— Ну?.. Садитесь и вы, не так ли? Я слушаю.
Взгляд серо-голубых холодноватых глаз не отрывался от смятенного вида Саши. Под этим взглядом Саша медленно начал краснеть.
— Меня к нам послала мама — И Саша низко опустил голову, — Вы ведь знаете мою маму? — И Саша, решившись, поднял глаза.
«Что я говорю?! Что же это а говорю?!»
Однако лицо Александра Александровича удивления но выразило.
— А ты не волнуйся. Расскажи по порядку.
— Да, да… Моя мама, она… она медсестра из города «Н». Куприявичене, Петронэль… А я… а общем, я и есть ее сын… А вы…
— Продолжай, пожалуйста. Я внимательно тебя слушаю.
«Что же он… Забыл?!.. И ее к меня… Нет, нет. Не может такого быть… Отчего ж не может?.. Может! Отшагал — и дальше, вот в этот дом, вот к этому кабинету… Ушел в свою жизнь не оглядываясь… Но разве такое бывает? Страшно это, страшно!.. Нет, нет!»
— Ну, так что ж твоя мама? — со спокойной учтивостью переспросил Александр Александрович.
— Мама… она… она умерла!
Брови Бабича медленно поднялись, розовощекое лицо его примяло выражение растерянности, Потом оно как будто обмякло.
— Умерла? — сказал он грустно-задумчиво, — Но ведь, насколько помнится, мать была очень еще молода… Какое это, однако, большое горе — так рано осиротеть! Я тебя понимаю, и глубоко тебе сочувствую, разве кто-нибудь может заменить мать?.. А братья и сестры у тебя есть? А отец — он с вами?
— Но ведь… ведь мой отец… это вы!
— Погоди, погоди, — еле сдерживая улыбку, ответил Кабин, — Тебя как зовут-то?
— Александр Александрович, так же, как вас.
— Погоди-ка, дружок, Александр Александрович… Тезка. Не нервничай. С чего и когда ты взял, что я твой отец?
— Мама сказала мне перед смертью. Она сказала: «Если что-нибудь случится со мной, поезжай в Москву, к Александру Александровичу Бабичу». Прежде… прежде я у нее никогда не спрашивал… И тетя Тереза… она вдруг заплакала и созналась, что вы… что вы… что отец! Вы и наш город и тетю Терезу., вы ничего не помните? Вы забыли тетю Терезу?
— Как же, как же… Я помню и ваш прелестный маленький городок, к Терезу Юльевну, — вздохнув, сказал Александр Александрович. — Она друг твоей матери. Верно?.. Однако, Саша, здесь все-же какое-то горькое недоразумение.
Саша встал. Кровь отхлынули от рук, от лица.
— Простите, что потревожил… Мне это не просто было. Если б не мама, я бы… И потом, ведь мне от вас ничего не надо. Всего наилучшего. Но знайте: это не вы от меня отрекаетесь, а я отказываюсь от вас… Забудьте, что я приходил. Больше вы меня никогда не увидите.
Саша пошел к двери.
Александр Александрович быстро встал, спокойно и тщательно повернул ключ в замке… Эта старательность, это спокойствие и обережение себя окончательно доконали Сашу.
— Все о нас говорили, что вы… что вы замечательным человек! — Сашин голос сорвался. — Отпустите меня! Я хочу уйти!
— Возьми себя в руки, — строго и холодно сказал Александр Александрович. — И если ты в состоянии разговаривать как мужчина, мы сейчас с тобой немного поговорим. Садись-ка. Выпей воды… Вот так… Успокойся (Саша заметил все же, что рука Александра Александровича, наливавшая ему на бутылки нарзану, слегка дрожит) Успокоился? Вот. Хорошо… А где же актер? Ну, как его… Тот актер из театра Ушинскиса? Извини, я забыл фамилию… Ну, высокий, красивый.
— Вы… вы хотите сказать, что я сын… каких-то актеров?
Александр Александрович нахмурил брови и улыбнулся:
— А ты все же… гм… того… потише, не буйствуй. Я… как-никак человек семейный. Дома — дочь. Ты… ты молод, не понимаешь.
— Вы ее забыли! — шепотом оказал Саша. Вы ее совершенно не помните или не знали, не понимали! Ведь она мне назвала вас, умирая. Вас! Никого другого. «Александр Александрович Бабич. Что бы со мной ни случилась, сойди к нему» — вот и все, что она сказала.
— «Что бы со мной ни случилось, пойди к нему», — как эхо, повторил Бабич. — Подожди, подожди-ка, дай мне сосредоточиться. И это все, что она сказала?!
— А что же еще?! Разве этого мало?
— Нет, это очень много, — тихо ответил отец, встал и задумчиво повернулся к Саше.
Лицо его приняло вдруг летящее какое-то выражение. Было похоже, что он к чему-то прислушивается, к какому-то дальнему звуку… Из этого поразившего Сашу своей значительностью лица словно бы глянула жизнь во всей ее бесконечной сложности. Оно стало не просто добрым, не просто задумчивым, — это было лицо душевно богатого человека, тронувшее Сашу красотой и неожиданностью выражения.
«Но что же я такого сказал?.. Что я сейчас такого ему сказал? Откуда эта перемена?» — спрашивал себя Саша.
И не мог ответить себе. Перед ним было нечто большее, чем он мог понять.
— Стало быть, она замуж, так и не вышла? Так, так… — медленно проговорил Бабич, — А где ты, Саша, остановился? Или прямо ко мне?
