Дождь еще шел, когда они вышли во двор. Миллер выглядел уставшим и опустошенным. Он проиграл, это было ему ясно. Трудность для него заключалась в том, что он не видел способов воздействовать на священника, кроме как прибегнуть к официальным мерам. А этого ему совсем не хотелось. Когда они подошли к машине, Фитцджеральд открыл им дверцу и сел рядом с шофером. Когда они влились в общий поток машин, Миллер сказал:
— Я хотел показать вам реальность, но это ведь ничего не изменило, не правда ли?
— Когда мне было двадцать лет, меня высадили с парашютом в горах Крета, я был одет партизаном. Очень романтично. Ночная операция и все прочее. Когда я добрался до городка, который был целью высадки, меня остановил немецкий часовой. Он был из полевой жандармерии.
Миллер сам не заметил, как заинтересовался.
— Вас выдали?
— Что-то вроде того. Он не был слишком злым. Он сказал, что ему искренне жаль, но он должен меня сторожить, пока не прибудут люди из гестапо. Он угостил меня вином. Мне удалось ударить его по голове бутылкой.
На мгновение отец Да Коста замолчал, созерцая картины из прошлого, и Миллер спросил:
— Ну так что же дальше?
— Он всадил мне пулю в левое легкое, и я задушил его собственными руками, — ответил священник, показывая свои руки. — С тех пор я молюсь о нем каждый день.
Они свернули на улочку, которая вела к церкви, и Миллер вздохнул:
— Ладно, я понял.
Машина остановилась у края тротуара. Он продолжал более официальным тоном:
— Юридически ваше поведение можно определить как сообщничество. Вы это понимаете?
— Прекрасно понимаю.
— Ладно. Вот что я намерен делать. Я собираюсь обратиться к вашему начальству, может быть они смогут вразумить вас.
— Вы хотите попасть на прием к мистеру О'Хэллорану. Я сам пытался увидеть его сегодня, но он отсутствует. Он будет здесь только завтра утром. Но для вас этот визит будет бесполезным.
— Тогда я попрошу ордер на арест и вы отправитесь в заключение.
Отец Да Коста важно покачал головой.
— Делайте то, что велит вам долг. Я вас очень хорошо понимаю, инспектор. Я буду молиться за вас.
Он открыл дверцу автомобиля и вышел.
Миллер заскрипел зубами, когда машина отъезжала.
— Он будет молиться за меня! Представляете себе?
— Я понимаю, шеф. Святой человек, да?
В церкви было холодно и сыро, когда священник вошел в нее. Перед службой почти не оставалось времени. Он чувствовал, что устал, страшно устал. День выдался ужасный, это был самый страшный день со времен концентрационного лагеря в Шонг Саме. Эх, если бы Миллер и Фэллон со всей компанией попросту бы исчезли с лица земли!
Он погрузил пальцы в святую воду и заметил, что в часовне святого Мартина зажглась спичка. Она осветила лицо человека, находящегося там и зажигавшего свечу.
На секунду время остановилось, а затем из темноты возник сам дьявол во плоти.
Глава восьмаяДьявол и его деяния
— Что вы здесь делаете, мистер Миган? — спросил отец Да Коста.
— А вы знаете, кто я такой?
— О да! Я с юных лет умел узнавать дьявола.
Миган секунду смотрел на него с удивлением, затем разразился смехом, откинув голову назад; его смех гулко разнесся под сводами.
— Это великолепно, это мне нравится!
Священник ничего не ответил, и Миган пожал плечами, поворачивая голову к алтарю.
— Я ходил сюда ребенком. Я пел в хоре. Вы мне не верите, так ведь?
— А что следовало бы?
— Я столько раз всходил на этот алтарь, когда была моя очередь служить мессу. Красная сутана, белая накидка. Моя мать отбеливала эти накидки каждую неделю. Она обожала, когда я показывался наверху. В то время здесь служил кюре отец О'Мэйли.
— Я слышал о нем.
— Суровый, словно старая кожа, такой был парень! — Миган пустился вспоминать, очень довольный сам собой. — Помню, как однажды в воскресенье вечером два ирландца, пьяные в стельку, вломились в церковь. Было это перед вечерней службой. Они тут изрядно набезобразничали — все опрокидывали и ломали. А он их вытурил, вы бы только видели — как это было! Пинок — и они уже на улице! Он кричал, что они осквернили Дом Господень и все такое прочее... Старый набожный чертяка, вот кто он был. Однажды он накрыл меня с пачкой сигарет, которую я стянул в лавке на углу. И что вы думаете? Он позвал фараонов? Нет, он попросту отметелил меня тростью в ризнице. Ха! Это сделало меня честным на целых две недели! Клянусь вам, отец мой.
— Что вам здесь надо, мистер Миган? — спокойно повторил священник.
Миган широким жестом обвел церковь.
— Да, здесь все было иначе, это я вам говорю. Тогда здесь было красиво, настоящее зрелище, а теперь... Стены вот-вот обрушатся. У вас есть реставрационный фонд? Похоже, что с этим дела обстоят плохо.
Тогда отец Да Коста все понял.
— И вам хотелось бы помочь мне, я правильно говорю?
— Именно, господин кюре, совершенно верно.
