«Ясно, куда клонят правые», — зло думал Сунь Ят-сен. Их почерк ему хорошо знаком. Кое-кто из них приутих, но для этого пришлось порядочно потрудиться. И как ничтожно мало таких побед по сравнению с числом поражений!
Сунь Ят-сен рассказал Цюй Цю-бо, как перед самым его отъездом из Гуанчжоу Ху Хань-минь, заместитель Суня в Гоминьдане и правительстве, разразился бурной речью на собрании студентов Политехнического института. Тут досталось не только китайским коммунистам, но и советским друзьям, в частности политическому советнику Бородину. Правда, Ху Хань-минь (уж эти мне лисьи повадки!), по вполне понятным соображениям, не называл его имени, но склоняемая им на разные лады фраза о том, что в Южном Китае якобы распоряжается советский Ришелье, свидетельствовала не столько об эрудиции Ху Хань-миня в области французской истории, сколько о стремлении возбудить гнев и ненависть студентов к политике Сунь Ят-сена. А его братец Ху И-шэн притащил на митинг не менее двух десятков отъявленных головорезов — из недобитых остатков купеческой полиции. На случай, если Ху Хань-миню понадобится вооруженная поддержка.
— И все-таки, — продолжал Сунь Ят-сен, — не будем отчаиваться. В конце концов, в Гоминьдане можно обойтись и без таких людей, как эти господа. Они жаждут власти, доходных местечек. Кстати, какую бурную деятельность развернул Ху Хань-минь, чтобы протащить Ху И-шэна на пост мэра Гуанчжоу! Говорят, все нужные люди уже подкуплены. Если факты подтвердятся, не остановлюсь перед тем, чтобы отдать братьев под суд.
— Вы покидаете Юг в лихое время, сяньшэн. Если бы вы спросили моего совета, я предложил бы вам повременить с этой поездкой. В Пекине тоже неспокойно. От милитаристов можно ожидать любой провокации. А здесь, в Шанхае, ваше личное участие в пропаганде политической программы Гоминьдана — верный залог, что программу поддержат массы.
Сунь поднялся из-за стола. Отказаться от поездки на Север? Остаться в Шанхае? Разумеется, доводы Цюй Цю-бо имеют резон. Но решение уже принято. Там, в Пекине, речь пойдет о сплочении нации.
Вот и Ли Да-чжао прислал телеграмму о том, что пекинские коммунисты ждут его с радостью и нетерпением. Через три дня будет пароход. Силы Суня на исходе — он должен торопиться, он один знает, как мало ему осталось жить. В Пекин Сунь прибудет как глашатай мирного объединения страны. Это будет последняя его дань многолетней борьбе за единый и свободный Китай.
После недолгого раздумья он сказал:
— Я хотел бы еще раз побывать в Шанхае. Нам с вами надо еще о многом потолковать. — Но в душе Сунь был почти уверен, что они видятся в последний раз.
Цюй Цю-бо вызвался его проводить.
— Хотя, по правде сказать, мое общество скорее навлечет на вас какую-нибудь неприятность, чем защитит, все-таки я не могу отпустить вас одного.
Однако, к великому облегчению заплаканной супруги, ему пришлось остаться; у подъезда уже стояла машина, поджидавшая Суня. Очевидно, его маршрут стал известен охране.
Цюй Цю-бо приехал проводить Сунь Ят-сена в Усунский порт. На пристани уже собралась огромная толпа. Он пробрался к самым перилам, инстинктивно оберегая раненую руку, и изо всех сил замахал платком, не надеясь, впрочем, обратить на себя внимание Суня. Сунь стоял на верхней палубе в тесном окружении своих спутников. Над морем сияло солнце, но накрапывал едва заметный дождь. Солнечные лучи падали низко и освещали пароход, борт его влажно лоснился. Трап убрали, и в воздухе поплыли протяжные гудки. И тут Сунь Ят-сен увидел Цюй Цю-бо. Он наклонился к Цин-лин, указывая на него, затем вскинул над головой руки, сложенные как в крепком рукопожатии.
— Счастливого пути! Возвращайтесь скорее, сяньшэн! — изо всех сил крикнул Цюй Цю-бо, но тихого ответа не мог расслышать.
— Я и сам хотел бы, да…
Ночью в душной каюте Цин-лин вдруг вспомнила эти слова и до утра проворочалась на жесткой койке, мучаясь в предчувствии.
Утром она нашла каюту мужа пустой. Сунь уже поднялся на палубу. Он шел ей навстречу, улыбаясь несколько растерянной улыбкой, взял ее холодные руки и поднес к губам. Потом они опустились в шезлонги и, не замечая проходивших мимо редких пассажиров, думали каждый о своем. Сунь Ят-сен все старался вспомнить Гуанчжоу таким, каким он оставил его в последний раз, и не мог. Облик города неуловимо ускользал от него. Словно фрагменты большой картины возникали лишь отрывочные воспоминания. Оранжевый шар солнца в пелене прозрачных облаков, сонная набережная, безвольно поникшие паруса на сампанях. Сунь знал, что он больше никогда не увидит родной Гуанчжоу, город, где столько раз рушились и возрождались его надежды… И Шанхай позади. Сунь любил его тоже…
Хотя на палубе казалось теплее, чем вчера, а ноги его были укутаны шерстяным пледом, по спине Суня пробегал озноб. Днем в каюте он мельком увидел свое отражение в зеркале и ему почудилось, что вид у него стал здоровее. И все равно чувствовал он себя отвратительно.