— Вы неверно нас поняли, меня и маму: нам ничего не нужно от нас. Я остановился у одной женщины. И деньги у меня есть… И дом! У меня есть все… Мама хотела другого… И я… — я хотел… Конечно, все это очень смешно и глупо. Я скоро сам могу стать отцом… Но если я стану отцом… я для своих детей…
— Подожди, не спеши обидеть меня, дорогой. Мне тоже всегда был очень нужен сынок, — с непередаваемым выражением душевности сказал Бабич, — Но ведь мы не в сказке с тобой живем, мы на суровой, грубой земле… Приходится привыкать к тому, что не все ваши желания исполняются. Дай мне подумать, мальчик. Дай разобраться… И как же, по-видимому, была одинока мать! Я тронут, глубоко тронут, что она назвала меня. Я, поверишь ли, перевернут. Не знаю, право, чем заслужил такое ее доверие. Спасибо ей… Оставь-ка твой адрес, будь добр, я загляну к тебе нынче вечером или в крайнем случае завтра утром.
— Я не хочу… Я не оставлю адреса. («Что со мной? Я, кажется, сейчас разревусь… Клюнул на первое доброе слово! Не сметь! Не прощу себе! Перестану себя уважать!»)
— Адрес, — властно сказал Александр Александрович.
— Извините, но адреса я вам не дам.
— Прекрати! — грозно и коротко слазал Бабич — Человек… гм… человек, между прочны, может не знать, не догадываться, что у него есть сын… Такое… это тебе, между прочим, не приходило в голову?
— Нет, — ответил Саша растерянно.
Отец бросил быстрый, пронзительный взгляд в его сторону.
— И, может быть, я не так уж перед тобой виноват, как ты хочешь представить… Я обдумаю… Пиши-ка адрес. Только будь повнимательней, иначе мы потеряем друг друга, — строго и властно повторил Бабич.
Саша, сам не понимая, что делает, с усталой детской покорностью записал свой адрес на листке научной работы, которую ему протянул отец.
— Хорошо. А сейчас ты пойдешь домой. И ты будешь ждать меня. Ждать спокойно. Не волноваться. Ты будешь и верить и уважать. Идет?
Александр Александрович повернул ключ, открыл дверь и прошел в столовую. Саша встал и пошел за ним.
Однако не успел отец протянуть руку к замку, чтоб выпустить Сашу, как двери сами собой отворились. На пороге стояла женщина — маленькая, с молодым лицом и почти совершенно седыми, по-мальчишески коротко остриженными волосами. Глаза у нее были рыжие, расширенные, большие. Она сказала: «Здравствуй, папочка», бегло поцеловала Александра Александровича и тут же со странной чуткостью перевела глаза на стоявшего подле Сашу. Женщина поняла, вернее, почувствовала, что это не просто пациент. Она догадалась, что Александр Александрович очень сильно чей-то взволнован.
— Здравствуйте, колодой человек, — и лицо у нее от улыбки тотчас сделалось бесконечно женственный, подкупающим.
Энергичный шагом, положив на вешалку шляпу, прошла в столовую (шаг был тяжелый, ноги чуть велики, толстоваты в щиколотке). Из столовой она сказала:
— Чаю хочется так, что даже болит голова. Вы уже напились чаю?
— Никто без тебя не пил.
— Я принесла пломбир. Шоколадный.
— Будешь, может быть, Саша? — нелепо спросил отец, уже протянувший руку к замку.
— Что вы!.. Что вы!
Из глубины квартиры спокойным шагом вышла девушка в стеганой курточке, тряхнула челкой, оскалилась. Сверкнули ее неровные зубы. В глазах стояли слезы. Она сказали дрогнувшим голосом!
— Мама, это мой брат. Папа, прости меня, я заводила часы а столовой. Я… я невольно… Мама! Этот мальчик— он папин сын, и у него умерла мать.
— Неправа! Все это неправда, неправда!
Не помня себя, Саша раскрыл дверь и ринулся вниз по лестнице.
Саша лежал на тахте — той тахте, что «снимал» у Екатерины Федоровны. Он лежал, слегка поджав ноги, и притворялся, что читает. Расплывались строчки, он ничего не видел, не понимал. Саша зажмуривался, он заслонял рукой и книгой глаза.
Чувство вины перед Бабичем все росло. И тем тяжелее оно казалось, что Саша не в силах был в себе разобраться.
Я этого не хотел!.. Разве этого я хотел?..
А в ответ вставало вдруг перед ним лицо Бабича, лицо отца, — то раздраженное, то учтивое, то озарившееся внутренним светом.
Кто ты? Что ты? В какое положение я поставил тебя? Ты? Почему же «ты»… Почему «тебя»? Ведь я вас совершенно не знаю, не понимаю…
Саше не хотелось видеть отца, и вместе с тем он ждал его, чтоб оправдаться перед самим собой.
Больше всего ему бы хотелось сейчас спрятать голову под подушку, не думать, не двигаться, не дышать.
Раздался звонок, отчетливый и короткий. Екатерина Федоровна, хозяйка, пошла отворять.
Шаги в коридоре — тяжелые, шаркающие, неуверенные.
Дверь распахнулась На пороге стояла Екатерина Федоровна, за ней — Бабич. Саша приподнялся, чтобы встать, и не смог. Какое-то странное оцепенение нашло на него.
Отец был в соломенной шляпе, как и в тот раз, когда принес домов кошелку с грушами. Шляпка как-то непрочно сидела на его голове — она была маловата. Из-под соломенных полей выглядывало розовощекое отцовское лицо, сияла невинность голубых глаз. Нелепо, но физиономия отца с кустистыми седыми бровями и седой прядью, выбившейся на лоб, напомнила Саше лицо упитанного ребенка. В этом лице была что-то кроткое, об