ны демонстрантов уже прошли почти всю улицу, когда из красного, празднично убранного особняка раздался первый винтовочный выстрел, и за ним шквал огня обрушился на безоружных людей.
«Бумажные тигры» высыпали на улицу.
Ни одна средневековая резня не могла сравниться с той, которую они учинили. Гуанчжоу наполнился приторно- удушливым запахом крови. Захватив здания ломбардов возле резиденции правительства, мятежники приступили к ее обстрелу. Ляо Чжун-кай приказал всем членам правительства оставить резиденцию и перебраться на остров Вампу под защиту флота и курсантов академии.
У пристани стоял катер с первого советского военного корабля «Воровский», прибывшего в Гуанчжоу с дружеским визитом. Он был готов доставить Сунь Ят-сена и его соратников на советское судно. На всякий случай Ляо Чжун-кай распорядился погрузить на катер стальной сейф с правительственной казной.
В лагере под Шаогуанью войска ожидали сигнала к выступлению на Север против У Пэй-фу. И хотя момент для начала похода был весьма благоприятен, Сунь Ят-сен не отдавал приказа, он ждал подкрепления из Шэньяна.
Долина под Шаогуанью усеяна огнями. Солдаты у костров коротают время: лениво играют в кости, кипятят воду, пьют чай и водку, купленную в городе. Кое-где слышатся перебранки, которые порой переходят в поножовщину. Вербовщики, в погоне за количеством, набрали в армию подростков и стариков, слепых, хромых, сифилитиков, наркоманов, бандитов… С такой армией много не навоюешь! Но скоро этой практике будет положен конец: солдат будут набирать из рабочих и крестьянских организаций Гуандуна и других провинций. Костяк этой армии должны составить курсанты военной академии, где преподают инструкторы, приехавшие из Страны Советов. «Надо написать Чан Кай-ши еще раз, пусть учтет, что полигоны для обучения новой армии должны находиться здесь, в Шаогуани. Пусть попросит Бородина подыскать кадры для специальных родов войск. Это очень важно», — думал Сунь Ят-сен, лежа в палатке.
Сегодня он никак не мог заснуть. Тревожила ноющая боль в боку. Сунь встал, оделся и вышел на воздух. Приказав охране не сопровождать его, поднялся на одинокий холм, густо поросший кустарником. Здесь тихо и спокойно, шум из лагеря почти не долетает. Ветерок приятно охлаждает лицо, Где-то на горизонте вспыхивают грозовые зарницы. Над головой в туманном ореоле мерцает Млечный путь. Сунь присел на плоский камень, вытянул ноги в тяжелых сапогах и вспомнил вдруг день восьмого октября, канун своего выезда в Шаогуань, грустную размолвку с женой. Ей не хотелось отпускать его в Шаогуань, и она так часто и настойчиво говорила об этом, что он не выдержал и попросил ее больше не заводить на эту тему речи. Цин-лин обиделась. Теперь он сожалел о своей вспышке. Вспоминая Цин-лин такой, какой он оставил ее в Гуанчжоу, он никак не мог представить себе ее лицо, все виделись то мокрые от слез щеки, то сжатые припухшие губы.
Сунь Ят-сен устало прикрыл глаза рукой. Снизу, с долины, едва доносилось разноголосое пение солдат. Где-то под холмом, глубоко вздыхая, плескалась река. Повеяло запахом пресной воды. Но что это за шорох в зарослях? Сунь резко поднялся и пошел навстречу чьим- то шагам.
— Господин генералиссимус, мы вас повсюду ищем!
Сунь Ят-сен узнал голос одного из своих офицеров.
— Вам срочная депеша, — пояснил офицер, выходя из-за кустов,
— Идемте в штаб, — сказал Сунь и, опираясь на трость, торопливо пошел по тропинке вниз.
Депеша была от Чан Кай-ши, назначенного начальником военной академии Вампу. Он сообщал, что в городе вот-вот вспыхнет мятеж купеческой полиции. Ху Хань-минь, который остался в Гуанчжоу как заместитель Сунь Ят-сена, приказал вернуть купеческой полиции часть оружия. Сейчас они, Ху Хань-минь и Ван Цзин-вэй, затевают ссору с русскими советниками. «Что делать?» — спрашивал начальник военной академии. Вот и подтвердились опасения относительно Ху Хань-миня и Ван Цзин-вэя. Ван Цзин-вэй уже не раз требовал отослать из Китая русских военных советников. Сунь Ят-сен и раньше знал, с чьего голоса поет Ван. Крупная буржуазия, компрадоры, прояпонски настроенная интеллигенция всей душой ненавидят новую Россию и боятся ее. Сам Ху Хань-минь постоянно старается уверить Суня в том, что русский опыт для китайцев непригоден.
— Вы возвращаетесь в Гуанчжоу, господин генералиссимус? — спросил кто-то из офицеров.
— Как только закончу здесь самые неотложные дела.
Сунь Ят-сен лег на английскую брезентовую койку, натянул на ноги серое шерстяное одеяло. Вряд ли теперь уснешь. Но уснул он быстро. Утром его разбудила режущая боль в правом боку. Пересилив слабость, Сунь поднялся. Умывался долго, до красноты тер грубым полотенцем шею и грудь. Переменил белье и, возбужденный умыванием, отправился в штаб. Полдня он делал смотр войскам, приуроченный к десятому октября, Дню освобождения.
Вечером пришла телеграмма — в городе вспыхнул мятеж. Под охраной небольшого крестьянского отряда Сунь выехал в Гуанчжоу.
