Маратик что-то говорит, но она не может разобрать ни слова, потому что очень громко звенит чертова побрякушка – браслет Айнагуль. Вдалеке идиотски хохочет мультяшный дятел. Липкое белое тесто превращается в саван.
– Просни-и-и-ись, – пропел голос Маратика. – Просни-и-ись!
Катя открыла глаза. Песня мертвого братика – это сон или явь? И точно ли это его голос? Во сне Катя узнала Маратика безошибочно, но тут сообразила, что помнит не его мордашку при жизни, а его фотографию, что стояла у родителей в серванте. Мысленно вглядываясь в снимок, она поняла, что на месте лица Маратика слепое пятно.
В склепе снова невыносимо жарко. Тут и там бурую темноту пробивает несколько тонких солнечных лучей. Откуда-то доносятся голоса.
– Слышь, а тут точно что-то есть? Выглядит-то склеп не ахти.
– Ну говорят, он бабки копил, а заначку не нашли. Так что где им еще быть, как не здесь?
– Родня, что ль, с ним закопала?
– Да ну прям, но участок под склеп он еще при жизни купил. Явно не просто так. Скорее всего, где-то здесь и зарыл.
Катя окончательно просыпается. Первый порыв – закричать, позвать на помощь. Но тут же она понимает, что эти люди пришли на кладбище не с добром. Скорее всего, какие-то отморозки, грабители могил. Тут раздалось гулкое бряканье. Пришедшие дергали снаружи навесной замок. На всякий случай Катя гусеницей заползла под стол и легла ровно под отцом головой на запад. С ужасом поняла, что рюкзак остался у стены. Если вандалы взломают дверь, удастся ли ей убежать? Поймут ли они, что внутри кто-то есть, по брошенным вещам? Но замок побрякал и, видимо, не поддался. Снова раздались мужские голоса.
– Точно заначка там. Иначе на хера бы здесь замок был?
– Ну, от собак.
– Да не, у меня чуйка на такие вещи.
– И что будем делать? Попробуем кусачками замок снять?
– Ты что! Мало ли кого черт принесет! Еще явятся родню навестить. Лучше ночью. За болгаркой заедем ко мне в гараж…
Двое говорили что-то еще, иногда переходя на возбужденный хохот. Но голоса удалялись, и Катя перестала разбирать слова.
Нужно что-то предпринять, ночью они вернутся, и это будет конец. Катя подползла к рюкзаку. От жажды все вокруг стало казаться невыносимо сухим. Серая земля под ногами – словно утоптанный прах. Пористые кирпичи склепа источали тепло, как только что вынутые из печи сухари. Даже саван отца, изрезанный лучами солнца, напоминал пергамент.
Катя высыпала содержимое рюкзака на землю. Чихнула от поднявшейся пыли. Спазмы голода больно скрутили кишки. И тут же серебром блеснула фольга шоколадной плитки из поезда. Катя набросилась на подтаявшую находку. Думала, что вот еще разочек – и оставит сладость на потом, но не могла остановиться. Начисто вылизала фольгу, порезав кончик языка. Пить захотелось еще больше. Катя продолжила ревизию. Воды в рюкзаке не было, но в косметичке оставалось полфлакона увлажняющего спрея для лица. Брызнула в рот. Кончик языка защипало, рот наполнился горечью. Обильно оросила лоб и щеки, стянула трусы и насухо обтерла ими лицо, подмышки и между ног. Надела чистые. Грязные отправила в карман рюкзака, где неизвестно с каких времен хранилась бумажная труха – доказательства Катиного существования: чек от поездки в метро, когда потеряла проездной, смятый билет в музей, в который было завернуто что-то, похожее на маленький камушек. Катя развернула бумажку и тут же отправила в рот голубой комок высохшей жевательной резинки. На удивление, почувствовала слабый вкус мяты.
Еда и мало-мальский туалет придали ей сил. Теперь казалось, раз Маратик разбудил ее, значит, поможет и выбраться до прихода грабителей. Главное – не сдаваться.
– Прости, папа, – сказала Катя и решительно забралась на стол.
Она старалась ступать по краю, не отрывая взгляда от экрана телефона в поднятой руке. На голубом дисплее что-то изменилось. Катя сощурилась и не поверила своим глазам. Одно деление!
– О господи! Да! Слава богу! – сквозь слезы забормотала Катя.
Она поднялась на цыпочки и нажала на журнал вызовов. Включила громкую связь и снова высоко задрала руку. Тишина, потрескивание и наконец гудки.
– Алло? – Голос риелторши эхом разошелся по склепу.
– Здравствуйте! Это Катя, ваша клиентка, помогите мне, пожалуйста. Спасите! Меня хотят убить…
– Алло? Вас не слышно! Кто это?
Катя нетерпеливо потопталась на месте, отключила громкую связь и поднесла телефон к уху. В динамиках тихо. Снова посмотрела на экран – связь пропала. Чертыхнулась, вернула громкую связь и, подняв руку с телефоном повыше к потолку, наступила на что-то плотное.
– Алло! Вы меня слышите? – Катя топталась маленькими шажочками, стараясь не думать, что у нее под подошвами. Там что-то шевелилось и трещало.
– Катя? – наконец послышалось из трубки.
– Я не знаю, как вызвать здесь полицию, спасите меня! – прокричала Катя и на всякий случай еще приподнялась, наступив на округлое.
