Стянув ее, он согнулся пополам, пытаясь отдышаться. Настала очередь Айнагуль насмехаться.
– Только и умеешь, что девок воровать! Ты у Тулина на побегушках, что ли?
– Ничего я не на побегушках. Мы д-д-друзья и ра-работаем в-в-вместе. – Булат начал заикаться.
– Ра-ра, раб ты у него! – передразнила Айнагуль и впилась зубами в кожу на ладонях, чтобы достать заборные занозы.
Неизвестность бурлила в животе. То Айнагуль успокаивала себя мыслью, что сынок еще спит, то ей казалось, что он проснулся и вывалился из колыбели вниз головой. Она представляла его мертвое кукольное лицо. Скудный завтрак просился наружу кислой рвотой.
Сгорбленный Булат беспорядочно зашагал по двору, стараясь успокоиться. В серой своей одежде, с руками, сцепленными за круглой спиной, он походил на заключенного. Бубнил себе под нос, какой плохой сегодня день, какая скверная попалась девчонка…
– Ну, Тулин водить не умеет, а за руль лезет, – всплеснул он руками и обратился к Айнагуль: – Слышь, ты, сколько время сейчас?
– Да нет у меня часов.
– Сбегать, что ль, в дом посмотреть, так ведь ты снова на забор полезешь!
Он снова заметался по двору, пиная попадавшиеся под ноги камешки.
– Да-да где же они за-застряли, уже полчаса как должны вернуться, – заикаясь, возмущался Булат.
Айнагуль казалось, что у взволнованного Булата рот налился свинцом и не слушался. Она тоже изнывала от нетерпения. Она в красках представляла, какая беда могла случиться с ее сыном. Казалось, и надзиратель сходит с ума, представляя любимый автомобиль в неумелых руках Тулина.
Только когда послышался знакомый скрежет тормозов, Булат выпрямился и побежал открывать ворота.
«Жигули» с перекошенным бампером, будто скривившиеся от кислого, вернулись помятыми. Тулин вальяжно вышел, застыл перед бампером, широко расставив ноги и скрестив ручищи на груди, и посмотрел прямо в глаза Булату.
– Во что ты влепился?! – воскликнул Булат, не выдержав молчания.
– Да козел один подрезал. Права купил, а водить не умеет.
Булат бросился осматривать и ощупывать измятый передок своего «жигуля».
– Если тебя это успокоит, джипу того козла досталось больше. Жопа всмятку просто.
– Да ты что?! – воскликнул Булат почти жалобно.
– Я на полном серьезе тебе говорю, я не виноват, слышишь? – Тулин обошел машину, чтобы помочь выйти Аманбеке. – Мать – свидетельница! Так что будет шибко много денег просить – не поддавайся.
– Каких еще денег? Тулин, ты что натворил?
– Ну, джипу, за жопу. Я твой номер телефона дал этому козлине. Он должен позвонить. Да не ссы ты. Ладно, скажешь потом, сколько он запросит, дам тебе половину, но после свадьбы.
Не успела Аманбеке выйти из машины, придерживая толстый сверток, как подскочившая Айнагуль вырвала у нее из рук спящего сына, и тот сразу захныкал.
– Ойбай, да что ж ты хватаешь так ребенка! – нарочито сердито сказала Аманбеке. – Ехал спал всю дорогу, не пискнул у меня.
Когда Аманбеке вошла в дом Балжанайки, она сразу услышала крик ребенка. Красный, с торчащим от напряжения пупком из-под распашонки, ребенок сразу успокоился на руках. Она всматривалась в его хорошенькое личико и думала, как теперь им поступить. Ответ как будто подсказал сам малыш: он вдруг улыбнулся, и Аманбеке увидела две белые горошины верхних зубов и щель между ними. Точь-в-точь как у Тулина.
Пока Тулин чертыхался и проклинал неожиданного ребенка своей невесты, у Аманбеке зрел план. Ее вдруг осенило, что ребенок вовсе не помеха. Наоборот, его вполне можно выдать за сына Тулина. Схитрить и сказать, что Тулин с Айнагуль давненько якшались, а потом повздорили, что неудивительно, девка молодая и капризная. В итоге все должны остаться довольны: Тулин получает жену сразу и с приданым, и с сыном. А потом она родит ему еще одного, уже родного. Айнагуль получает законного мужа. Новоиспеченные родственники…
Аманбеке задумалась, сколько денег она может занять на калым за Айнагуль.
Акын играл на домбре и воспевал достоинства новой семьи Айнагуль, новоиспеченные родственники подходили к музыканту и бросали деньги в специальный мешок. По традиции после этого будущей жене Тулина откроют лицо.
Как только монеты или купюры исчезали в сумке, Жанока дергала Айнагуль за шаль, привязанную к палке, которую крепко держала обеими руками, и невеста послушно кланялась гостям. Ее лицо прикрывал белоснежный платок, расшитый серебряными нитями. Сквозь него гости не могли разглядеть лица невесты, а ей не было видно, пришли ли на беташар родители.
Айнагуль представляла чувства родителей, когда к ним на сватовство приехали Аманбеке с Тулином. Сердитое лицо отца, наверное, перекосилось от презрения, может быть, он даже подумал, что лучше бы дочь умерла, чем породниться с забойщиком скота. Она была уверена, сколько бы Аманбеке ни назанимала денег на калым, для отца это были копейки. А вот перепуганная мать, может, втайне и обрадовалась, в конце концов не зря же она с рождения Айнагуль копила ей приданое в сундуках: постельное белье, сервизы, бешбармачные чашки. Все лучше, чем дочь с внебрачным сыном на шее старой бабушки.
