«Что значит облегчить жизнь рабочих и крестьян? На какие средства? У самого Ляо за душой нет ни гроша, а в наши карманы заглядывать нечего! В конце концов, это просто неприлично!» — услышал как-то Сунь Ят-сен разговор между Ху Хань-минем и его братом Ху И-шэном.
До жены Ляо Хэ Сян-нин доходили слухи, что на мужа готовится покушение. Она категорически потребовала, чтобы Ляо взял себе постоянную охрану. Но Ляо Чжун-кай только отмахнулся. Разве меры предосторожности могут спасти в таком случае? Пришлось вмешаться Сунь Ят-сену и настоять, чтобы у Ляо был постоянный охранник[31].
Возвращаясь домой в своем новеньком черном лимузине, Чан Кай-ши думал о том, что скоро придет и его время. Если Сунь Ят-сен поставит Чана во главе хорошо вооруженной армии, он сумеет завоевать весь Китай. Только долго ли еще ждать этого удобного момента?! Может быть, накануне съезда Гоминьдана убрать самого Сунь Ят-сена? Что на него готовится покушение, Чан Кай-ши догадывался по двусмысленным недомолвкам, которые позволяли себе в его присутствии Ван Цзин-вэй, Ху Хань-минь и кое-кто из их окружения. Но даже если это случится, что это даст Чан Кай-ши? Гоминьдан, конечно, возглавит этот прилизанный Ван Цзин-вэй, похожий своими манерами на оперного певца. Правда, у этого «оперного певца» огромные связи в политических и деловых кругах Японии. Но еще неизвестно, как он посмотрит на выдвижение Чан Кай-ши. Интуиция подсказывала Чану, что Ван Цзин-вэй поостережется доверить ему армию. Следовательно, чтобы не потерять с таким трудом достигнутого положения, ему, пожалуй, выгоднее придерживаться прежнего курса.
Вечером Чан позвонил Ляо Чжун-каю и договорился с ним о встрече. «Ходят слухи, — заявил он ему на другой день, — что нашего Сунь Ят-сена попытаются убить перед началом съезда. Я приму меры для усиления охраны, а уж вы, господин Ляо, позаботьтесь, чтобы в здание, где будет проходить съезд, не проник никто из посторонних».
Яркий, веселый занимался в тот день рассвет над Гуанчжоу. В подъезде здания, где собирались делегаты первого съезда Гоминьдана, патруль задержал женщину. Обыкновенная пожилая кантонка в сером халате и туфлях на белой матерчатой подметке. Ее делегатский мандат — серебряная пластинка с иероглифами — оказался грубой фальшивкой.
Задержанную ввели в сторожевой павильон, она неуловимо быстрым движением сунула руку за пазуху.
— Бомба! Берегись! — испуганно крикнул молоденький патрульный, шарахаясь в сторону. Солдаты бросились врассыпную. Воспользовавшись этим, женщина ринулась назад, к выходу, который остался свободным. Скорее всего, ей удалось бы скрыться, не налети она на Ляо Чжун-кая. Мгновенно оценив ситуацию, он вскинул наган-самовзвод и спустил курок. Вскрикнув от боли, женщина упала на каменные плиты двора. Высвобождая гранату из ее судорожно сведенных пальцев, Ляо увидел седые пряди в толстом жгуте ее волос.
— Эй вы, храбрецы! — сердито крикнул Ляо солдатам. — Чем зря глазеть, перевяжите лучше ей руку.
— Виноваты, господин начальник, растерялись, — отозвался пожилой солдат, отводя глаза в сторону.
В сторожевом павильоне Ляо Чжун-кай лично допросил задержанную. Она довольно быстро пришла в себя, жадно выпила воды и, покачивая забинтованную руку, словно ребенка, стала рассказывать. Граната предназначалась для президиума съезда, а бросать гранаты она умеет метко, просто ей сегодня не повезло.
— Скажи нам, женщина, сколько монет ты получила за свое черное дело? Ведь не сама же ты до него додумалась, — поинтересовался полицейский комиссар.
Арестованная равнодушно посмотрела на него, затем с явным сожалением стала разглядывать подол халата, забрызганный кровью.
— Деньги я отдала брату, его семья с голода помирает в деревне, а старика отца уже месяц держат в плавучей тюрьме. — Она скорбно поджала губы и больше не проронила ни слова…
Из-за этого происшествия Ляо Чжун-кай появился в зале для заседаний только после перерыва.
На деревянной галерее у южного входа в зал толпились корреспонденты, китайские и иностранные, фотографы и даже один или два кинооператора.
Внизу, у галереи, за длинным столом президиума Ляо увидел Сунь Ят-сена. К свободному месту рядом с ним пробирался Бородин. Он явно был чем-то озабочен. «Большевик!» — отчетливо пронеслось по залу. Ляо с трудом протискивался через переполненный зал к столу президиума. Он сел на свое место, где была закреплена табличка с его именем. Сунь Ят-сен заметил появление Ляо и кивнул ему. Он только что закончил свою приветственную речь съезду, и бурная реакция, вызванная ею, еще не улеглась. В самом центре зала, привлекая всеобщее внимание, группа молодых делегатов громко скандировала: «Да здравствует три установки Сунь Ят-сена! Да здравствует союз с Советской Россией! Да здравствует союз с Коммунистической партией Китая! Да здравствует союз с рабочими и крестьянами!» В этой группе Ляо Чжун-кай разглядел Цюй Цю-бо, того самого журналиста, который год назад вернулся из Москвы. Теперь он был деканом факультета общественных наук в университете, который открылся летом прошлого года в Шанхае. Среди профессоров и в администрации университета было много коммунистов.