Позади них открылась дверь, они повернули головы и увидели старую женщину с корзинкой. Пока она крестилась, священник пробормотал:
— Мы не можем говорить здесь. Пойдемте.
Они воспользовались подъемником и оказались на колокольне. Дождь еще шел, но туман рассеялся, и перед ними открылся замечательный вид на город. Даже виднелась граница песчаных равнин в пяти-шести километрах от церкви. Миган казался искренне очарованным.
— Смотрите-ка! Я поднимался сюда всего один раз, но тогда я был ребенком, и находился внутри колокольни. Теперь — совсем другое дело.
Он перегнулся через перила и указал пальцем на пустырь, на котором работали бульдозеры, расчищая мусор.
— Мы жили там, Кибер стрит, дом тринадцать.
Он повернулся к отцу Да Косте, который продолжал хранить молчание. Понизив голос, он спросил:
— Этот договор между Фэллоном и вами... Вы намерены его соблюдать честно?
— Какой договор?
— Вам прекрасно известно, о чем я говорю! О трюке с исповедью. Я в курсе дела, он мне все рассказал.
— В таком случае, если вы католик, вы должны знать, что я ничего не скажу. Тайна исповеди будет абсолютной.
Миган разразился смехом.
— Я знаю. Ну и хитрец этот Фэллон. Он вам лихо заткнул рот, а?
Маленькая искорка ярости сверкнула в глубине души Да Косты, и он глубоко вздохнул, чтобы погасить ее.
— Можно сказать и так.
Миган еще раз рассмеялся.
— Как бы то ни было, отец мой, я всегда оплачиваю свои долги. Сколько? — спросил он, обводя жестом церковь, леса и все остальное. — Чтобы отреставрировать все?
— Пятнадцать тысяч фунтов. За необходимые предварительные работы. А позже нужна будет большая сумма.
— Хорошо. С моей помощью вы смогли бы получить необходимую сумму за два-три месяца.
— Могу я знать, каким образом?
Миган закурил.
— Для начала есть клубы. Их наберется не один десяток по всему Северу. Достаточно одного моего слова, чтобы они пустили шапку по кругу.
— И вы серьезно думаете, что я приму эти деньги?
Миган искренне изумился:
— Да ведь это же просто деньги, что же еще? Кусочки бумаги, разменная монета, как говорят сведущие люди. Разве вам не это нужно?
— Был случай, о котором вы, вероятно, забыли, мистер Миган, когда Христос изгнал торговцев из Храма. И он не просил у них платы за уступку.
— Я не понимаю.
— Хорошо, поставим вопрос иначе. Моя вера учит меня, что примирение с Господом всегда возможно. Всякий человек, как бы низко он ни пал, как бы страшен ни был его грех, не лишается права на милосердие Бога. Я всегда верил в это, до настоящего момента.
Миган побледнел от ярости. Он схватил Да Косту за руку и толкнул его к перилам, указывая на пустырь.
— Тринадцать, Кибер стрит. Лабиринт из трущоб. Комната внизу, две — наверху. Один туалет на четыре дома. Мой старик смылся, когда я был еще сосунком, и правильно сделал. Моя старуха зарабатывала на пропитание случайным заработком, когда находила его. Когда она его не находила, то мы довольствовались одним или двумя фунтами — результатом ее вечерних прогулок. Жалкая шлюха, вот кто она была.
— И стирала вашу накидку каждую неделю, и отбеливаяа ее? И кормила вас, и купала, и отправляла в церковь?
— К черту все это, — холодно сказал Миган. — Единственное право, которое у нее было, как и у всех обитателей с Кибер стрит, это право поцеловаться со смертью, но это не для меня. Не для Джека Мигана. Я теперь высоко. Я у вершины мира, и никто не смеет меня трогать!
Отец Да Коста не испытывал ни малейшей жалости, только отвращение. Он спокойно заявил:
— Я думаю, что вы — самая мерзкая и извращенная личность, которую мне когда-либо доводилось встречать. Если бы я мог, то с радостью лишил бы вас всех прав. Я рассказал бы все, но по причинам вам хорошо известным, это невозможно.
Миган овладел собой и снова обрел хладнокровие. Он ехидно заметил:
— Тем лучше, тем лучше. До меня вы и кончиком пальца не дотронетесь; но вот Фэллон — это же совсем другое дело, а? Он-то убивает только женщин и детей.
На какой-то момент у священника перехватило дыхание. Он с трудом проговорил:
— Что вы имеете в виду?
— Не убеждайте меня, что он вам не рассказывал! Ничего о Белфасте и Лондондерри, ничего о том автобусе, набитом школьниками, который он взорвал? — хихикал Миган, наклоняя лицо к священнику с выражением любопытной настойчивости, затем он улыбнулся. — Это вам не нравится, так ведь? Вы ведь не устояли перед его ирландским обаянием? Он вам очень понравился, да? Я слышал, что некоторые священники...
И тут же он почувствовал, что железная хватка сжимает его горло, и какая-то сила толкает его к подъемному устройству. Миган постарался освободиться изо всех сил, он дергался, а глаза священника, мечущие молнии, все ближе оказывались возле его лица. Миган попытался ударить его коленом, но священник ловко увернулся, Он встряхнул Мигана, словно крысу, открыл дверцу подъемника и швырнул его внутрь. Пока Миган поднимался с пола, клетка поехала вниз.