Когда музыкант пропел имя Серикбая и Айнагуль в очередной раз поклонилась, чьи-то руки освободили ее от платка. Гости удивленно ахнули. Айнагуль разительно отличалась от местных женщин белизной кожи и золотым блеском глаз, а на фоне смуглого неказистого Тулина она казалась совсем нездешней красавицей.
Обычно платок с невесты снимает мать жениха, но перед Айнагуль стоял незнакомый смуглый мужчина с выразительным горбатым носом и почти безгубым ртом. По складке этого рта, по мутно-темному взгляду Айнагуль поняла, что это брат Аманбеке. Он по-отцовски обнял ее, неожиданно заплакал и смахнул слезы с коричневых щек. Подошла Аманбеке и повязала на голову Айнагуль красный платок, сшитый из остатков шелка от ее нового платья.
Аманбеке, увязшая в долгах, выпросила на беташар денег у брата. Сетовала на высокие цены на мясо, на сладости, на наряды для молодых. Клялась, что все вложенное они отобьют с лихвой за счет свадебных подарков. Серик ее почти не слушал, но сунул ей в руки тощую заначку, и Аманбеке невольно вспомнила, с каким пухлым конвертом сбежала Наина.
Наверняка у Серикбая где-то есть главные запасы денег. Аманбеке пока не понимала, как их заполучить тоже. Ей казалось, что, увидев невесту и разодетого Тулина, Серикбай почувствует себя отцом и расщедрится на подарок для молодых. В идеале он перепишет квартиру, думала Аманбеке. Но, увидев красивую невестку, Серикбай, наоборот, сделался скупым. Перестал бросать деньги музыкантам, чтобы они исполняли его любимые песни, больше не обращал внимания на Рстушку и Жаноку, что выпрашивали мелочь у гостей. И даже на Тулина он как будто смотрел теперь по-другому. Совсем как отец Айнагуль, когда они приехали, привезли калым.
Аманбеке хотела забыть, с каким презрением их встретила семья невесты. Но папаша Айнагуль, слегка ощеренный, смотревший на новых родственников из-под презрительно приспущенных век, до сих пор стоял у нее перед глазами. Он оглядел их с Тулином от макушки до пят и как будто ощупал. Тулин потом пытался успокоить мать, мол, он ненарочно, это привычка всех торгашей прицениваться к людям и к их карманам, но Аманбеке не проведешь. Она знала, что такое терпеть неприятное родство. Она проходила это с Наиной.
Поймав себя на этой мысли, Аманбеке горько усмехнулась. Теперь на ее сына смотрели как на балласт. И никакая сказочка про интрижку Тулина с Айнагуль, что он на самом деле отец ее ребенка, не приблизила ее к цели. Торгаш не давал обещаний взять на себя расходы и не интересовался, как поживает его дочь. Он молча принял калым и спросил, когда свадьба.
Аманбеке еще раз оглядела свои владения. Все не так уж и плохо. Главное, что вовремя откачали туалет, а Тулин с друзьями сколотили наспех несколько столов для летней кухни, где сейчас суетились подруги Аманбеке. Зато сколько наготовлено угощений! Еще до окончания беташара, до того, как гости переместились со двора в дом, Аманбеке убедилась, что на дастархане нет свободного места. В самом центре на узорчатой клеенке стояло большое блюдо с запеченной курицей и желтым от масла отварным картофелем, украшенным ароматными кольцами лука. Вокруг расставлены праздничные тарелки с казы и блюдца с домашним сыром и маслом, чашки с орехами и сухофруктами. Даже между тарелками, прямо на клеенке, были разложены еще теплые баурсаки. Она дотянулась до бутылки с кумысом и, откупорив, сделала несколько глотков прямо из горла.
Конечно, Аманбеке хотела снять единственное в поселке кафе для свадьбы сына, но, как ни пыталась она выбить скидку у владельца, денег на аренду и богатый стол не хватало. Она облизала губы и, поставив бутылку обратно на дастархан, вышла во двор.
На улице уже темнело. Гости до сих пор собирались, хотя Аманбеке предусмотрительно звала всех «после коров». Наверное, некоторые замешкались с дойкой. Она встречала соседей и дальних родственников, смачно целуя каждого мокрым ртом в щеку и провожая в дом. Комната для гостей – большая прямоугольная, без мебели, с четырьмя окнами, занавешенными белым, прокипяченным к празднеству, тюлем. Над входом желтел выцветший лист бумаги с аятом из Корана. По периметру расстелены корпе с маленькими подушками для мужчин, в центре дастархан.
Тулин, не оглядываясь на невесту, уселся на дальние корпе напротив входа, чтобы видеть всех входящих и выходящих. Аманбеке тоном, не терпящим возражений, велела Айнагуль разливать чай из надраенного медного самовара. Она рассаживала гостей, мягко обнимая за талию и как бы направляя, мол, здесь тебе будет удобно. Так, рядом с Тулином она разместила важных стариков и тех, кто одолжил ей денег. Совсем молодых и гостей не особо важных и платежеспособных она и вовсе отправляла в смежную комнату, размером чуть поменьше.
Когда все расселись, в комнату вошел тот же парень, что играл на домбре на беташаре. Веселым голосом он похвалил богатый стол, красивую невесту, предприимчивого жениха и золотую Аманбеке. Спел традиционную свадебную песню и передал слово самому старому мужчине, что сидел рядом с Тулином. Тот пригладил сальную бородку с крошками пережеванных закусок и начал поздравлять молодых. Булат, которому поручили записывать подарки, принял из рук старика несколько купюр, завернуты