– А кого ждать? Время не терпит. – Аманбеке двинулась в сторону машины, не оглядываясь на сына, который запихивал мешок с мусором в маленькую урну. – Там и помоемся.
Привычными движениями – два оборота вправо и поелозить на месте прежде, чем потянуть на себя, – Аманбеке открыла дверь квартиры Серикбая.
Сразу потянуло тошнотворно-сладким запахом смерти.
– А почему свет везде горит? – Аманбеке, не разуваясь, стала бродить по квартире, постукивая по пластиковым выключателям. – Это ведь нам теперь платить за электричество! Да и за воду, так что будешь мыться – не устраивай там заплывов.
– А я прям сейчас, мам, пойду, а то воняю… – Тулин поднял руку и затянулся в подмышку. – Будто с дохлых коров шкуру всю ночь спускал. Даже для меня перебор.
Аманбеке неодобрительно хмыкнула, но спорить не стала. Распахнула настежь окна и оглядела квартиру. С чего стоит начать поиски? В зале, как и много лет назад, у стены под часами с электрической кукушкой стоял сундук, из которого Наина однажды утащила пухлый конверт денег. Аманбеке сразу бросилась к нему, поскользнувшись на корпе. Еле устояв на тонких ногах с внушительными коленками, она схватилась за сердце и уставилась вниз.
На этом самом месте погиб Маратик! Или нет.
Аманбеке прищурилась. Одна корпе выделялась среди других еще белыми, не затертыми завитушками на алом велюре. Видимо, брат заменил корпе, на которой погиб сын. Она присела перед сундуком и в детском предвкушении подняла тяжелую крышку.
Первое, что попалось под руку, – два куска красивейшего бархата. Ткань заманчиво поблескивала, пока Аманбеке, не веря своим глазам, обматывала находку вокруг все еще тонкой талии. Мысленно она решала загадку, откуда у Серикбая турецкий бархат. Все мало-мальски ценное она вынесла еще при Катьке. Неужели он баб в дом водил?
Только когда Аманбеке подошла к зеркалу, в надежде увидеть нечто похожее, что было на матери Айнагуль в день свадьбы, поняла, что ткань нещадно пожрала моль. Еще больше рассердившись, она скинула с себя бархат и набросилась на содержимое сундука. На грязный пол полетел ворох маленьких бюстгальтеров.
– Катькины, что ль? – спросила вслух Аманбеке и тут же сама себе ответила: – Хотя она же ребенком уехала… Точно водил баб.
Ей стало неприятно от этой мысли. Казалось, брат все это время жил прошлым и запивал горе, а получалось, он, в отличие от сестры, кутил на полную катушку. Еще противнее ей стало, когда из-под горы женского белья показалась та самая старая корпе с коричневыми следами детской крови.
– Ничего святого у мужика уже не было! – зло прошипела она.
Внутри свертка была одна черно-белая фотография кругленького Маратика, сделанная в фотосалоне в райцентре.
Аманбеке аккуратно вынула корпе и продолжила опустошать сундук, отправляя наружу потрепанные книжки в мягком переплете, с обложек которых безразлично глядел Иисус; жестяные банки с безделушками, вроде красивых пуговиц или камней яшмы.
В груди приятно задрожало, когда на самом дне она увидела пухлый бумажный конверт. Аманбеке прижала к животу находку, захлопнула сундук и уселась на его крышку. Медленно заглянула в конверт.
– Ну, чего, сколько денег нашла, мам? – Тулин вышел из ванной с повязанным на талии большим некогда радужным полотенцем и с глупым выражением лица ковырялся в ухе.
Аманбеке сверкнула потемневшими от злобы глазами и замотала головой. В конверте, кроме одной, как будто случайно затесавшейся купюры, лежали документы, квитанции и чеки.
– Нисколько! – взглянула на сына. – Не хочешь одеться?
– Да сейчас у дяди что-нибудь найду чистое. – Тулин почесал второе ухо и ушел в спальню.
Аманбеке запихнула все обратно и взялась за шкаф. Серикбай избавился от вещей Наины и детей, и теперь внутри висели телогрейка, в которой брат уходил в рейс, дубленка и кожаная куртка землистого цвета. Обшарила карманы – снова только мелочь.
Внизу стояли коробки из-под обуви, в одной хранились елочные игрушки, вторая служила аптечкой. Она пролистала дембельский альбом Серикбая, который пропах лекарствами, но и там заначки не было. Только молодое лицо брата ухмылялось, будто злорадствуя над ее бедами, с картонных страниц альбома.
В спальне на удивление было полно вещей Маратика. Она сама помнила некоторые костюмчики, которые дарила ему на вырост. Аманбеке распотрошила постель Серикбая и в освободившийся пододеяльник стала закидывать вещи и игрушки для внука. Подумала, что сейчас правдивые песенки Маратика были бы очень кстати – рассказал бы, где деньги спрятаны.
– Ну что, мать? – спросил Тулин мокрым ртом.
– Ничего, – пожала плечами Аманбеке.
– Пойдешь мыться?
– Да не до этого сейчас, давай найдем заначку сначала. – Аманбеке снова зыркнула на кровать. – Пока найдем в этой пылюке, снова придется мыться.
Тулин уселся на кровать и покачался на панцирной сетке. Комната заполнилась противным скрипом.
– И чего он не выбросил эту рухлядь? – Тулин встал с кровати и принялся откручивать пыльные никелированные шары с изголовья.
