Миллер нетерпеливо дернул головой, но О'Хэллоран продолжал говорить спокойным голосом. Вид его был очень внушительный.
— Чтобы исповедь выполняла свою роль, она должна быть произнесена в чьем-либо присутствии, и тут на сцену выступает священник. Только как посредник между человеком и Богом, и нельзя утешить человека, если не обещать ему, что его признание будет сохранено в тайне и ни в коем случае не будет разглашено.
— Но мы-то говорим об убийце, монсеньор! Об убийце и об организации, дела которой ужаснули бы вас.
— Сомневаюсь, — сказал каноник с легким смешком и поднес к трубке еще одну спичку. — Странно, но большинство людей считают, что священники некоторым образом находятся вдали от событий мирских. Мне приходилось за одну неделю сталкиваться с таким количеством страшных дел, какое с обычным человеком не случается за всю его жизнь.
— Очень интересно, — проворчал Миллер, — но я не вижу связи.
— Хорошо, инспектор. Вот сами посудите. Во время войны я находился в немецком лагере для заключенных, и все наши планы побега проваливались, потому что кто-то ставил руководство в известность обо всех проектах...
Он поднялся и, тяжело опираясь о трость, пошел к окну.
— Я знал, кто это, я знал это в течение долгих месяцев. Этот человек признался мне во всем на исповеди.
— И вы ничего не сделали? — воскликнул Миллер, искренне шокированный.
— О, я очень старался вразумить его, но больше ничего сделать не мог. У меня не было возможности как-нибудь дать знать другим, даже намекнуть на то, что происходит. Вы что же думаете, такой груз на душе было легко носить? Я признаюсь вам, инспектор: и недели не проходит, как кто-нибудь мне признается в чем-нибудь незаконном.
Миллер встал.
— Значит, вы не можете нам помочь?
— Я не говорил этого. Я побеседую с ним. Я выслушаю его. Подождите, пожалуйста, если вас не затруднит, в другой комнате. Это займет несколько минут.
— Хорошо, но мне хотелось бы встретиться с ним в вашем присутствии, прежде чем мы уйдем.
— Как угодно.
Они вышли, и О'Хэллоран нажал кнопку переговорного устройства.
— Я готов принять отца Да Косту.
Это было грязное дело, и он чувствовал себя очень подавленно. Он посмотрел на сад под дождем и спросил себя, что он может сказать отцу Да Косте. Дверь позади него открылась. Он медленно обернулся.
— Ах, Майкл, черт побери, что мне с вами делать?
— Сожалею, монсеньор, но эта ситуация от меня не зависит.
— Такие ситуации никогда ни от кого не зависят, — пробормотал каноник, снова усаживаясь на место. — Это правда, что они подозревают? Это дело связано с исповедью?
— Да, — просто ответил отец Да Коста.
— Так я и думал. Конечно, инспектор прав. Это единственное разумное объяснение, — произнес О'Хэллоран с глубоким вздохом. — Думаю, что он пойдет до конца. Вы готовы к этому?
— Естественно, монсеньор.
— Ну так покончим с этим, — объявил каноник и снова нажал на кнопку. — Пригласите старшего инспектора и инспектора Фитцджеральда... В этой истории присутствует доля черного юмора, не так ли?
— Вы так думаете, монсеньор?
— Конечно, сами подумайте. Вас направили в храм Святого Имени в качестве дисциплинарного взыскания, так ведь? Чтобы вы приняли урок уничижения, и вот, пожалуйста, — вы снова по уши увязли в скандальной истории! Здесь я пользуюсь выражением епископа.
Дверь открылась, и появились Миллер и Фитцджеральд. Миллер кивнул отцу Да Косте.
— Здравствуйте, отец мой.
Каноник О'Хэллоран поднялся, сознавая, что этого требует ситуация.
— Я обсудил положение вещей с отцом Да Коста, господин старший инспектор. Если быть откровенным, то мне кажется, что здесь ничего не поделаешь.
— Понима... Господин кюре, я вас в последний раз спрашиваю: вы готовы помочь нам?
— Сожалею, инспектор, — ответил Да Коста.
— Я тоже, отец мой, — сказал Миллер ледяным официальным тоном. — Мы обсудили ситуацию с моим руководством, и вот что я решил. Рапорт обо всем этом и о вашей роли в данном деле завтра будет положен на стол генеральному прокурору, чтобы он принял меры, которые сочтет необходимыми.
— Как вы думаете, к чему это приведет? — спросил О'Хэллоран.
— Думаю, что есть все шансы получить ордер на арест отца Да Косты по обвинению в сообщничестве и укрывательстве преступника.
Лицо каноника омрачилось, однако он медленно покачал головой.
— Вы напрасно теряете время, инспектор. Этого никто не допустит. Никогда вам не выдадут такого ордера.
— Увидим, монсеньор.
Миллер повернулся и вышел в сопровождении Фитцджеральда.
О'Хэллоран вздохнул и снова опустился в кресло.
— Ну вот. Теперь нам остается только ждать.
— Сожалею, монсеньор.
— Знаю, Майкл, знаю. Могу ли я чем-нибудь помочь вам? Хоть чем-нибудь?
— Вы исповедуете меня, монсеньор?
— Конечно.
Отец Да Коста обошел письменный стол и преклонил колени.
Когда Фэллон вошел в церковь, Анна играла на органе. Это была всего лишь репетиция, упражнение. Она разучивала религиозные гимны, они были очень простые. Он сел в первый ряд, чтобы послушать, и через несколько секунд она внезапно прервала занятия.
