– Не знаю, но здесь я не останусь. Все, что касается квартиры, можно решить через суд, адвоката, доверенность.
– А полиция? Ты не хочешь написать заявление? – спросила Айнагуль. – Может быть, их накажут как-нибудь.
– Может быть, – усмехнулась Катя. – А может, нет, а может, накажут меня. А ты? Почему ты не позвонила участковому?
Айнагуль не знала, что на это ответить. Она и правда не обратилась в полицию – ни когда ее украли, ни когда муж стал распускать руки, ни сейчас, когда Тулин чуть не сломал ей нос.
– А они спросят обязательно и решат, что раз не обращалась раньше, значит, сама хотела, чтобы украли, и давала мужу повод для рукоприкладства, – ответила Катя тихо за Айнагуль.
Они медленно тащились в пыли мимо раскаленных надгробий. Тут и там полумесяцы, венчавшие мавзолеи, пускали в глаза злые лучи. Сухая трава цеплялась за ноги. Новые бархатные брюки Айнагуль были все облеплены колкими семенами. Вдруг Катя резко остановилась. Айнагуль проследила за ее взглядом.
За кривым кустом мокла в крови какая-то серая шерсть. Дальше валялась отгрызенная бурая лапка.
– Мне надо вернуться. – Катя тяжело вздохнула и указала на отцовский склеп, грубой коробкой возвышавшийся над другими мавзолеями.
– Ты шутишь? Зачем?
– Мы не закрыли дверь.
– И что?
– Здесь собаки, свора собак. Я не хочу, чтобы кости… – Катя сделала паузу, словно впервые произносила это слово, – отца, не хочу, чтобы кости отца разгрызли и разнесли по кладбищу.
Айнагуль понимающе кивнула.
– Я слышала, как свора одичалых собак бесновалась и раздирала этого несчастного щенка. А еще тут приходили…
– Кто? – встревоженно перебила Айнагуль.
– Вандалы какие-то, расхитители гробниц или кто они там, я не знаю. Они думают, что отец свои сбережения зарыл в землю, где сейчас стоит мавзолей. Бред полный!
Айнагуль побледнела и локтем прижала к себе сумку.
– Тогда не стоит нам туда возвращаться.
– Нет, они ночью придут. Еще есть время. Я не собираюсь оставлять эту дверь открытой, будто жду дорогих гостей.
– Ты очень смелая, – сказала Айнагуль уже в спину Кате и развернула коляску, чтобы идти за золовкой.
Пока Катя искала замок, Айнагуль заглянула внутрь. С посмертной постели Серикбая свисала рука. То, что от нее осталось. Айнагуль вспомнила беташар, как дядя жениха снял с нее белый платок невесты. Кажется, этой самой рукой. Весь вечер Серикбай смотрел на нее с тоской. Может быть, он думал о дочери тогда? Надо бы рассказать об этом Кате. Но не сейчас. А про деньги? Стоит ли рассказывать про деньги? Тянуть уже нельзя, иначе она сама окажется ничуть не лучше этих вандалов.
Под столом с покойным валялся мелкий мусор, какие-то тряпки. Наконец Катя нашла замок, весь в песке, и, уже не заботясь о платье, вытерла его об подол. Айнагуль протянула ключ и напоследок еще раз взглянула на Серикбая. Его тело под саваном выглядело странно, не могли же его похоронить, а потом открыть склеп, чтобы надругаться над умершим. Катя как будто прочитала мысли Айнагуль и посмотрела на нее виновато. Захлопнула дверь и резко провернула ключ.
– Ну, вот теперь можно уходить, – сказала Катя таким тоном, будто закрыла на замок не только тело отца, а все, что произошло с ней в склепе. – По крайней мере, вандалам придется повозиться.
Айнагуль шла впереди, иногда оборачиваясь на Катю. Та шаркала подошвами по кладбищенской земле, затирая след от детской коляски. Это она хорошо придумала. Мысль о том, что Тулин, может быть, в эту минуту уже ищет их с сыном, заставила ее прибавить шаг. Нужно спешить!
