о. Патриотизм почтенных купцов и чиновников, прежде охотно посещавших собрания Союза возрождения и даже состоявших в его рядах, жертвовавших деньги на нужды Союза, испарился молниеносно. Торговцы скотом и рисом, банковские служащие, владельцы гостиниц не хотят больше рисковать. Да, первая неудача принесла многим разочарование.
Союз на Гавайях восстановить не удается. Всюду Сунь наталкивается на стену страха. Вчера брат, Сунь А-мэй, сказал ему:
— В «Чайна мэйл» появилась заметка о твоем бегстве в Японию. Как видно, цины тебя не скоро забудут.
— Я думаю, — неопределенно ответил Сунь, пытаясь понять, куда клонит брат.
— Тогда, может, и в самом деле тебе стоит поехать в Америку?
— Спасибо, А-мэй, — растрогался Сунь. Ведь согласие брата на поездку означало, что он позаботится о семье Суня. Он не догадывался, что Сунь А-мэю было теперь гораздо удобнее, чтобы его мятежный брат оказался отсюда подальше — игра-то проиграна!
— Я надеюсь, что эмигранты не останутся глухи, когда я расскажу им о наших страданиях и надеждах, — с жаром воскликнул Сунь. — Они поддержат нас в организации нового восстания. Говорят, что четыреста миллионов китайцев — это масса ничем не скрепленных песчинок. Но это неправда! Наш народ не таков! Нас всех объединяет горячая любовь к родине и страстное желание видеть ее счастливой.
— Да-да, — равнодушно согласился А-мэй. — Я знаю, что касса Союза пуста. И раз вопрос решен, я одолжу тебе немного денег и адрес дам на всякий случай. В Сан-Франциско, в китайской колонии, разыщешь купца Цзян Сяна, я напишу ему письмо.
Сунь А-мэй вышел, потому что в комнату заглянула Лю. Со времени отъезда Лю из Аомыня Вэнь видел ее всего несколько раз, и вот теперь опять предстояла разлука, которая затянется неизвестно насколько. Но Лю, как видно, это не огорчало, хотя отъезд Суня, конечно, вызвал ее неудовольствие. А в общем-то, теперь она с определенностью могла признать, что ее замужество не удалось. Вэнь оказался пустым, никчемным человеком, у которого на уме только какие-то подозрительные товарищи и дела, о которых даже опасно говорить. Лю мечтала, что муж станет доктором, всеми уважаемым человеком. По вечерам они будут принимать гостей или прогуливаться в экипаже, она — в розовом европейском платье, он — в черном костюме с галстуком. И вместо этого — вечные скитания, жизнь на содержании шурина не то вдовой, не то женой государственного преступника!
— Может, Америка отрезвит тебя немного, муж! — язвительно произнесла Лю, входя в комнату. — Хотя вряд ли… Никто тебе не дорог — ни жена, ни дети!
«Это неправда, — подумал про себя Сунь, но не стал спорить. — Детей я очень люблю, особенно Сунь Фо, первенца». Но разве Лю объяснишь, почему он не живет «как все». То, что является делом его жизни, для нее лишь безумие. Лю демонстративно вышла из комнаты, тихо прикрыв дверь.
Сунь уложил вещи и захлопнул крышку корзины. Из коридора донеслось легкое шарканье ног в матерчатых туфлях, а через минуту раздался стук в дверь.
— Кто там?
А, маленькая служаночка, горничная Лю, из-за которой Тао Сань-го последнее время зачастил в дом Сунь А-мэя.
— Госпожа послала помочь вам укладываться.
— Спасибо, я сам. Передай, чтобы меня не ждали сегодня к ужину.
— Слушаюсь, господин. — Девушка на английский манер низко присела.
— Что-то еще? — спросил Сунь, заметив, что она не уходит.
— Доктор Сунь Ят-сен не рассердится, если Сяо Цзун задаст ему вопрос?
— Конечно нет, малышка.
— Когда доктор вернется обратно в Китай? Сунь Ят-сен горестно улыбнулся: если б он сам это знал!
— А почему ты спрашиваешь об этом, Сяо?
— Все говорят, что если кто и спасет Китай, так только доктор Сунь Ят-сен.
— Кто это «все»? — усмехнулся Сунь. — Не Тао Сань-го ли внушает тебе такие мысли? — Сяо Цзун залилась краской. — Нет, девочка. Разве под силу одному человеку свалить скалу? Такое бывает только в сказках. Но, если каждый китаец поймет, что спасение родины в нем самом, тогда другое дело, — сказал Сунь и твердо добавил: — Но недалек тот час, когда мы снова возьмемся за оружие.
Глаза девушки сверкнули.
— Я тоже хочу научиться стрелять.
— Ты? Да тебе, наверное, нет и пятнадцати? Уже шестнадцать? Все равно придется подождать, малышка. — Глядя на ее по-детски насупившееся лицо, Сунь не мог бы себе и представить, что не далее как вчера эта девочка твердо заявила Сань-го, своему жениху, что намерена посвятить свою жизнь борьбе за новый Китай.