Когда Сунь Ят-сен уезжал, на военных фронтах в провинции Гуандун было относительно тихо. Однако Обстановка несколько ухудшилась. Надежда была на нового военного советника генерала Галина. Сунь вспомнил, какое впечатление произвел этот человек на англичан и французов, когда только появился. Его чрезвычайно квалифицированные советы, которые он давал правительству, заставили сотрудников Генштаба Франции перерыть все имеющиеся картотеки военно-учетных столов, пока они не обнаружили, что под фамилией Галин скрывается известный русский военачальник, герой гражданской войны В.К. Блюхер, бывший в 1921–1922 годах председателем Военного совета Дальневосточной республики. Когда Сунь уезжал из Гуанчжоу, Блюхер формировал Военный совет. Совершенно необходимо, чтобы Яяо Чжун-кая включили в его состав. В самом Гуанчжоу правые зашевелились, как только Сунь покинул город. Обычно они собирались на квартире у Ху Хань-миня, а следом за такими сборищами расползались слухи «о коммунизации» Гоминьдана, или о необходимости «приструнить левых». Хватит ли у левых настойчивости, сил и выдержки, чтобы выстоять в этой обстановке враждебности и яростных нападок? Надо надеяться, что хватит.
Сунь оторвал взор от книги, которую будто бы читал. Над морем метались чайки. Он долго следил за тем, как они проворно таскают из воды рыбу. Он не подозревал, что за ним неотступно наблюдает Цин-лин. Она давно поняла, что ее муж тяжело болен. Но теперь, глядя на его ссутулившиеся плечи, бескровные губы под аккуратно подстриженными усами, на кожу, в ярком солнечном свете казавшуюся особенно сухой и серой, Цин-лин вдруг почувствовала, что конец очень близок. Это ошеломило ее. На миг Сунь поймал взгляд жены и ужаснулся, прочтя в нем свой приговор, — такое горе застыло в широко раскрытых глазах Цин-лин.
— Все еще обойдется, вот увидишь, — уверенным, как ему казалось, а в действительности безнадежно упавшим голосом сказал он.
У нее задрожали губы. Она положила ему на плечо свою узкую руку с простым серебряным колечком на безымянном пальце. И хотя она сделала это, чтобы приободрить его, Сунь окончательно пришел в смятение.
В Нагасаки корреспонденты засыпали Сунь Ят-сена вопросами. Утверждение, что в настоящее время государственными делами в Китае совместно управляют иностранные государства, он решительно отверг. Однако Суня заметно смутило известие о том, что Дуань Ци-жуй получил у США заем в сто миллионов долларов. Значит, этот милитарист ничем не лучше других, такая же продажная шкура, как и остальные, и созыв общенациональной конференции — только способ склонить общественное мнение в свою пользу.
Вопросов Суню задавали много. В них сквозило неверие в силы и возможности китайского народа. Возмутительно! После Синьхайской революции прошло тринадцать лет, а Китай все еще продолжают считать «Империей мертвых»!
«Когда наша революция, — заявил Сунь Ят-сен корреспондентам, — в прошлом ставила своей целью свергнуть маньчжурскую династию, японцы не верили, что мы способны на это; когда недавно в ходе революции мы стремились свергнуть милитаристов, японцы опять не верили, что мы способны на это. Однако в 1911 году была свергнута маньчжурская династия, а недавно был разгромлен и милитарист У Пэй-фу. Будет сделан и следующий шаг, и китайский народ, разумеется, найдет в себе силы решить и большие общегосударственные дела».
Заявление Суня о том, что цели китайской революции совпадают с целями русской революции, произвело взрыв. «Китайская и русская революции идут по одному пути, — сказал Сунь Ят-сен во всеуслышание. — Поэтому Китай и Россия не только находятся в близких отношениях, но по своим революционным связям воистину составляют одну семью».
Японцы усиленно интересовались той стороной политики правительства Сунь Ят-сена, которая касалась взаимоотношений с Ниппон. Особенно в той области, где речь шла о неравноправных договорах. Пожалуйста, он еще раз подтвердит, что намерен настаивать на аннулировании всех договоров, пагубных для Китая, — договоров о таможнях, концессиях, экстерриториальности. И грабительский договор с Японией «Двадцать одно требование», безусловно, тоже стоит в числе соглашений, подлежащих отмене. Сунь Ят-сен не отказал себе в удовольствии съязвить:
— Древнее китайское изречение гласит: «Не делай другому то, чего себе не желаешь». Если бы Америка предъявила Японии «Двадцать одно требование», пожелали бы вы, в Японии, принять их? Конечно, нет! А коль скоро не желаешь этого себе и выступаешь за гуманность и справедливость, то, конечно, не следует предъявлять таких требований Китаю. Япония должна прежде других ратовать за изменение таких договоров!
Тяньцзинь был последней остановкой Сунь Ят-сена на его пути в Пекин. Сунь остановился в огромной, мрачной гостинице, носившей то же название, что и город. Переезд по зимнему морю настолько ухудшил состояние Суня, что думать о немедленном продолжении пути было просто невозможно. Напротив гостиницы раскинулся огромный старинный парк. Сквозь декабрьские безлистные деревья просвечивало бескровное солнце. В гостинице было сумрачно, от высоких дубовых панелей веяло холодом — паровое отопление работало плохо.