нимание привлекла кабинетная фотография. Она появилась здесь совсем недавно. Какое знакомое лицо! Не может быть?!
Поискав в книге заказов, молоденький клерк любезно сообщил хорошо одетому господину адрес его земляка, изображенного на фотографии.
— Что ты там выписываешь? — спросил клерка старший помощник хозяина, входя в комнату. — Разве ты не знаешь, что мы не даем адресов своих клиентов?
Пристыженный клерк покраснел, но было уже поздно.
В Англии первый визит Сунь решил нанести своим старинным друзьям — миссис и мистеру Кэнтли.
Дом на улице Девоншир, как и все дома вокруг, был обнесен узорчатой чугунной оградой. Калитка оказалась незапертой, и Сунь прошел в глубь двора. Он увидел висевший на двери дома медный молоточек с причудливой отделкой. Сунь снял молоток и решительно постучал.
— Как хорошо, что вы приехали, прямо к обеду! — обрадовался доктор Кэнтли, увидев Суня, и сам, под неодобрительным взглядом горничной, помог Суню раздеться. — Ваше письмо пришло еще в субботу, и жена успела позаботиться о вашем устройстве. Жить будете неподалеку от нас, на улице Холборн. Пансионат недорогой, но очень приличный, — доктор Кэнтли взял Суня под руку, — а с нами сегодня обедает доктор Мэнсон. Кстати, он недавно женился. Какой сюрприз, не правда ли?
Поднимаясь по лестнице, Сунь заметил в углу прихожей манекен китайца с косой, в национальном платье.
В этом доме многое напомнило Суню родину — дорогой китайский фарфор на столе, нежный и прозрачный, как лепестки сливы, безделушки из нефрита, таинственно мерцающий на груди хозяйки лунный камень, вправленный в серебро тончайшей китайской работы. Непривычными были только тишина, покой и благоденствие, от которых Сунь давно отвык в своих скитаниях. Разговор за столом не клеился. Несмотря на искреннее радушие хозяев, Сунь все же чувствовал, что между ними словно пролегло что-то невидимое. Возможно, была виновата долгая разлука. Но вот гости выпили по бокалу доброго рейнвейна и беседа потекла оживленнее.
— Как вы чувствуете себя в Лондоне, дорогой Сунь? — поинтересовалась миссис Кэнтли.
— В полной безопасности, — улыбнулся Сунь, — особенно в вашем доме. А как чувствуют себя ваши сыновья?
— О, они так быстро привыкли к Англии, словно здесь и родились.
— В Англии хороший климат, господин Сунь Ят-сен, — пояснил доктор Кэнтли, явно вкладывая в свои слова иной смысл. — Мы надеемся, что руки цинской полиции не дотянутся до улицы Холборн. Однако, Сунь, имейте в виду, что китайская миссия расположена недалеко отсюда. Может быть, лучше вам все-таки перебраться подальше, ну, скажем, куда-нибудь по ту сторону Гайд-парка, — забеспокоился доктор Кэнтли. Он внимательно осмотрел Суня: того вполне можно было принять за человека, прожившего в Лондоне долгие годы — европейские платье и прическа, интеллигентные манеры. Внешнее спокойствие надежно скрывало темперамент бунтовщика. И никак уж невозможно было принять его за государственного преступника! И все же предостеречь Суня было долгом мистера Кэнтли.
— Ну, хорошо, хорошо, — сдался Сунь. — Буду соблюдать осторожность. А теперь скажите, мистер Кэнтли, найдется ли поблизости от моего пансиона приличная библиотека?
— Разумеется, дорогой Сунь. Во-первых, к вашим услугам библиотека моего дома. Вы, должно быть, намерены заняться социологией, которая в медицинском колледже не преподается.
— Этой науке, доктор, учит сама жизнь, — улыбнулся Сунь, — хотя при теперешних обстоятельствах процесс обучения следовало бы ускорить.
— И вторая библиотека — при Британском музее. Мы с миссис Мэнсон проводим вас туда в любое время, — предложил свои услуги доктор Мэнсон.
— Искренне вам благодарен. — Сунь смотрел на добрые, приветливые лица, окружавшие его. Доктор Кэнтли совсем не изменился. Доктор Мэнсон заметно постарел. «А я?» — подумал Сунь и вспомнил почему-то старую английскую песенку, слышанную им у Кэнтли, там, в Китае:
Давно ли цвел зеленый дол,
Лес шелестел листвой.
И каждый лист был свеж и чист
От влаги дождевой.
Подумалось: «Да, людей меняет не только старость…»
Теперь каждое утро, наскоро позавтракав, Сунь отправлялся в библиотеку Британского музея. Он шагал еще пустынными улицами города, тихонько мурлыкая под нос: «Дивные воды реки Жемчужной…» Обычно он садился на одно и то же место и, обложившись книгами, вслушивался в тишину, нарушаемую легким шелестом страниц. Это всегда хорошо его настраивало. «Я как голодный, которому дали есть», — посмеивался над собой Сунь, набрасываясь на сочинения Милля, Рикардо, Смита. На смену приходили Вольтер, Дидро. Но особое внимание Суня привлек труд американского экономиста Генри Джорджа. Эту книгу рекомендовал ему доктор Кэнтли.
— Она чертовски нашумела в средних кругах Америки и Европы. Американец, предлагает решить вопрос о земле так, чтобы это было выгодно тому, кто ее обрабатывает — крестьянину.
— Речь идет о современности?
— Ну конечно. И сам Джордж еще жив, хотя, говорят, тяжко болен и долго не протянет.