Наконец они вышли из некрополя и, не сговариваясь, обернулись. Аул мертвых казался миражом посреди пустыни. Айнагуль на минуту даже померещилось, что перед ними мреющий в дымке сказочный город с прохладными фонтанами, лавками сладостей и специй, торговками кумысом и курутом. А посреди городка нарядный и как будто пряничный – храм Василия Блаженного, как с открытки. Бежать в Москву!
Мысль о побеге с деньгами так зудела, что Айнагуль не сразу поняла – в рюкзаке что-то вибрирует.
– У тебя там телефон! – окликнула золовку Айнагуль и указала на рюкзак.
Катя ойкнула и нагнала невестку. На этот раз телефон не прятался от руки и сразу подставил свое вибрирующее гладкое брюхо.
– Алло. – Катя кивнула Айнагуль в сторону остановки с бетонным козырьком. Нужно было идти, дорога каждая минута.
– Катя, это что, шутка? – вместо приветствия зло спросила риелторша. – Я, между прочим, была за рулем. Ехала на показ. Вам там заняться нечем?
– Простите, – смущенно начала Катя, подбирая слова. – Нет, конечно, не шутка. Понимаете…
– Не понимаю! Это неслыханная наглость, звонить с раннего утра и вешать лапшу на уши про какое-то кладбище. Вы были пьяны?
– Да послушайте вы! – Катя повысила голос. – Я хотела продать родительскую квартиру, а мой родственник обманом завез меня на кладбище и закрыл в склепе.
– В каком склепе, еще скажите, в хрустальном гробу.
– В отцовском.
Катя резко села на обломок бетона и больно ударилась копчиком. Громко ойкнула. Очки Аманбеке свалились на землю.
– Все, не продолжайте. Я вам не психолог и не полиция. Я – ваш риелтор. Вернее, была им до сегодняшнего дня. Я расторгаю с вами договор. Ваш дом даже с участком стоит так мало, что я не заинтересована в комиссионных.
И отключилась, не попрощавшись. Телефон жалобно пиликнул и погас, разряженный. Весь этот короткий разговор Катя плакала, но жара тут же высушивала слезы, оставляя на щеках соленую пудру.
– Я больше не могу бороться, я проиграла, ничего не получится, – прошептала Катя, словно делилась секретом.
– Кто это был? – спросила Айнагуль.
– Риелторша. Звонила сказать, какое я ничтожество и что не заинтересована во мне как в клиенте. Да что там говорить! Я сама в себе не заинтересована. У меня ничего нет.
– У тебя есть квартира тут.
– Ага! И поехавшие умом родственники, которые скорее меня убьют, чем расстанутся с квадратными метрами. Нет уж, спасибо. – Катя нервно рассмеялась. – Но что интересно: она решила, что я звонила ей ради шутки. Хороша шутка, набирать малознакомым людям из могилы отца. Знаешь, тебе, наверное, не надо было вытаскивать меня из склепа.
– Не говори чушь, – отрезала Айнагуль и отвела взгляд.
Катя прикрыла обожженные солью глаза. Увидела перед собой интеллигентное лицо бабушки, услышала ее голос, вспомнила запах ее духов. Ирочка будто была жива, казалось, она скоро приедет за Катей в этот поселок и заберет, снова спасет от Аманбеке с Тулином. Как только она подумала о здешней родне, вместо лица бабушки в памяти всплыло темное пятно – физиономия братца. Он ржал, показывая щель между зубами. Катя будто смотрела сцены из фильма со своим участием: вот ее придавил своим весом Тулин, его лицо с прижмуренными глазами перекошено удовольствием. Катя сильнее сжала веки, и пятно посветлело и завибрировало – терся о Катю уже не Тулин, а долговязый Юрок.
