У меня было несколько сообщений и несколько пропущенных звонков.
Большинство из них от мальчиков из группы; кто-то, должно быть, сказал им.
Сэм: Черт, не знаю, что сказать, Лекси. Я хреново разбираюсь в эмоциональных вопросах. Просто хотел выразить тебе свои соболезнования. Я рядом и могу стащить спиртное из отцовского винного шкафа.
Уайатт: Мне позвонил Киллиан. Мне очень жаль, детка.
Ной: Скажи, если я тебе понадоблюсь. Или просто позвони, если захочешь поговорить. Мы тебя любим.
Киллиан: Не знаю, что сказать, чтобы исправить ситуацию, Веснушка. Хотел бы я забрать всю твою боль. Позвони мне, когда сможешь. Я приеду, как только тебе понадоблюсь. Понимаю, ты не хочешь говорить. Не хочешь шума. Тебе нужна лишь твоя музыка. Твоя душа.
Ты — моя душа, Веснушка. Послушай это и помни об этом. Всегда.
К его сообщению была прикреплена ссылка. Я надела наушники и нажала на ссылку песни, присланной мне Киллианом. «Knockin’ on Heaven’s Door» (прим.: «Достучаться до небес») Боба Дилана. Конечно. Боб Дилан был нашей темой. Когда песня закончилась, по моим щекам текли слезы. Я свернулась в клубочек на кровати и поставила песню на повтор.
Глава 17
Оставаться в постели было невыносимо. Киллиану я тоже позвонить не могла. Все, чего я хотела: чтобы он исправил ситуацию, избавил меня от всего этого. Я нуждалась в тишине его присутствия. Но также не могла вынести мысли об этом. Показать ему обнаженную, уязвимую часть себя. Я даже не знала, как находиться рядом с собой. Поэтому надела кардиган, взяла гитару и выскользнула на свежий утренний воздух. Стены дома, возможно, и душили, но на открытом воздухе я чувствовала уязвимость. Свернувшись калачиком на одном из шезлонгов, я подтянула гитару так, чтобы расположить ее для игры. Моя рука зависла над струнами. Я не могла придумать, что сыграть. Инструмент в моих руках казался чужеродным предметом. Это шокировало. По моим щекам заструились слёзы. Даже музыка не способна была ничего исправить.
Позади открылась и закрылась дверь. Я не пошевелилась, не вздрогнула, ожидая, что это мама, сражающаяся, как и я, со своим горем. Вместо этого рядом со мной остановилась огромная фигура Зейна. Я ждала, что он что-нибудь скажет, спросит, как я, заставит меня солгать и сказать, что со мной все в порядке.
Он этого не сделал. Он ничего не сказал. Просто предложил мне своим молчанием часть своей силы.
— Это ведь не сон, да? — смиренно спросила я. — Я не проснусь от кошмара. Все это реально.
Его большая рука поднялась к моей шее и нежно сжала.
— Это кошмар, — не согласился он. — Не тот, от которого ты проснешься, но которому придет конец, — глухо пообещал он.
Я моргнула, услышав его слова, желая и надеясь поверить ему.
— Ты слышал о дементорах? — наконец спросила я, не глядя на него. Я не стала ждать, пока он ответит. — Думаю, не слышал, учитывая, что это вымышленный персонаж из «Гарри Поттера», которого ты вряд ли смотрел, если даже не видел «Волшебникастраны Оз».
Я вздрогнула при воспоминании о нашем последнем разговоре. Все, начиная с этого момента, будет разделено на «до» и «после». Раньше у меня была иллюзия, что жизнь легка, что плохие вещи случаются, но с другими. Я жила в солнечном свете, окутанная блаженным неведением и глупым счастьем, которого у меня больше никогда не будет. Потом случилось «после». «Сейчас». И я узнала правду.
— Видишь ли, дементоры — это существа, которые высасывают из человека каждую частичку счастья. Лишают всех хороших воспоминаний, пока в конечном итоге ничего не останется, они заставляют людей верить в то, что возможность счастья невозможна. — Я сделала паузу. — Вот, на что это похоже, — выдавила я.
Зейн опустился передо мной на колени и обхватил сзади за шею так, чтобы его серые глаза встретились с моим взглядом.
— Даже в самом жестоком из миров не существует реальности, где что-то лишило бы тебя возможности снова быть счастливым. Я об этом позабочусь, — заявил он. — Не буду врать; это дерьмово. Трудно. Надеюсь, это самая трудная вещь, которая когда-либо оставит шрам в твоей жизни. Но шрамы исчезают. Раны заживают. Ты исцелишься, девочка, — пообещал он.
Я уставилась на него, моргая. Затем разрыдалась, ныряя в его тело и заливая слезами его футболку. Он обнял меня, позволяя окатить его океаном слез. Поцеловав меня в голову, Зейн слегка отстранился.
— Как насчет того, чтобы зайти в дом, и я приготовлю моим девочкам завтрак? — тихо спросил он.
Я вытерла глаза.
— Твоим девочкам? — повторила я. — Мы теперь твои, Зейн? Ты останешься с нами?
Черты лица Зейна стали суровыми.
— Ты и твоя мама — мои девочки. Я никуда не уйду, Лекси.
Я грустно улыбнулась, затем встала и последовала за ним в дом.
***
Потягивая вторую кружку кофе за утро, я наблюдала, как Зейн разбивает яйца на сковороду. Он настоял самому приготовить завтрак. Я прислонилась к стойке и наблюдала за ним. Не желая признаваться в этом себе, но и не желая находиться слишком далеко от него, но с ним я чувствовала себя в безопасности. Демоны в его глазах понимали тех, с кем познакомилась я.