Сунь шагал по дороге к морю. Хотелось немного проветриться, побыть одному, подумать о будущем. С моря дул влажный ветер. Кокосовые пальмы отбрасывали на землю резкие ажурные тени. Ветер быстро нагонял тучи, розовато-лиловые, как местный сорт винограда. И вскоре первые капли дождя тяжело ударили в пыль. Сунь слизнул с губ пресную влагу. Навстречу Суню мчался экипаж. Он посторонился, пропуская его. Мелькнул голубой полосатый зонтик, из-под него глянуло знакомое женское лицо. «Миссис Кэнтли!» — не слышит. «Доктор Кэнтли!» Сунь догнал экипаж, вскочил на подножку. Завизжала от страха толстая японка, должно быть, служанка. Миссис Кэнтли обернулась:
— Боже мой, Вэнь! Митико, перестаньте, это наш старый друг, — обратилась она к няньке, державшей на коленях Кэнтли-младшего. — Мистер Сунь, я вас сразу узнала, хотя вы и без косы. Только вы могли позволить себе такую выходку, — рассмеялась она.
— Да, вы словно с неба свалились, дорогой Сунь, — довольно улыбаясь, поддержал жену доктор.
— А вы как здесь очутились? — спросил Сунь в свою очередь.
— Мы здесь проездом. Возвращаемся в Англию. И пока наш пароход заправляется водой и углем, решили в последний раз полюбоваться красотой Гавайев. А вы, значит, обосновались в Гонолулу? Я полагал, что вы давно уж в Америке.
Коляска мягко катила по дороге. Сунь сидел между миссис и мистером Кэнтли, все были рады встрече, особенно Сунь.
— Вы правы, доктор. Скоро я буду в Штатах. Мое имя уже значится в списках пассажиров — я уезжаю завтра. Начинаю новую страницу жизни.
— Бедный наш Сунь, — произнесла с сочувствием миссис Кэнтли. А доктор добавил:
— Да, напрасно вы оставили хирургию ради… — и замолчал, но Сунь прочитал недосказанную им мысль: «…ради весьма сомнительных политических перспектив…»
Радость от встречи сразу померкла, и Сунь подумал: «Трудно же нам придется, если даже друзья сомневаются в нашей победе…»
Сан- Франциско ошеломил Сунь Ят-сена. Такого скопления судов в порту ему еще не приходилось видеть — и большие океанские, и маленькие, и неуклюжие баржи, груженные углем и лесом, и портовые суденышки. Их пароход едва пробрался к причалу. Справа по берегу тянулись необозримые доки и судоремонтные мастерские, а вдоль узких молов, заходящих далеко в море, выстроились массивные корпуса пароходов, окрашенные в серый и желтый цвета.
Час был поздний, но Сан-Франциско бушевал, как океан во время шторма. Полицейский небрежно просмотрел паспорт Суня, лениво поинтересовавшись:
— Малаец?
— Нет, японец, — ответил Сунь, который приехал с японским паспортом.
— Цель прибытия в Штаты?
— Посещение родственников.
— В каком городе Штатов проживают ваши родственники?
— В Сан-Франциско, Сакраменто, Шайоне, Омахе, Чикаго…
Полицейский внимательно и недоверчиво посмотрел на пассажира — уж не разыгрывает ли его этот японец?
— У вас столько родственников?
— Видите ли, господин полицейский, — учтиво пояснил Сунь, — у нас, японцев, сильно развиты родственные чувства.
Сердито нахмурившись, полицейский потребовал тридцать долларов штрафа, сумму, в несколько раз превышавшую въездную пошлину, но зато пропустил Суня на берег, немедленно прекратив расспросы.
Сунь устроился в маленькой дешевой гостинице — здесь ему предстояло дождаться утра. Едва наступил рассвет, он отправился за город, туда, где располагалась китайская колония. Сунь очень рассчитывал на предстоящую встречу — ведь он ехал не просто к землякам, а в местное отделение общества «Последователи императора Хунъу»[8].
Сунь прекрасно помнил историю этого общества. Его основателями были приверженцы императорской династии Мин еще в годы правления второго маньчжурского императора Канси. Не один раз восставали китайцы против цинов по призыву этого общества. Правда, в самом Китае эта организация особого влияния уже не имела, но на чужбине, как слышал Сунь, была еще сильна.
Переехав мост над проливом Золотые ворота, связывающий центр Сан-Франциско с окраинами, Сунь очутился в рабочем поселке, который начинался большой свалкой. Свалка эта выглядела довольно оживленной, в мусоре копошились женщины, старики, дети. Петляя по кривым улочкам, экипаж доставил наконец Суня в китайское поселение. Жалкие лачуги здесь похожи на гуандунские, как две капли воды. Только вместо глинобитных стен стояли фанерные, а рисовую солому на крышах тоже заменили фанера и листы жести, сплошь испещренные печатями и штемпелями, — видно, их подбирали на той же самой свалке.
«Так вот как живут китайцы в прославленной Америке, стране безграничных возможностей, — подумал Сунь. — Наши бедные женщины успевают состариться, ожидая, когда разбогатеют их мужья, покинувшие родину! Значит, не всех она принимает по-матерински, как проповедуют миссионеры». Кучер остановил лошадь.
— Приехали, сэр.
Сунь подозвал перепуганную девчонку, попросил проводить к господину Цзян Сяну. Она подвела его к дому, чуть почище других.
Через минуту весть о том, что приехал гость из Китая, облетела поселок, и в доме Цзян Сяна собралось множество народу. Располагались на картонных ящиках или прямо на полу. Жарко горела лампа, время от времени кто-нибудь тихонько поднимался и доливал в нее керосин. Истосковавшись по родине, люди с жадностью ловили каждое слово Суня. Но когда Сунь сказал: «Девиз вашего тайного общества «Долой цинов, да здравствуют мины!» Что же вы делаете, чтобы его осуществить?» — ответа не последовало. Молчание длилось несколько минут. Наконец поднялся совсем древний старик.