Надо бы спрятаться от солнца под козырек остановки. Но что-то Катю смутило. Она не могла понять, что именно. Остановка как остановка: под обшарпанной скамьей куча мусора – бутылки, жестянки, пестрые пятна семечной шелухи. В обоссанных потемневших углах жужжат зеленые точки мух. Вдруг узкая полоска тени шевельнулась. Катя пригляделась и вздрогнула. Детская фигурка!
– Айнагу-у-уль, – услышала она чистый мальчишеский голосок.
– Катя, подойди сюда, что покажу! – позвала Айнагуль и спустила с плеча сумку.
Катя, то и дело оглядываясь на малыша в тени, прошаркала к Айнагуль.
– Это я нашла в квартире твоего отца. – Айнагуль распахнула корпе, и Катя сощурилась, будто от пятитысячных шел свет. – Твоя тетка рвала и метала, но деньги так и не обнаружила. А мне Маратик подсказал.
Катя моргнула. Блик браслета Айнагуль резанул по глазам.
– Бери, это все твое, – тихо произнесла Айнагуль. – Тут больше пяти миллионов, я считала. Только… – Айнагуль прикусила сухую нижнюю губу. – Только ты не могла бы дать мне немного денег взаймы, чтобы нам с Асхатиком уехать подальше отсюда?
Катя чуть не задохнулась и кинулась обнимать невестку.
– Айнагуль! Господи, спасибо! – Катя плакала и нервно смеялась. – Я тебе по гроб жизни обязана, буквально! Поехали со мной в Москву? Найдем тебе работу, сынок будет ходить в детский сад и кружки.
– А можно? Возьмешь нас с собой?
– Едем, конечно!
Айнагуль теперь тоже плакала. Вдруг, словно опомнившись, она закрутилась на месте, ища глазами очки Аманбеке. Катя тоже бросилась искать и растоптала хрупнувший пластик. Потянулась за рюкзаком. Покопалась там пару минут и выудила косметичку.
– На, замажь синяк.
Айнагуль выдавила из тюбика бледно-розовый крем в ладонь и быстро утрамбовала его под глазом, как штукатурку. Остатки грубо размазала по щекам, как краску.
Автобуса все не было. Детская фигурка под козырьком почти растворилась в тени. Асхатик заерзал и захныкал. Айнагуль склонилась к нему, что-то ласково напевая. У Кати раскалывалась голова, и детское нытье усиливало боль. И что, теперь так будет всегда? Не поторопилась ли она с приглашением? Ну, допустим, ей удастся купить в Москве небольшую «двушку». Одна комната отойдет невестке с сынком. И как скоро женщина из дикого азиатского поселка найдет работу? А если она сядет ей на шею? И ведь не выселишь! Закон всегда на стороне ребенка. А если Айнагуль будет разыскивать Тулин? Найдет, и тогда им обеим несдобровать. Может, стоило просто дать денег и разойтись. Ну, например, миллион. В конце концов, если бы не Айнагуль, смотрела бы Катя сейчас на запад поверх останков отца. Но, с другой стороны, Айнагуль обязана была так поступить, иначе сама бы стала убийцей и воровкой.
Катя покосилась на свою спасительницу. Айнагуль теперь держала сына на руках и смотрела на дорогу, где вдалеке в клубах пыли показался автобус. Асхатик вдруг улыбнулся и потянулся к Кате. Только сейчас она смогла как следует его рассмотреть. Хорошенький округлый мальчик напомнил ей Маратика. Как же Катя соскучилась по брату! Она обернулась и в тени бетонного козырька опять увидела ребенка. Маратик был не такой, каким она его помнила, и не такой, каким видела во сне. Полупрозрачный, он таял на глазах. Напоследок улыбнулся и замахал ручкой. Катя вспомнила, как видела эту ручку торчащей из-под телевизора, и улыбнулась в ответ одними только уголками губ. Наконец она увидела и услышала брата.