Гуанчжоу встретил Суня кровью: на пустой, залитой солнцем привокзальной площади он увидел обезглавленное тельце ребенка. Сунь сжал кулаки, не чувствуя, как ногти впились в ладони. «Ну, изверги, мы с вами еще посчитаемся!» Улицы, прилетающие к вокзалу, были пустынны, словно их население вымерло. Бой громыхал в противоположной части города. Оттуда доносились винтовочные выстрелы, стрекот пулеметов.
На Вампу Сунь рассчитывал застать только одну охрану. Но, к его удивлению, в помещении академии оказалось много народу. Из одноэтажного дома навстречу ему спешил Бородин. Следом за ним появилась Цин-лин. Они обнялись.
— Что в городе? — входя в дом, быстро спросил он у Бородина.
— Положение очень серьезное, но, думаю, Гуанчжоу отстоим.
— В пути я получил сообщение о высадку американской военной пехоты, это в самом деле так?
— Да, это верно, но вражеский десант пока довольствуется ролью пугала — очевидно, у него нет приказа об открытии военных действий. Кстати, мировое общественное мнение складывается в вашу пользу, доктор.
Сунь Ят-сен опустился в кресло. Кожаная обивка приятно холодила спину.
— И все же дела наши далеко не блестящи, — медленно произнес он.
— Советская Россия предоставляет вам право убежища: в порту стоит катер, готовый в любую минуту доставить вас на «Боровский».
Никогда еще представители зарубежных государств не проявляли готовности дать Сунь Ят-сену кров! Наоборот, его всегда подвергали гонениям. Что-то дрогнуло в душе Суня, когда Бородин предложил ему убежище.
— Бесконечна моя благодарность Советскому правительству и лично вам, мистер Бородин. Но я… я останусь здесь, чтобы меня ни ждало.
Вечером Сунь, присоединив к сотне курсантов несколько отрядов рабочей самообороны, повел их в Западные кварталы, где Чан Кай-ши уже вел бои против купеческой полиции. По дороге к речной переправе, проходя мимо желтого дома, затененного деревьями, Сунь поднял голову: из окон неслись пьяные крики и бренчанье музыкальных инструментов.
— Это Ван Цзин-вэй, — пояснил Ляо Чжун-кай, — празднует тринадцатую годовщину Синьхайской революции.
— А что ему остается? — зло сказал Сунь. — Для таких, как он, все кончилось одиннадцатым годом.
Он ускорил шаг, крепко держась за ремень винтовки.
Уже к ночи «тигры» были выбиты из боковой восточной улицы, которая отделяла Сигуань от центра города. Обе стороны понесли серьезные потери. В одном из домов, в большой гостиной на первом этаже Цин-лин организовала лазарет. Сюда несли на носилках раненых.
Сунь Ят-сен со своим отрядом приближался к Сигуани, когда его внезапно атаковали с тыла. «Ракету!»- громко приказал Сунь. Красное пламя вспороло вечернее небо и на секунду осветило темные, плотные ряды надвигающихся на отряд «тигров». И тотчас артиллерия ударила по купеческой полиции. Противник начал было отступать, но батарея, выпустив около десятка снарядов, внезапно смолкла. К Суню подбежал ее командир, молодой курсант:
— Снаряды…
— Что снаряды?
— В ящиках, присланных американцами, снаряды не того калибра…
Сунь Ят-сен отправил на Вампу вестовых.
— Отдайте записку русскому советнику Черепанову. Скажите, что американские снаряды большего калибра, чем нужно. А вся наша надежда на артиллерию. Ее у противника нет, но если ее не будет и у нас, конец красному Гуанчжоу!
Всю ночь маленький катер с «Воровского» сновал между пристанью и судном: на токарном станке советские матросы обтачивали американские снаряды и отправляли их на берег. Утром, едва сквозь матовый туман начал пробиваться солнечный свет, на купеческий Сигуань обрушился шквальный артиллерийский огонь.
Среди дня Сунь Ят-сен с несколькими десятками курсантов отправился в тыл противника. Маленький особнячок на тихой, уютной улочке, расположенной далеко от линии огня, показался Суню подозрительным: едва передовой разъезд правительственного отряда появился на улице, как из окна особняка выстрелили. Курсанты рванулись к дому и обнаружили отряд купеческой полиции. «Отступать! Через задний двор!» — услышал Сунь. Кажется, это был голос Чэнь Лянь-бо. Но добежать до выхода Чэнь Лянь-бо не успел. Сверху, перемахнув через ограду, на него налетел курсант, плашмя ударил прикладом по жирной спине. Чэнь Лянь-бо взвизгнул, упал и покатился по пологому скату, к сточной канаве. Зацепившись за куст акации, он вскочил, отряхнулся всем телом, словно пес, но, услышав сверху крики и выстрелы, снова рухнул на землю, притворяясь мертвым. В эту же канаву, словно спелые яблоки, попадали его адъютант и два телохранителя.
— Эй вы, «тигры», вылезайте! — закричали сверху.
— Кончайте паясничать, тигриный генерал! — Чэнь Лянь-бо узнал голос Сунь Ят-сена и похолодел.
В канаве стало тихо, только слышно было, как от неловких движений осыпается земля.
— Считаю до трех: раз!
Никакого ответа. Сунь Ят-сен выдержал долгую паузу.
— Два.
— А что? Мы сейчас, одну минуточку, — с бодрой готовностью отозвался тонкий заячий голос Чэня. Курсанты покатились со смеху: в рваном мундире, перепачканный красной глиной перед ними показался грозный предводитель «бумажных тигров».