Как человек критического склада ума, я осторожно смотрю на нововведения в отечественной школе, и вопрос об отношении к качеству обучения, пусть даже и в детском саду, в Эстонии вызывает острый интерес. Ну и не будем забывать такой тренд, как раннее развитие. Чувствует ли Суло необходимость дополнительно заниматься с Ирис?
Определенно, в садике есть свои правила, они достаточно строгие, и дети им следуют, но дома дочь иногда расходится, и мы учим ее, как надо себя вести в той или иной ситуации. Она очень подвижная, она не сидит на месте, поэтому мы не пытались учить ее читать или чему-то еще, просто потому что ей это не интересно. Но мы читаем книги вместе. В Эстонии есть такой популярный детский персонаж – собачка Лотте. Ей нравится. И еще классические волшебные сказки и книги о животных.
До пандемии Суло и Грете летали несколько раз за границу вместе с Ирис, и ей понравилось путешествовать и летать самолетом. Семья посещала такие места, где было комфортно с ребенком. Приоритетами были теплый климат, наличие пляжа, тематических парков и так далее. Суло не может похвастаться тем, что шикарно отдыхал в такие каникулы, но, в общем, он доволен этим опытом.
Естественно, с ребенком труднее путешествовать, ты просто быстрее устаешь и не можешь спонтанно пойти куда хочешь. Хорошо, что я ленивый путешественник, так что мне нормально день напролет сидеть у бассейна.
Йонас родился в разгар эпидемии, и пока ему не довелось испытать радость путешествий. Ну да кому легко? Суло, например, остался без удовольствия выступать со своими группами. С другой стороны, он проводил занятия по Skype и без заработка не остался.
Йонас родился незадолго до того, как объявили начало «второй волны», так что ситуацию можно было с натяжкой назвать нормальной.
Грете должна была сдать тест на ковид незадолго до того, как пришло время отправиться в роддом, ну да куда от этого денешься. Ничего такого экстраординарного не было. Ну еще я должен был надеть маску, когда проходил через приемный покой. Я был рядом с Грете, когда родился Йонас… Когда я увидел все это во второй раз, мне подумалось, что, пожалуй, я не должен был видеть все это снова… Но я рад, что я там был.
В каждой стране была своя специфика ковидных ограничений. Где-то они были жесткими, где-то относительно, на фоне остальных стран, мягкими. Несомненно то, что для всех этот опыт был новым и чаще всего неприятным. Суло рассказал о том, как прошел его карантин.
Было здорово, что мы вместе проводили больше времени. Но вообще никто не был готов к этой ситуации, это было неожиданно. Сложнее всего, пожалуй, было то, что детские сады были закрыты, и мы с моей второй половиной вынуждены были работать дома. Мы нашли выход и разделили день: она работала утром, я работал днем, ну и за детьми приглядывал тот, кто был свободен. Для Ирис ситуация была непривычной, ведь она не могла встречаться с друзьями из сада, мы старались ограничивать время, проведенное перед телевизором, и организовать ее игры дома. Но случалось и такое, что я был вынужден выключать телевизор, и она начинала голосить как потерпевшая.
Когда была объявлена «вторая волна» эпидемии, в Эстонии уже не было прежнего ажиотажа. Люди относились к этому спокойнее, и жизнь все больше напоминала нормальную. «Вот только концертов так и не было, и, помимо прочего, бары закрыты», – печально заключил Суло.
Тут трудно не согласиться – отсутствие возможности выпустить пар на концерте, в спортзале или, чего притворяться, в баре негативно сказалось на самоощущении большинства землян. Но в этих условиях появилась возможность сконцентрироваться на важном, сделать для себя выводы и проанализировать собственный жизненный путь. Как отец двоих детей Суло перечислил свои достижения за последние три года.
Я стал спокойнее, расслабленнее, заземленным в некотором роде, наверное, я могу сказать, что еще поднаторел в планировании. До детей я делал то, что хочу и когда хочу, теперь должен быть план, учитывающий наперед кучу мелочей. Это хорошо. Возможно, я мог бы больше помогать моей спутнице по дому, но я стараюсь стать лучше. Думаю, я справляюсь.
А самый удивительный опыт Суло на сегодня поймет любой отец.
Пожалуй, то, когда дочка начала говорить, с этого момента играть с ней – сплошное веселье. Она забавная большую часть времени, это просто, и это всегда вызывает у меня улыбку.
9. Бирмингемский ПАРЕНЬ, или Коротко о том, как импровизировать, адаптироваться и побеждать! Великобритания
Скотт Акуилдер, пятьдесят два года, вместе с женой Линн вырастил двух дочерей – Мин, двадцать пять лет, и Сидни, двадцать два года, и все еще тащит сына Оса, ему семнадцать. Скотт дает уроки игры на гитаре и рубит замес из пэйган-, краст- и дум-металл в группе Bretwaldas of Heathen Doom.
Если говорить простым языком, то они с напарником играют тяжело, вязко и громко, при этом допускается как чистый, так и хрипящий агрессивный вокал, ну и взрывной характер Bretwaldas of Heathen Doom обеспечен той самой долей краст. Одним словом, язычники!
