, так вы еще взяли напрокат его идеи! Клянусь, в груди у вас, генерал, бьется низкое сердце!
— Как попала сюда эта женщина, я спрашиваю?! — не выдержал и сорвался на визг Чэнь Цзюн-мин. Он обернулся к офицерам, но заметил, что далеко не все сочувствуют ему сейчас. Это был плохой признак — до генерала уже доходили слухи о том, что многие офицеры им недовольны, считают его предателем.
— Отвечайте же, генерал, что вы намерены сделать с моим мужем Ляо Чжун-каем? — требовательно прозвучал голос Хэ Сян-нин в тишине. — Господа офицеры, — обернулась она к залу, — многие из вас хорошо знают Ляо, верно служившего революции, неужели вы допустите, чтобы его убили?!
Назревал скандал. И здесь произошло невероятное: Чэнь Цзюн-мин широко осклабился и, изобразив сочувствие, произнес:
— Бог мой, это же просто недоразумение! Мы толкуем с вами уже полчаса, а я только сейчас понял, о чем идет речь. Разве Ляо Чжун-кай до сих пор сидит в тюрьме? Я думал, его уже давно освободили.
— Вот что, генерал, вы прямой наводкой стреляли по резиденции Сунь Ят-сена, того самого, кому вы сами присягали на верность! Если вам нужна еще одна невинная жертва, возьмите мою жизнь, но Ляо Чжун-кая освободите! Слышите, я требую освободить моего мужа!
— Успокойтесь, уважаемая госпожа Ляо, — торопливо проговорил Чэнь, — вы же видите, я пишу записку. Поезжайте в Шилун, привозите сюда своего Ляо и считайте, что он свободен.
Хэ Сян-нин только скользнула взглядом по протянутой записке. Рука генерала повисла в воздухе. Где-то за его спиной раздался сдавленный смешок.
— А для чего привозить сюда Ляо Чжун-кая? На расправу? Я не хочу стать вашей пособницей, генерал, ваши замашки мне хорошо известны — яд или случайный выстрел, вот что ждет его здесь.
Чэнь Цзюн-мин искоса глянул на стоявших рядом с ним офицеров: Хэ Сян-нин удивительно точно разгадала его планы. Надо было срочно исправлять положение, и он решил рискнуть. Собственно, риск этот был минимальным: Сунь Ят-сен ушел на своей канонерке в Шанхай, опасность со стороны Второй Гуандунской армии тоже миновала. Словом, подвертывался удобный случай продемонстрировать великодушие и лояльность.
— Хорошо, я докажу, что вы ошибаетесь, госпожа Ляо. — Он с достоинством повернулся к своему адъютанту. — Если Ляо действительно арестован, то эту ошибку необходимо исправить. Заготовьте приказ о его освобождении.
Губы женщины дрогнули в улыбке. Зажав в кулаке серый листок, вырванный из армейского блокнота, нетвердой походкой она направилась к выходу, вслед ей, одобрительно переговариваясь, смотрели офицеры. На пороге она оглянулась:
— Значит, я могу немедленно увезти мужа из Шилуна?
— Когда угодно, дорогая госпожа Ляо, когда угодно, — любезно подтвердил генерал, расплываясь в такой широкой и добродушной улыбке, что человеку неискушенному трудно было бы заподозрить в нем актера.
Поздно ночью супруги Ляо выехали в Шанхай к Сунь Ят-сену.
Глава пятаяСВЕЖИЕ ПОБЕГИ НА СТАРОЙ СОСНЕ
— Смотри, Вэнь, какое чудо! — Цин-лин указывала на длинный свиток, висевший в простенке между окнами.
Рисунок изображал ствол старой сосны и несколько побегов на нем. Всего два цвета — коричневый и ярко-зеленый. Вдоль свитка надпись, сделанная самим художником. «Летом, в год Кэньу, все иглы на соснах, окружавших наш домик в деревне Болото Большой Медведицы, объели насекомые. Однажды разразилась гроза с молнией и громом, она уничтожила всех насекомых. А теперь паразиты опять пожирают наши сосны. Хоть бы вновь прошла такая гроза, как в год Кэньу».
«Ци Бай-ши» — стояла подпись художника.