Аманбеке засветилась от гордости. Каждый раз, когда сын казался ей беспросветным тупицей, Тулин вытворял что-нибудь эдакое, что заставляло ее передумать. Вот и сейчас, пока коцаный шар вращался в его лапах, Аманбеке довольно охала. Сама бы она не подумала заглянуть туда. Одна только мысль о возможной находке привела Аманбеке почти в блаженное состояние.
– Не пойму, что это. – Тулин нахмурился, разворачивая бумажку. – «Святый ангеле хранителю моих чад Маратика и Катюши, покрый их твоим покровом…» Хрень какая-то.
Тулин отбросил записку и принялся откручивать второй шар. Аманбеке заходила по комнате, жестикулируя:
– Да что за проклятие! Весь поселок неделю жрал за наш счет! Буренку порезали, чтобы эти крохоборы брюхо набили.
Аманбеке присела на металлическую сетку кровати и ощутила черную беспросветную тоску.
– «Робби хаб ли мил-лядунка зуррийатан тойибатан иннака сами'уд-ду'а». – Тулин протянул матери листок. – Как будто твой почерк, мам.
– Это дуа на мальчика, я давала, когда Наина Улбосын родила. – Аманбеке бросила листок на пол и пошаркала на кухню.
Тулин наспех вкрутил шары обратно и догнал мать.
– Не волнуйся, мать. Я весь дом переверну, но найду заначку. – Тулин заметил помокревшие глаза матери. – Ты чего?
– А то, что про Улбосын мы забыли.
– А что с ней? – удивился Тулин, будто вспоминая, кто такая Улбосын.
– Она же наследница. Квартира по закону ее. – Аманбеке села на табурет и осмотрелась.
На запущенной кухне царил бардак. Самодельная столешница гарнитура, обклеенная плиткой, пошла трещинами. Угол, в котором раньше висело кашпо с цветами, теперь занимал маленький телевизор, покрытый толстым слоем пыли. Стол в тон столешнице небесно-голубого цвета теперь был почти серый в коричневых чайных кругах. Газовая плита усыпана подсохшими остатками еды.
Аманбеке замерла, вспоминая, какой порядок и уют царили при Наине.
Представила брата, как он сидит на грязной кухне и тоже вспоминает о жене, злится и бьет со всей силы по плитке, и та не выдерживает – трескается.
– Катька, что ли? Да пошла она козе в трещину, ничего она не получит, – горячо возмутился Тулин, будто только сейчас сообразив, о ком речь. – За столько лет ни разу не приехала, не позвонила. Да она отца родного не приехала хоронить!
Аманбеке хотела было возразить, что, мол, она и не знала о смерти отца, но Тулин так складно и уверенно говорил, что ей и не особо хотелось защищать ее. Правильно он все говорит, ничего она не получит!
Мать с сыном взялись за кухонный шкаф. На столе расстелили газеты и теперь вываливали туда содержимое стеклянных и жестяных банок, изредка чихая от залежалой крупы, специй или пыли. Осмотрели все ящики, кастрюли и даже морозилку. Аманбеке подумала, что теперь в этом бардаке совсем нет шансов что-то найти. Тулин будто прочитал ее мысли.
– Завтра Айнагуль сюда пришлем, выдраит все. Может, и найдем чего.
– Если она первая не найдет и не даст деру от тебя, – усмехнулась Аманбеке.
– Да куда ей бежать? И к кому? С ребенком. – Тулин задумался. – Может, она уже и от меня беременна. Кому она нужна с двумя детьми? А у меня квартира, и даже с детской комнатой.
Тулин небрежно ополоснул руки в раковине, зато с усилием принялся вытирать их полотенцем, оставляя на старой махре грязные разводы. Полотенце не выдержало экзекуции и расползлось в сухих руках Тулина. Глупое его лицо озарилось удовлетворением, какое бывает после успешно завершенного труда.
Аманбеке впилась ногтями в ладошки. Гнев Аманбеке заполнил комнату, он поднимался снизу, будто с засаленного, годами не чищенного паласа, сочился из телевизора с серым налетом, из чайника с подгорелым черным дном, с желтых разводов на потолке.
– А знаешь что? – прошипела Аманбеке сквозь зубы. – Давай позвоним этой Катьке прямо сейчас.
– Давай, а что говорить будем?
– Неси сотовый и мою сумку, – скомандовала Аманбеке и, стряхнув с табурета мусор лоскутком полотенца, уселась и глубоко задышала.
Пока Тулин ходил в прихожую, Аманбеке, как в перемотке, прогоняла события, которые застала в этой квартире. Свадьбу брата, рождение Улбосын, рождение Маратика, его похороны, побег Наины, побег Катьки. Они все ушли. Только она всегда была рядом. Она – настоящая хозяйка.
– А что скажем? – добродушно спросил Тулин, протягивая матери кожаную сумочку.
Аманбеке молча расстегнула золотистую молнию и вытащила блокнот, исписанный мелким почерком. Пролистала несколько страниц и, выхватив у сына массивную трубку, поспешно набрала номер. Гудки сменились потрескиванием. Тулин уселся матери в ноги и стал слушать.
– Алло, Улбосын! – крикнула Аманбеке в трубку, будто ее было плохо слышно. – Катька, ты, что ли?
– Кто это? – донеслось из динамика.
– Апашка твоя. Аманбеке. Ты куда пропала? – Аманбеке притихла, но что говорила Катя – не слушала. – А разве так можно делать? Ты бросила отца, он, между прочим, не молодой человек был. А я? Я тебе что, чужая? Мы тебя с отцом вырастили. Не мамка твоя кукушка, а мы. А ты бросила стариков и живешь там в своей Москве, бед не знаешь. Отец так и умер с мыслью, что ты его бросила.