Он поднялся по ступеням на хоры.
— Проклятье жизни любого органиста — это религиозные гимны, — сказал он.
Она порывисто обернулась на голос.
— Вы пришли рано. Дядя Майкл сказал, что ждет вас в час.
— Но у меня нет других дел.
— Хотите поиграть? — предложила она поднимаясь.
— Нет, не сейчас.
— Хорошо. Тогда прогуляйтесь со мной. Мне надо побыть на воздухе.
Пальто Анны было в ризнице. Он помог ей надеть его. Дождь шел как из ведра, когда они вышли, но она, казалось, даже не замечала этого.
— Куда вы хотели бы пойти? — спросил он.
— Здесь очень хорошо. Мне нравится гулять на кладбище. Здесь такой покой.
Она взяла его под руку, и они пошли по аллее между памятников в викторианском стиле и надгробных плит. Ветер гнал листья, насыпал их на могилы, и листья были похожи на маленькие живые существа, умеющие летать по воздуху.
Они остановились у старого мраморного мавзолея, Фэллон закуривал сигарету, и в этот момент у бокового портала показались Билли в компании с Уорли. Заметив Анну и Фэллона, они торопливо отступили в укрытие.
— Видишь, он еще здесь, — прошептал Уорли. — Слава богу.
— Возвращайся на Сен Пол-сквер и жди Джека, — приказал Билли. — Скажи ему, где я нахожусь. А я пока послежу за ними.
Уорли ушел, и Билли прошел на кладбище. Он следовал за Анной и Фэллоном, прячась за памятники.
— Я хотела бы поблагодарить вас за то, что вы сделали вчера вечером, — сказала Анна.
— Не стоит.
— Один из тех людей оказался вашим старым другом. О'Хара, кажется так его зовут?
— Нет, вы ошибаетесь, — торопливо возразил Фэллон.
— Не думаю. Дядя говорил с ним, когда вы ушли, в пабе на углу. О'Хара ему много рассказал о вас. Белфаст, Лондондерри, ИРА.
— Негодяй, — пробормотал с горечью Фэллон. — У него всегда был длинный язык. Однажды кто-нибудь раз и навсегда заткнет ему пасть, если он и впредь будет так болтлив.
— Он не хотел плохого. Дяде показалось, что он восхищается вами... На войне иногда происходят вещи, которых не желают.
Фэллон сухо перебил ее.
— Я никогда ни к чему не возвращаюсь, ни в мыслях, ни в действиях. Это ни к чему, — проговорил он, поднимая лицо и подставляя его под капли. Они перешли на другую аллею. — Господи, это когда-нибудь кончится? Ну и жизнь! Даже небеса, и те плачут!
— Вы судите о жизни с чрезмерной горечью, мистер Фэллон.
— Я говорю что думаю, и для меня жизнь — это мир, достойный самого гадкого имени.
— Разве в нем ничего нет? Ни единой вещи, которая интересовала бы лично вас?
— Только вы, — пробормотал он.
Они были совсем рядом с домиком, и Билли наблюдал за ними в бинокль, спрятавшись позади мавзолея.
Анна остановилась и повернулась к Фэллону.
— Что вы сказали?
— Вам нечего делать здесь, — сказал он, обводя жестом руки кладбище. — Это место принадлежит мертвым, а в вас столько жизни.
— А в вас?
Воцарилось тягостное молчание, затем он спокойно ответил:
— Нет, я — совсем другое дело. Я ходячий мертвец. Я уже давно стал таким.
Она будет вспоминать эти слова, как одну из самых страшных вещей, случившихся с ней за всю жизнь.
Она подняла на него свои большие невидящие глаза, устремленные в бесконечность, затем внезапно встала на цыпочки, обняла его за шею и пригнула его голову к себе. Потом страстно его поцеловала в открытый рот и отстранилась.
— Вы почувствовали что-нибудь? — спросила она. — Мне удалось хоть что-нибудь пробудить в вас?
— Думаю да, — сказал он не без смущения.
— Тем лучше. Теперь я оставлю вас. Я хочу переодеться, а потом приготовлю завтрак. А вы поиграйте на органе, пока ждете дядю.
— Хорошо.
Фэллон сделал несколько шагов, и она окликнула его. Он обернулся и увидел ее на пороге, возле приоткрытой двери.
— Ах, мистер Фэллон! Думайте обо мне. Вспоминайте меня. Сосредоточьтесь на этой мысли. Я существую. Я реальна.
Она вошла в дом, закрыла дверь, и Фэллон пошел прочь, ускорив шаг.
Когда он скрылся из виду, Билли вышел из убежища, держа бинокль в руке. ФЭЛЛОН И ПЛЕМЯННИЦА КЮРЕ! Вот это интересно.
Он было собрался уходить, когда его внимание привлекло одно из окон дома. Он отступил в свое укрытие и поднес бинокль к глазам.
Анна, стоя у окна, расстегивала блузку. У него тут же пересохло в горле и сжались внутренности, а когда он увидел, как она снимает юбку, и та скользит по ее ногам на пол, руки его, сжимающие бинокль, задрожали.
— "Вот девка, — подумал он, — и она — с Фэллоном!" С Фэллоном!
Боль, возникшая в паху, была почти непереносимой. Тогда он повернулся и побежал.
Фэллон играл на органе уже больше часа. Он сделал перерыв, чтобы отдохнуть. Давно он так не играл, руки его болели, но он все равно испытывал удовольствие.