Я связался со Скоттом не в самый подходящий момент. Они с женой жили последние двадцать лет в бедной части Бирмингема, и за этот срок территория изменилась до неузнаваемости. То, что прежде было небольшой деревушкой, превратилось в большую смердящую дыру. Плюс дом Скотта нуждается в ремонте, но это не самая большая проблема, так как руки у него растут из нужного места.
Моему бизнесу пришел конец еще в первую волну пандемии благодаря локдауну, так что я сейчас живу, считай, как крестьянин. Ничего страшного, впрочем, я по жизни пессимист и отчасти готов к чему-то подобному. Любой, кто удосужился прочесть пару книжек по истории, поймет, что все меняется, идея социального прогресса – миф, человеческие инстинкты победят, и мы обречены жить в их тени.
Тезисы Скотта провоцируют вступить в полемику, обсудить идеи наличия социального прогресса или его отсутствия, но в пространстве этой книги для таких споров, увы, места не хватит. Так что перейдем к вопросу о роли отца в семье Скотта.
Это сложно. Мои мать и отец встретились совсем юными. Маме было всего лишь двадцать, когда она забеременела мною. Вместе они были недолго, и она ушла от отца, когда мне было четыре: довольно необычная ситуация для тех лет, так что мы нечасто виделись с ним. С детства я его запомнил высоким, ухоженным, очаровательным, немного страшноватым, но забавным, что особенно подмечали юные леди. Не могу сказать, что помню его именно как отца. Не то чтобы я имел что-то против него сейчас… Он рос в дисфункциональный семье среднего класса, так что отсюда, наверное, его отстраненность, это несомненно отразилось на моем воспитании. У нас была семья с одним родителем, денег не хватало, и, пожалуй, соглашусь с тем, что ребенку нужно иметь некий образ отца, особенно мальчику. И эту роль играл мой дед, он поддерживал меня понемногу, но жил далеко. Дед работал водителем автопогрузчика на фабрике по производству джема, постоянно что-то ремонтировал или возился со своей машиной и пах чистящим средством «Сварфега». Он всегда отвечал на мои глупые вопросы, помогал мне, если мог. Можно сказать, что дед тоже рос в дисфункциональной семье, стандартный рабочий класс, как правило, добр к своим детям.
Мальчиком Скотт посещал Английскую квакерскую школу в Борнвилле (родина шоколада «Кэдбери»), и там все было так обставлено, как будто на дворе двадцатые: например, школьников заставляли часами петь старые гимны, пока ребята их не заучивали наизусть. Это была христианская школа с необычайно лицемерными учителями, где смешались традиционализм, национализм и левацкая философия, которая осталась со Скоттом, как бы он с этим не боролся. Скотт подбирает яркое сравнение, приводя в пример амбициозное молодежное движение, основанное в начале прошлого века.
Тогда это было что-то вроде скаутского движения с элементами утопического культа, как у Киббо Кифт во главе с Джоном Харгрейвом[11]!
В восьмидесятые в Великобритании случился крен в сторону потребительской культуры. Скотт вспоминает, что ребята с его улицы внезапно стали как одержимые гоняться за модными шмотками с нужными ярлыками, кичились стоимостью одежды.
Это был переломный момент, потому что я не повелся на эту моду, и я не дал бы и ломаного гроша за эти ценности… Мой отец переехал из нашего региона, когда мне было около одиннадцати. С тех пор я видел его несколько раз, он довольно либеральный родитель в сравнении с моей матерью, которая была более активной и авторитарной. Это нормально, просто в моей жизни столько раз случалось, когда его не было рядом, чтобы помочь мне, что нам было поздно пытаться наладить дружеские отношения. К тому моменту, как ему исполнилось шестьдесят, я перестал его навещать, а он обзавелся новой семьей. Я не реагировал на попытки моей матери заменить фигуру строгого отца. Я обожаю ее упрямство в некоторых вопросах, но часто это было совсем не круто и привело к тому, что я воспитывал сам себя назло своим родителям, а не благодаря им.
Скотт оставил отчий дом так быстро, как только смог, и отправился путешествовать. Обвиняя себя в легкомысленности, он вспоминает, что в свои двадцать ударился в эскапизм, изучая философию нью-эйдж, оккультизм, язычество. И хотя он быстро пришел к выводу, что большинство этих историй представляют собой абсолютную чепуху, он усвоил важность ритуалов – в широком смысле слова – следования годовым циклам, близости к природе и так далее. Эти идеалы стали ценностями Скотта, хотя что-то, по его словам, он впитал еще в безумные школьные годы.
Моя жена тоже разделяла эти взгляды, так что мы стали учить наших детей в этом же ключе. Нам повезло, что у нашего дома есть большой сад, «оазис спокойствия» в большом городе, там мы можем жечь костры, совершать скрупулезные «археологические раскопки», там мы проводили эксперименты с гончарной печью, читали старые легенды из наследия древних греков и скандинавов. Благодаря этому пространству мы как могли заботились о детях. Наверное, мы их испортили. Может, для воспитания духа нам не хватало каких-нибудь педиков, шарахающихся в округе, как в «старые добрые времена» моей юности? По крайней мере, читать детям на ночь каждый день – это полезно. Но правда в том, что, чем больше у тебя детей, тем меньше у тебя на это времени…