Книга нашлась в библиотеке у Кэнтли, и Сунь унес ее с собой на улицу Холборн. Почему современное общество расколото на бедных и богатых? Почему одни утопают в роскоши, а другие должны довольствоваться коркой хлеба и удел их — тяжкий труд? Вся беда в том и заключается, что у одних есть земля, а у других ее нет, хотя именно они ее обрабатывают. Земля должна принадлежать тем, кто ее обрабатывает. Так утверждает Генри Джордж.
Как-то Сунь разговорился с русским политэмигрантом. «Обязательно познакомьтесь с сочинениями господина Маркса», — посоветовал он, протянув Суию увесистый, потрепанный том. На титульном листе Сунь прочитал: «Капитал. Критика политической экономии».
Перелистал первые страницы, и ему показалось, что понять и осмыслить эту книгу нелегко. Но Сунь читал терпеливо, по нескольку раз возвращаясь к прочитанному. И вскоре возникло такое чувство, словно перед ним беспощадной рукой сорвали блестящие покровы с язв, с отвратительных, грязных сторон капитализма. Он поражался тому, как с математической точностью Маркс объяснял, почему капиталисты, испытывая друг к другу столь слабые братские чувства при конкуренции, составляют воистину масонское братство перед лицом рабочего класса. «В Китае, — думал Сунь, — помещики столь же единодушны, сдирая с крестьян три шкуры. Рабочих в Китае почти нет. — Значит, главный вопрос, который должна поставить революция, — вопрос о крестьянстве. Что обеспечит крестьянину безбедную жизнь? Только земля. Следовательно, в первую очередь надо дать крестьянину землю. Но дать землю — это тоже еще не все, ее нужно обработать». Сунь вспомнил, как обрабатывают землю в его родной деревне — грубые сохи, мотыги, а то и просто руки. Китайский крестьянин бережлив до предела: на межах, разделяющих рисовые посадки, он выращивает овощи, рисовой соломой покрывает крыши, плетет из нее туфли, шляпы, корзины. Из бамбука и тростника, растущего в речных заводях, делает циновки. Воистину подвижнический труд, но и он едва дает не умереть с голоду. Задача революции также сделать Китай индустриальным. Но кто завоюет для крестьянина блага? Маркс говорит, что пролетариат сам завоюет весь мир. Способен ли на это китайский крестьянин, чертой которого стала покорность. Вспышки отчаяния порой приводят крестьян к бунту, но не было случая в истории Китая, чтобы бунтари одержали победу. Даже знаменитое Тайпинское восстание было подавлено. Землю для крестьян должны завоевать революционеры, при помощи наемных отрядов…
Занятия совсем не оставляли Суню досуга. Но как-то раз, уступив просьбам семейства Кэнтли, он решил провести у них целое воскресенье.
День обещал быть погожим, светило солнце, и Сунь шел не торопясь, наслаждаясь ясным безоблачным утром, впервые выпавшим за последнюю неделю. За чугунными решетками оград золотилась листва, вступая в спор с закопченными крышами. В воздухе стоял запах сырой, разрыхленной земли. Сунь размышлял о том, что есть что-то общее в ранней весне и поздней осени, как в ребенке и глубоком старце. Тонкая паутинка села ему на рукав. Сунь остановился, чтобы осторожно сдуть ее, и услышал за спиной голос:
— Извините, сэр, вы китаец, не правда ли?
Сунь обернулся. Почтительный голос принадлежал низенькому пожилому человеку, одетому по-европейски, но с выбритым лбом и косой.
— Я китаец. Что вам угодно?
— Откуда вы родом, сэр?
— Из провинции Гуандун.
— Какая приятная неожиданность! — воскликнул незнакомец. — Мы с вами, оказывается, земляки. Это здесь такая редкость! Прошу вас, сэр, зайдемте ко мне, это совсем рядом, в соседнем доме, посидим, потолкуем. Я напою вас настоящим китайским чаем.
Сунь покачал головой — он торопится и не может принять приглашения. Но незнакомец не отставал от Суня, суетливо семенил рядом с ним.
— Простите, вы что-то обронили! — внезапно воскликнул он.
Сунь нагнулся и тут же почувствовал, как его подтолкнули в спину. Он очутился в полутемном помещении. Осмотрелся по сторонам и увидел в отдаленном углу человека, сидящего перед низким столиком.
— Что все это значит? — гневно спросил Сунь и обернулся, ища глазами китайца, который прицепился к нему на улице, но тот исчез.
Человек за столиком был седовлас, с лысинкой на самой макушке и с маленькой бородкой клинышком, одет в китайское чиновничье платье. Рядом с ним, на полу, лежала островерхая шапка с фарфоровым шариком на макушке, увенчанная павлиньим пером. Чиновник поспешно напялил шапку и с довольной улыбкой сообщил:
— Ну, вот вы и в Китае господин Сунь Ят-сен.
— Вы обознались, немедленно выпустите меня отсюда! Или я позову на помощь.
— Кричать совершенно бесполезно, доктор, — вас никто не услышит. А главное — вы находитесь на территории китайской дипломатической миссии. Буду с вами откровенен — ну и задали вы нам работы! Вам удалось избежать ареста в Штатах, но китайский посланник в Америке телеграфировал нам о вашем прибытии. Вы совершили маленькую оплошность. Какую? — он довольно хихикнул. — Кабинетная фотография. Помните? Кабинетная фотография в ателье на Седьмой авеню!.. Здесь мы окажем вам гостеприимство, пока не получим распоряжения, что с вами делать дальше.