Под ногой мокро хрустнуло. Одновременно с этим телефон замолчал. Будто это он хрустнул, а не что-то внизу. И как ни вытанцовывала она на столе, не обращая внимания на треск и чавканье под подошвами, ни одного деления связи не появилось. Катя медленно слезла, а по ощущениям – будто сползла со стола. На белом саване, там, где она только что топталась, проявились темные влажные пятна. Сладковато запахло замоченной кастрюлей из-под подгоревшего борща.
Катю замутило, обдало холодом и мучительно стошнило шоколадом и желчью. Вытерла рот подолом. Отряхнула губы от песка. Тошнота не проходила. Голова гудела. Катя ковырнула носком кроссовки землю. Нужно было закопать рвоту, выдающую ее присутствие в склепе. Твердый земляной пол не поддавался. В какой-то момент она даже подумала использовать как лопату кость отца, но тут же прогнала мысль как бредовую. Вспомнила про ключи от квартиры Юрка в кармашке рюкзака. Железная входная дверь открывалась длинным, похожим на сверло, штырем. Катя достала связку и принялась ковырять штырем землю, думая, что в случае чего использует его и как оружие. Можно попробовать спрятаться под саван, а если грабители туда заглянут, то воткнуть ключ вандалу в глаз и бежать, пока они приходят в себя от шока. Это единственный шанс выжить, если риелторша ничего не предпримет.
Усмехнулась своим мыслям. Еще недавно репутация была для нее важнее жизни, и она колебалась, стоит ли отправлять мольбы о помощи коллегам. А теперь ходила по трупу отца и думала даже улечься на него и накрыться посмертным отцовским одеялом. Что бы сказала на это мать? Вернее, что сказала бы на это матушка Агафья? Катя устало забралась под стол, положила тяжелую голову на рюкзак и включила диктофон. Деловитый голос матери, записанный в нотариальной конторе, разнесся по склепу. Катя нахмурилась и нажала на паузу.
– Вся семейка в сборе, – сказала она в микрофон серебряного аппаратика. – Вот бы еще Марата записать.
Решила, что оставшееся время будет говорить сама с собой, фиксировать свои мысли и воспоминания на диктофон, чтобы не сойти с ума и чтобы оставить после себя хоть что-то. Расскажет о родной трехэтажке, которая была похожа на похоронную контору.
Раньше казалось, что люди умирают часто, а сейчас она сидит запертая в склепе и молится, чтобы в поселке кто-нибудь скончался и его привезли хоронить. Она бы закричала, ее бы нашли и освободили.
– Меня запер в склепе мой двоюродный брат Тулин, по дороге сюда он домогался меня. Повалил на землю, стал целовать и елозить по мне, – надиктовывала Катя в микрофон.
Вдалеке залаяла собака. Катя замолчала, но продолжила запись. Человека рядом нет. Если бы был, обязательно одернул бы пса. Тихо, фу, успокойся, заткнись. Люди не терпят пустого собачьего бреха рядом. Лай стал многоголосым. Собаки явно злые и голодные. Интересно, собирались ли они у склепа, чувствуя запах мертвого отца. Поморщилась от этой мысли. Вспомнился подмосковный поселок и соседский волкодав, чей рык Катя записала для школьного театра. Вспомнился и Пашка Постников. Интересно, какой он сейчас. «Если выберусь – найду его». Пообещала сама себе и вздрогнула. Неожиданно лай и ворчание прорезал щенячий вопль. Жалобный и почти детский. Вопль перешел в визг, а затем в тихий скулеж. Лай стих. Стая урчала и чавкала, видимо, разрывая несчастную шавку на куски.
Подумала, что тоже, как щенок, сидит в этой каменной будке, ожидая овчарок, которые обязательно ее порвут. По тому, как стало тихо, Катя поняла, что свора убежала. Выключила запись, убрала диктофон и прочую мелочь в рюкзак. Не сводила глаз с неровной щелки под железной дверью.
Вдруг раздались осторожные шаги. Не похожие ни на тяжелую поступь Тулина, ни на шарканье вандалов. Затем послышалось что-то очень знакомое. Катя все еще не понимала, на самом ли деле это происходит, или ей снова снится звонкий браслет Айнагуль. На всякий случай потрогала свою руку. Браслета не было, но звон усиливался.
– Катя, – певуче послышалось снаружи.
– Айнагуль, – прошептала Катя и рванула к двери. – Я здесь. Вытащи меня!
– Жива, Аллага Шикир!
– У тебя есть ключи? – Катя приникла губами к узенькой щели между дверью и косяком мавзолея.
Айнагуль загремела замком.
8
В день, на который был запланирован побег, Айнагуль проснулась раньше обычного. Занимая тушей почти всю скрипучую койку, тяжело храпел Тулин. Рядом на топчанчике мирно посапывал сынок. Поцеловала Асхатика несколько раз в губы и улыбнулась. Лицо заныло, и Айнагуль машинально коснулась переносицы. Стрельнуло болью.
Бесшумно надела новый спортивный костюм из синего бархата. На цыпочках вышла из спальни и заглянула в зеркало серванта. Оттуда на нее посмотрело одутловатое лицо с распухшим носом, похожим на сливу, и с темно-фиолетовым фингалом под левым глазом. С таким лицом сложно остаться незамеченной.
Нехорошее предчувствие появилось не сразу. Сначала Айнагуль подняла с пола брюки Тулина. Он велел постирать их, как только вернулся вчера, но была уже ночь, и Айнагуль не стала разводить стирку. Из кармана выпал грубый поцарапанный ключ. Притихла, прислушиваясь, не проснулся ли Тулин. Из спальни доносился его храп. Айнагуль вертела ключ перед глазами, вспоминая, могла ли она видеть его раньше. Решила на всякий случай взять железку с собой.