Только в Шанхае Миядзаки пришел в себя. Какое счастье! Сообщение о смерти Сунь Ят-сена оказалось очередным злостным выпадом империалистической прессы.
Сняв номер в гостинице, он поехал на Мольер-рю.
— Разрешите мне, госпожа Сун, войти к вашему мужу без доклада, — попросил он. Цин-лин понимающе кивнула. Торадзо тихо постучал в дверь кабинета.
— Входите же, не заперто! — крикнул Сунь, но стук повторился. Делать нечего, он подошел к двери, рывком открыл ее и остановился, не веря своим глазам. Сам Миядзаки Торадзо, о котором он неотступно думал последнее время, стоял на пороге. Сутулый, худой, в мешковатом клетчатом пальто. При ярком свете электрической лампы его лицо казалось особенно высохшим, а кожа прозрачной. Миядзаки неуверенно улыбнулся. Они обнялись. Обессиленный волнением, тяжело дыша, Торадзо опустился на кушетку перед жаровней. Некоторое время Сунь и Торадзо сидели молча, привыкая к тому, что они рядом.
— Ну рассказывай о себе, мы так давно не виделись, — первый заговорил Сунь.
— Нет, нет… Обо мне — после.
-. Ну хорошо. Как поживает господин Инукаи Цуёси, ты часто видишься с ним в Токио, Торадзо? — спросил Сунь.
— Редко. Я, знаешь ли, болен, а у здоровых людей не часто возникает потребность в общении — с больными. Какой от меня теперь толк?
— Мы с тобой еще поживем, брат мой. Ты позволишь мне тебя послушать?
— А- а, — вяло отмахнулся гость, протягивая ноги к теплу, — я убежден, в лекаре нуждается не мое бренное тело, а моя душа. Тяжело что-то у меня на сердце последнее время…
— В этом случае, как и при заболевании тела, следует выяснить причину, — улыбнулся Сунь и встал, чтобы притворить поплотнее окно.
Миядзаки не сводил с Суня глаз, крепко сцепив сухие костлявые руки.
— В мире царит несправедливость, так было всегда, так есть и так будет. Люди только зря тратят силы на бесполезную борьбу, на сопротивление этой несправедливости. Не лучше ли уйти в себя, создать собственный мир, жить так, чтобы достичь нирваны?
Сунь Ят-сен понимал, что сейчас его другом движет неодолимая потребность высказать наболевшее, но, слушая, — ужасался, каким одиночеством, безнадежным, трагическим одиночеством веяло от этих горьких слов! Миядзаки снова заговорил:
— Как это непереносимо тяжело вечно быть не самим собой. Путы, навязанные в молодости, лишили мою жизнь радости… Но надеюсь, что после смерти меня ожидает иная доля…
Сунь подумал: «После смерти не будет ничего. Пустота. Тлен».
— Выходит, в буддизме ты черпаешь решение всех земных проблем?
— Ну да, — кивнул Торадзо, — буддизм — это то, что нужно всем нам.
— Прости, друг, но мне буддизм напоминает пейзаж японской кисти: всю его площадь обычно занимают дожди и туманы, и только где-нибудь в уголке дерево сосны или сливы говорит о том, как прекрасна жизнь, как удивителен мир, скрытый дождями и туманами. А буддизм заслонил от тебя и этот малый утолок. К тому же, буддизм призывает к пассивности, а это, Торадзо, очень опасно, поверь мне!
— Ты бы дал мне закурить. В спешке я забыл дома табак.
— Разве ты куришь? Тебе же нельзя!
— Прошу тебя…
Сунь достал из ящика стола плоский серебряный портсигар, в котором держал папиросы для гостей. Миядзаки взял папиросу, выкрошил табак, набил им свою трубку. С жадностью втянул в себя тонкий запах с едва заметной примесью сандала. Хорошо!
— Я часто спрашивал себя, что можем мы сделать для других, если с рождения обречены на смерть, на уход в небытие? И понял: ровным счетом ничего. А буддизм дарует нам надежду на посмертное блаженство.
— Человеческий век короток, — с болью сказал Сунь Ят-сен, — почему же, дорогой друг Торадзо, почему даже в этот малый срок, отведенный человеку природой, он должен переносить голод, и муки, и унижения? И отчего ум твой на заре нашей дружбы занимало иное — учение Генри Джорджа, например?
— А сам ты, Сунь, разве до сих пор преклоняешься перед Генри Джорджем?
— Гм… Нет. Признаю, его рецепт — твердая цена на землю — казался мне когда-то панацеей от всех бед в деревне. Теперь же я уверен, что, прежде чем заводить речь о цене, крестьянин должен иметь землю. Кусок собственной земли и никакой арендной платы. Возьмем Россию. Там крупные землевладельцы уничтожены, каждый пахарь возделывает собственное поле. Разве это не самый справедливый метод решения аграрного вопроса?
— Выходит, Генри Джорджа побоку?
— Выходит, что побоку, Торадзо.
— Вот видишь, Сунь, произошла переоценка ценностей, как говорят англичане. У тебя теперь на языке твоя Россия, у меня — мой буддизм. Мы с тобой квиты, Сунь.
— Да, мы очень изменились, и по-разному, — в раздумье произнес Сунь Ят-сен, — это случилось потому, что по жизни мы шли разными путями.
— В душе у меня все перегорело, пустыня. Я живу в ожидании, когда чахотка расправится со мной.