Сунь не мог заснуть всю ночь. Его не оставляли тяжелые мысли. Память вновь и вновь возвращала его к пережитому. Прожито более полувека, а позвольте спросить вас, господин Сунь Ят-сен, — говорил он себе, — приблизились ли вы хоть на шаг к той великой цели, которой посвятили свою жизнь? Нет! И целой вашей жизни вряд ли хватит на это. Где великий, свободный и равноправный Китай? Его нет! Где всеобщее благоденствие, которое вы, господин Сунь Ят-сен, обещали народу? Его тоже нет. Где единое государство? Его не существует. Родину, словно волчья стая, рвут на куски генералы- милитаристы. И каждый из них служит революции, покуда есть надежда заработать капитал и прорваться к власти. Исчезает надежда — и верность, преданность, простая порядочность обращаются в двурушничество и измену. Это блестяще продемонстрировал Чэнь Цзюн-мин. От такого удара в спину, который он нанес революции, не скоро оправишься. Нет, теперь совершенно очевидно, что революции нужна своя армия, которая будет воевать не за жалованье, не ради наживы, а защищая себя, свои идеалы. Это должна быть армия народа. Какое позднее прозрение! А тут еще стали доходить слухи о том, что сын его, Сунь Фо, покидая вслед за отцом Гуанчжоу, не растерялся и запустил руку в городскую кассу. И слухи эти вскоре подтвердились: в Шанхае Сунь Фо тотчас же пустился в различные финансовые сделки с англичанами, позволявшие ему туго набивать карманы, а свободное время прожигал в дорогих ресторанах и самых шикарных притонах Шанхая. Горькие плоды приносила Сунь Ят-сену жизнь…
Начинало светать. Суню захотелось выйти на воздух — грудь теснило, как будто кто-то зажал сердце в кулак. Все равно не уснуть. Тихонько, стараясь не разбудить Цин-лин, он оделся и вышел из дому, подчиняясь внезапной потребности движения. Он вышел на набережную, пошел мимо сквера с табличкой «Только для иностранцев», мимо многоэтажных зданий, облицованных розовым и серым мрамором, сверкающих зеркальным стеклом и начищенной бронзой. Какая надменная демонстрация силы и власти заокеанских монополий на его родной китайской земле!.. Багрово- красные блики от автомобильных фар на влажной мостовой. В воздухе запах гари, моря и прибитой дождем пыли. На авеню Жоффр встретилась рота английской милиции, навербованная из русских белоэмигрантов. Пронзительные сирены полицейских автомобилей. Невольно подумалось о раз: громленных ночных сходках, арестах и обысках. Но здесь, именно в этой части города, в море домов, простирающемся до самого горизонта, просыпался Шанхай металлистов и ткачей, кули и лодочников, торговцев и ремесленников — всех тех, кому нужен новый Китай.
Шла осень 1922 года. Она несла Сунь Ят-сену новые надежды. Долгие размышления о прожитой жизни и о совершенных ошибках сделали свое дело. Сунь сейчас отчетливо представлял себе, к чему следовало стремиться. Республиканский Китай должен быть государством самого нового типа. Не таким, как Франция или Америка, а как молодая Россия. Что значит государство нового типа? Это значит полностью подчинить государство интересам народа, превратив его в единую семью. Каждый обязан избавиться от своекорыстия и себялюбия, объединить свои усилия с усилиями товарищей и совместно вести борьбу за укрепление республики. Государство — это корабль, а народ — его команда. Если в открытом море корабль застигнут штормом, то для спасения нужны общие усилия и взаимопомощь. Единодушие — вот основа такого государства.
Сунь с нетерпением ждал приезда секретаря Коммунистической партии, профессора Ли Да-чжао, читавшего курс политической экономии в университете Пекина. Он теперь возлагал большие надежды на сотрудничество с коммунистами и на союз с Советской Россией.
Первое их знакомство состоялось еще в Японии, в 1919 году. Ли Да-чжао был моложе Суня на двадцать с лишним лет. Суню нравилось его чистое открытое лицо, ясная улыбка, мягкость и одновременно напористость в обращении. Человек, разговаривающий с ним, как-то невольно оказывался во власти его обаяния. Да, он совсем не походил на большинство людей, окружавших Суня. Он был прекрасным оратором: говорил убедительно, лаконично, сдабривая свою речь острой и меткой шуткой. Как-то Сунь Ят-сен застал его у супругов Ляо. Молодой пекинец лукаво улыбался, поблескивал глазами из-за стекол очков, а вокруг него толпилось несколько человек. Все напряженно следили за руками Ли Да-чжао. «Господин Ли показывает фокусы», — шепнул Ляо Чжун-кай, жестом приглашая подойти поближе. Сунь Ят-сена поразило умение Ли так отдаваться веселой минуте. И вот сейчас Ли Да-чжао — перед ним, но по сравнению с прошлым разом он выглядит более деловым и замкнутым, хотя в нем по-прежнему ощущается внутренняя целеустремленность, а за сдержанностью угадывается несгибаемая воля человека, уверенного в правоте своих убеждений и готового защищать их до конца. Они быстро нашли общий язык. При первом же упоминании Суня о необходимости союза с Советской Россией Ли Да-чжао горячо поддержал его. А на жалобу Суня о недостатке информации о русских делах Ли Да-чжао спросил:
— Вам не попадались, сяньшэн, на глаза корреспонденции Цюй Цю-бо?
Сунь покачал головой:
— Имя- то мне знакомо, но самого Цюй Цю-бо я не знаю.
— Очень жаль, сяньшэн. Цюй Цю-бо — выпускник Национального университета, коммунист. Он жил в Москве в качестве корреспондента одной левой буржуазной газеты. Его корреспонденции пользовались в Пекине большим успехом. Скоро Цюй Цю-бо тоже приедет в Шанхай.