Мои мысли обратились еще к одному человеку, с кем я чувствовала себя в безопасности. К Киллиану. Ему я еще не ответила. Не знала, что написать. Никому из мальчиков. Если бы ответила, признала их сочувствие, это сделало бы все реальным. Зейн не сочувствовал мне, а значит, не придавал моему горю реальности. Он давал мне поддержку и силу, но не сочувствие. Различие было важным. От этого, похоже, и зависело мое здравомыслие.
Я посмотрела на его профиль. Для этого мне пришлось поднять глаза вверх. Далеко вверх. Киллиан был выше меня, и мне приходилось вставать на цыпочки, чтобы даже оказаться с ним лицом к лицу. Зейн был еще выше и шире. Все его тело представляло собой огромную стену мышц и ярких татуировок. Мои глаза скользили по красочным рисункам, покрывающим его руку.
— Они что-то значат? — спросила я, наконец, кивнув на татуировки.
Взгляд Зейна метнулся к ним.
— Они значат всё, Лекс.
Я в замешательстве поморщилась.
В его глазах мелькнул проблеск улыбки, прежде чем я заметила скрывающихся за ним демонов. Теперь, когда пелена невинности была сорвана с моих глаз, мне, казалось, стало проще их видеть.
— Это напоминания, — добавил он, как бы для пояснения.
Однако это мало что прояснило.
— Напоминания о чем?
Зейн напрягся.
— О жизни. О смерти. И обо всем, что между ними.
Я кивнула в свою чашку.
— О чем-то постоянном, когда все в жизни кажется таким временным, — пробормотала я.
Зейн резко вскинул голову, впившись взглядом в мои глаза. Что-то было в его взгляде. Почти... гордость.
— В шестнадцать лет ты мудрее 80% населения планеты, — пробормотал он.
Я улыбнулась. Это была не счастливая улыбка. Если бы для мудрости и понимания жизни требовалось разбитое сердце, я бы за секунду обменяла их на целую жизнь глупости и замешательства. Ради Стива и Авы. Ради них я бы отказалась от своего голоса, пальцев, возможности читать, петь, слушать музыку. Ради передышки от боли.
— Как думаешь, нам стоит разбудить маму? — спросила я, беспокоясь о ее душевном состоянии. Мне нужно было ее увидеть. Чтобы убедиться, что она все еще здесь.
— Дадим ей поспать, Лекс. Она проснется, когда выспится, — ответил Зейн мягким голосом.
Мне нравилось, как менялось выражение его лица при упоминании о маме. С какой нежностью он говорил о ней. Мне это нравилось для нее. Сейчас ей это было нужно. Нам обеим.
— Либо когда ее тело начнет отказывать без кофеина, — попыталась я пошутить, но боялась, что шутка вышла неудачной.
Интересно, почувствую ли я когда-нибудь снова вкус к шуткам. Смеху. Как я могу смеяться, когда Стив и Ава мертвы? Ушли навсегда.
— Зейн, ты веришь в рай? — прошептала я, отчаянно желая услышать, что они не ушли в пустоту. Исчезли в небытии. Это было бы невыносимо жестоко.
Зейн вздрогнул от моего вопроса, снял сковороду с огня и повернулся ко мне. Его большие ладони обхватили мои щеки, поглотив лицо.
— Не уверен насчет Бога, девочка. Не верю в то, что причиняет людям, заслуживающим счастья, столько боли.
Мое сердце ёкнуло от его слов. Я понимала, что один человек, отрицавший существование Бога, не сделает это реальным. Но считала, что этот человек, Зейн, обладает авторитетом и большей мудростью, чем я. Потому что, если бы боль равнялась мудрости, он, вероятно, был бы Йодой в жилете.
— Но я верю, что эти люди, хорошие люди, уходят в лучший мир, которого они заслуживают, — продолжил он, давая мне проблеск надежды.
Я сморгнула слезы.
— Думаешь, Стив и Ава там? — спросила я. Умоляла.
— Я знаю это, дорогая, — сказал он с решимостью, заставившей меня поверить.
За это я и уцепилась. За крошечный проблеск. Он стал бы моим маяком среди черных штормовых туч, которые мучили мой разум.
***
— Куколка, еще двадцать минут, и мы уезжаем! — крикнула мама со второго этажа. — Столько времени требуется Зейну, чтобы забрать «клетку»… что бы это, во имя Ченнинга Татума, ни значило. Вроде бы, на байкерском сленге это означает «автомобиль». Почему они не называют это машиной мне не понять?
Мне хотелось улыбнуться. Правда, хотелось. Я даже попробовала. Но мне казалось, что мое лицо исказилось в странной гримасе, будто от инсульта или чего-то в этом роде. Мама старалась. Прилагала все усилия. Думаю, она пыталась держаться, чтобы мне было сложнее развалиться на части. К счастью, ни у кого из нас не было времени подумать о том, чтобы развалиться, поскольку сразу после завтрака мама купила три билета на ближайший рейс до Вашингтона. Да, три. Зейн тоже летел с нами.
Он заявил, что «хрена с два» его девочки столкнутся «с этим дерьмом в одиночку». Да, его девочки. Мама даже не сказала ни слова, несмотря на огромное количество ненормативной лексики в этом предложении. Мне показалось, она была благодарна ему за то, что он едет с нами. Нет, я была уверена в этом. Я пришла в ужас от того, что произойдет, если он оставит нас с мамой одних, отражающих горе друг друга. Я боялась, что у мамы не будет никого, кто ее поддержит, чтобы ей не пришлось справляться с этим в одиночку.