Сунь снова сел рядом с Торадзо и взял его за руку.
— Ты спросил, почему я исповедую буддизм, — продолжал Миядзаки. — Да ведь сама жизнь — это заведомо проигранная игра. Жить — удел несчастных. Куда лучше — не жить.
— Жизнь — проигранная игра? Да ты вспомни жизнь доктора Сунь Ят-сена. Разве мало ударов нанесла она ему? А он должен был подниматься и, забыв боль и усталость, идти вперед.
— А я устал, — произнес Миядзаки тихо. — Послушай:
Я — как равнина, битая дождем,
Я — холм, от ветров одряхлевший.
Погасший Фудзи — тоже я,
От дум и горя поседевший.
— Ты пойми, пойми, — заговорил он, перехода на горячечный полушепот, — я давно не верю ни в прогресс, о котором мы с тобой когда-то спорили, ни в справедливость. Мой мир только во мне. Ты помнишь, Сунь, и я когда-то верил в революцию. Верил, да только разуверился. Великая революция — это кровавая бойня. Разве Ниппон, моя благословенная родина, не считает войну самым выгодным национальным предприятием? Наш Генеральный штаб составляет планы войн регулярно через каждые десять лет. Ты помнишь девяносто четвертый год? А кампанию против России в 1904-м, Шаньдун в четырнадцатом? Конечно, в современном мире смерть несут подводные лодки и самолеты. Но ими управляют солдаты. Мне пятьдесят, дорогой Сунь, и я успел убедиться, что даже нечеловеческие усилия изменить жизнь к лучшему не приводят к желаемому результату. Вот ты борешься всю свою жизнь. А разве тебя не предают всю жизнь? Так уж устроен мир. От войны к войне, от одной гибели к другой. Я тебе не рассказывал, как один из моих братьев, Хачиро, был убит в юности? Он повел маленький отряд безземельных самураев против правительственных войск. И они, наемные убийцы, изрубили его мечами на куски. И это, по-моему, более завидная участь, чем прожить столько лет, и так, как я. Хочешь, Сунь, я расскажу тебе все, — с внезапной решимостью заключил он, — я уверен, в этом мире нам больше не встретиться.
Волнение подняло Миядзаки с места. Едва волоча ноги, он подошел к столу и взял еще одну папиросу. Голос его звучал отрывисто. Да, в то время, когда они впервые встретились, Миядзаки уже состоял в организации «Черный дракон». И вел тайную борьбу за аннексию Китая, а значит, выступал и против своего друга Сунь Ят-сена.
— Что же ты молчишь, Сунь? — Миядзаки придвинулся к Суню вплотную.
— Бедный мой Торадзо! — тихо произнес Сунь. — Если это признание — источник твоей душевной боли, забудь о нем! Я давно догадался, что в жизни тебе было уготовано не то место, которое бы ты выбрал, будь твоя воля.
— Ты прощаешь мне? — Торадзо заглянул Суню в глаза.
Ответ друга ошеломил его.
— Разве я судья тебе? Я ведь знаю и люблю другого Торадзо, того, кто не раз выручал меня из беды, человека благородного и самоотверженного, которому я бывал обязан жизнью. И давай больше не возвращаться к этому разговору. Посмотри лучше, какая за окном красота!
Сунь погасил свет и поднял штору. Их взорам открылась зимняя ночь в дымке легкого тумана.
— Жизнь вечна, дорогой Торадзо. К вечности идет человек, который живет для других.
— Нам опять не по пути, — усмехнулся Торадзо. Он уже пришел в себя от этого разговора, к которому так долго готовился, и сейчас испытывал легкое разочарование от великодушия друга. — Скоро мне собираться в дорогу, откуда нет возврата.
— Бросил бы ты толковать о смерти. Оставайся у меня в Шанхае. В моем доме тебе будет хорошо.
— Спасибо. Я не могу. Скоро приезжает с Кюсю мой сын.
— А жена?
— Не знаю. Вряд ли. У нее есть все основания не страдать по мне. Слишком много горя причинил я ей в свое время.
Они продолжали стоять у окна в темной комнате. Начинало светать. Скоро утро, а с ним — разлука. И каждый из них знал, что уже навсегда.
Последняя весна
За многие века мировой истории появились тысячи вождей и ученых с красивыми словами на устах, которые никогда не проводились в жизнь. Ты, Ленин, — исключение. Ты не только говорил и учил, но претворил свои слова в действительность. Ты создал новую страну. Ты указал нам путь для совместной борьбы. Ты встречал на своем пути тысячи препятствий, которые встречаются и на моем пути. Я хочу идти твоим путем, и хотя мои враги и против этого, но мой народ будет меня приветствовать за это…
Глава перваяКРАСНЫЙ КАНТОН
…Переговоры с Советами подведут доктора Суня к последней черте.
…Хорошая порция горячего свинца образумила бы друга Кремля и послужила бы предостережением левым гоминьдановцам и коммунистам. Рано или поздно, а красный Кантон будет уничтожен!
…Ляо Чжун-кай, ближайший помощник Сунь Ят-сена, опять вызвал возмущение респектабельной публики, потребовав на митинге в городском театре единодушного одобрения курса левого руководства Гоминьдана на союз с Советской Россией. Надо полагать, что Гоминьдан не пойдет на поводу у левых и найдутся люди, сумеющие заткнуть им рот…
Из буржуазных газет