Место Ляо оказалось рядом с Ли Да-чжао. Пекинец коротко кивнул Чжун-каю, придерживая рукой расшатанную дужку очков.
— Как прошло открытие? — спросил Ляо. Не отрывая глаз от зала, Ли ответил:
— Торжественно и приподнято. Делегаты стоя трижды поклонились знамени Гоминьдана и один раз — Сунь Ят-сену. Потом оркестр исполнил гимн, а потом начались поздравительные речи.
Ляо Чжун-кай едва сдерживал себя, чтобы не рассказать Ли Да-чжао про женщину с бомбой, но он понимал, что такая новость может внести переполох.
В зале наконец установилась тишина. И вдруг Ляо заметил, что Ли Да-чжао чем-то встревожен. Он хмурился и напряженно всматривался в зал. Ляо проследил за его взглядом и увидел, что он смотрит на Фэн Цзы-ю, одного из ярых правых. Лицо у того исказилось, он весь подался вперед. Подняв над собой сжатые кулаки, он вдруг пронзительно крикнул: «Долой коммунистов! Долой большевиков!» А кто это рядом с Фэном? Кажется, Чан Кай-ши? Конечно, это он в своем щегольском френче и гоминьдановском широком галстуке, это его характерная поза — развалился на стуле, — и палец о палец не ударит, чтобы заткнуть крикуну рот. Кто-то по соседству сделал попытку урезонить грузного, побагровевшего от крика Фэна, но тот не унимался. Сзади к нему подскочил Цюй Цю-бо, схватил за плечо. Фэн взвизгнул: «Ах ты, большевик! Будь проклят, продажный бандит!» Ляо видел, как Сунь Ят-сен, изменившись в лице, покосился на Бородина и проговорил что-то, но Бородин, плотно сжав губы, продолжал смотреть прямо перед собой. Ляо Чжун-кай недоумевал: почему Сунь Ят-сен не оборвет Фэна? По залу кое-где уже пополз смех; зазвучали негодующие возгласы. И вдруг понял — Сунь хочет, чтобы основная масса делегатов сама дала отпор Фэну. Это было рискованно, своего «оратора» могли поддержать правые. Но вдруг Сунь Ят-сен решительным жестом оборвал Фэна.
— Прошу внимания, господа! — Сунь позвонил в бронзовый колокольчик. Ляо хорошо видел сбоку, как бьется внутри колокольчика длинный язычок. — Господа, уважаемые делегаты! Я настаиваю на своей точке зрения — союз с коммунистами необходим Гоминьдану, как воздух. В трудный час все прогрессивные силы Китая должны находиться в едином строю. Но если, — он сурово посмотрел в сторону правых, — если кому-то из сидящих в этом зале коммунисты не по нутру, таких мы не задерживаем. Господа антикоммунисты могут покинуть съезд!
Зал замер. Такого поворота никто не ожидал! Сунь Ят-сен долго искал в кармане носовой платок — лоб его покрылся испариной, его охватило сильное волнение — вдруг найдутся такие, встанут и уйдут?
Бесцельно перекладывая на столе какие-то бумаги, он украдкой поглядел на Бородина. Бородин перехватил взгляд и коротко, но довольно громко бросил по-французски: «На войне как на войне».
Спокойствие Бородина передалось и Сунь Ят-сену. Тем временем в зале постепенно устанавливалась тишина, и даже Фэн Цзы-ю больше не позволял себе выкриков. Только при оглашении Манифеста Гоминьдана он демонстративно вышел из зала. Глядя, как Фэн шагает к выходу, высокомерно неся свою массивную голову с двойным подбородком, Сунь Ят-сен припомнил другую сцепку, которая произошла много лет назад. Собрание в Токио, Лян Ци-чао, его короткую, свиным хвостиком, косичку. Он тоже выкрикивал лозунги против революционеров. Много воды утекло с тех пор, а борьба за новый Китай продолжается. Сегодня, когда он ехал на съезд, кантонцы провожали его приветственными возгласами и забрасывали его машину цветами. Из окон домов свешивались яркие ткани и белые куски материи с иероглифами пожелания долголетия. И всюду люди, толпы людей… Народ верит в него. В те минуты он особенно остро осознавал то, что Гоминьдан до сих пор не сделал всего, что должен был сделать, чтобы хоть немного улучшить жизнь этих людей. Но разве можно хотя бы накормить их досыта, когда милитаристы разрывают страну на куски, давят крестьянство налогами и поборами, а капиталисты на заводах и фабриках выжимают из рабочих последние соки? Пока Китай не станет единым и независимым государством, изменить что-либо невозможно. Но вместо того чтобы все силы отдать на достижение этой цели, приходится растрачивать их на внутрипартийную борьбу. Сунь заметил, что кое-кто из делегатов посматривал на удалявшегося Фэна с нескрываемым сочувствием. Ху Хань-минь, потянувшись к Суню из второго ряда президиума, громко произнес:
— Этак мы весь съезд разгоним.
— Один Фэн — это только один Фэн, — ответил Сунь, но он и сам знал, что это далеко не так буквально; вон в четвертом ряду о чем-то переговариваются правые. Они явно что-то замышляют.
В перерыве Сунь Ят-сен подозвал к себе Ляо Чжун-кая.
— Видишь, в том углу? Один из вожаков правых, Дай Цзи-тао, собрал вокруг себя толпу. Интересно, за что он там агитирует?
— Известно за что! Готовит нового крикуна. — Ляо только что собирался выйти и проверить патрули, хотя по договоренности этим должен бы заняться Чан Кай-ши. Но он, конечно, куда-то исчез.