Гринберг признается:
– Это правда.
Новоженов:
– Обладая таким жизненным опытом и такой наблюдательностью, как у Валеры, я б вообще писал только про еблю. Вот у него есть рассказ «Похороны в Риге»… Нет ничего сильней, чем пережитый опыт человеческий. Давайте выпьем за Валерия! – Кто-то пьет, кто-то продолжает слушать. – Я прочитал рассказ «Казино "Сон"» и расплакался – я был с похмелья, и это, видимо, тоже повлияло. Это при том, что я не Горький, который любил поплакать…
– Горький прочитал рассказ Бунина и так расчувствовался, что вышел к завтраку, забыв надеть вставную челюсть.
Гринберг:
– Я с трепетом и любовью отдаю в любимый журнал «Медведь» все свои тексты.
Куприянов:
– Можно мне сказать два слова как вице-президенту литобъединения «0,5», о котором мало кто знает? Мы создали его и стали собираться по поводам и без поводов. Наверное, каждый из нас мог бы претендовать на роль лидера и объединителя, но так получилось, что мы собираемся вокруг Гринберга. Правда, он стал тяготеть к Союзу писателей, к официальщине… Но я, прошедший этот путь, должен сказать: там темно и холодно.
Кох:
– Валера, не слушай его! Я был там, там тепло и уютно.
(Смех в зале.)
Свинаренко:
– Прошу принять к сведению опровержение бывшего вице-премьера: в Кремле тепло и сухо. Как в памперсе.
Кох:
– Так вот, Валера, не ходи туда!
Гринберг:
– Я тебе клянусь, что этого не будет. Как называлось то постановление – «За партийную литературу»?
– «О партийной литературе и партийности в литературе». Только не помню, кто написал. И про что, кстати, не помню. А название крепко вбили в голову на журфаке.
Меж тем за столом кто-то запел «Бригантина поднимает паруса». Несколько голосов подхватили. Поют нестройно и, к счастью, негромко.
Кох:
– Есть небесный Иерусалим и есть земной. Мы свою страну не просрали.
Свинаренко:
– А ты знаешь, как появился Третьяковский проезд?
Куприянов:
– Откуда мне знать? Я лимитчик.
– А я что, коренной, что ли, москвич? Но я тебе скажу: Третьяков купил кусок земли и построил там этот проезд, чтоб людям было удобней ездить. А наши современники эту красивую идею опошлили и устроили там паркинг для посетителей бутиков. Отвратительно.
Романова:
– Есть мужчина, с которым чувствуешь себя спокойно.
– Я зачехлил, – напомнил Гринберг, догадавшись, что это начало тоста в его адрес.
– Зачехлил в «Дюрекс», – пошутил кто-то.
Романова на шутки не отвлекалась, она продолжала о серьезном:
– Тебе отдельное спасибо за твой внутренний мир.
Пьяные орали кругом, но она продолжала говорить:
– Спасибо тебе как писателю и как мужчине.
Выпили. После короткой паузы и звона посуды Гринберг продолжил разговор об источниках своего творчества:
– Секс занимает в сутках 1/1000 процента по времени. Неужели это справедливо, что такое мизерное количество времени, которое мы отдаем этой пагубной страсти, столько сил отнимает от реальной жизни? Мечты, поступки, необходимость ехать за туманами или в Нижний Новгород ебать кого-то? Нет, не надо придавать этому слишком большого значения… Это очень неправильно.
Разговор плавно перетек на тему любви.
– N. (один ньюсмейкер) в любом притоне имел скидку 80 процентов. Его узнавали! И вот, помню, гуляли мы с ним в одном публичном доме. Он лежит на кровати усталый, похмельный, беззащитный такой, без трусов… Эти твари (проститутки) сначала вели себя пристойно, а потом начали торговаться. Ну каково? Такой человек! Попросили мы у них скидку, а они говорят: «Дядя, иди на хуй, у нас свои проблемы».
В обсуждение темы проституции включилась единственная на этом обеде женщина – Ольга Романова. Все удивились: она-то что может сказать? Но она смогла:
– Выпивали мы как-то в серьезной компании, с олигархами, и те наняли кучу проституток. Дали им денег, выпивали с ними, болтали, а ебать не стали. И те обиделись. Я удивилась: чего обижаться, когда деньги заплачены? Те мне говорят: «Вот вы кто? Журналистка? Вот если бы ваши статьи покупали и не печатали, как бы вы себя чувствовали?»
– Оля, ты б им сказала, что они могут после отработать, мы б их вызвали.
– Не догадалась я! А они мне, кстати, так понравились! Такие красивые девки!
Кох:
– Оля! Ты настоящий писатель, тебе уже девушки нравятся.
Орлов:
– Да-да. Я это понимаю. В поселке художников на улице (далее он дал точный адрес) был публичный дом. И вот мы с ребятами сидим в кафе «Слимз» и видим: идет мимо знакомая проститутка из этого заведения и плачет. Мы говорим: «Что такое? Иди к нам, выпей». Она подошла, выпила и говорит: «Не поверите! Есть такая игрушка, тамагочи, ее надо покормить, поиграть с ней, а то она умрет. Я пошла с клиентом наверх, а пора было как раз кормить. И я сказала: «Девки, покормите игрушку, вот видите, надо эту кнопку нажать». А эти проститутки не покормили! Я же их просила! Что, трудно? Вот я б тебя, Орлов, попросила б, – тебе трудно было б»? Мне – нет. Потом они отмечали девять дней, как тамагочи умерла. А потом мы к ним зашли 31 декабря, и они говорят: «Какие вы все на Новый год женатые!»
Мы дали водителю денег, он привез елку, девять тортиков и дешевого молдавского шампанского. Я их иногда встречаю, тех девок, и они говорят: «Старик, мы тот Новый год никогда не забудем! Вы про нас вспомнили. А то б мы сидели в комнате и смотрели на этот бильярд, на этот диван, который нам не мил». Они спрашивали: «Почему ты ту выбрал, а не меня? Что, платье не то?» Дело не в сексе и не в деньгах, у них реально там каждый раз как конкурс красоты. А как ебутся!
– Я поехал как-то в Андалусию, а там русские бляди.
– Утечка мозгов – и даже того почище.
– Они так нам обрадовались. Потому что испанцы за один прием должны два раза кончить. А русским достаточно одного раза, и можно поговорить.
Свинаренко:
– Можно сказать тост?
Гринберг:
– Только без ксенофобии, пожалуйста.
– Ну ладно, про ксенофобию на этот раз не буду, тем более вы и так знаете, что я могу про нее сказать. Я про другое. Про то, чем хорош Гринберг. Мне кажется, ни у кого мы не видели такого трепетного отношения к литературе, как у него. Он циничен во многих вещах, но не тут. У нас у всех, вместе взятых, не наберется столько трепетности. У него любовь к литературе такая, как у гимназистки! Русская литература должна быть ему за это благодарна. Все вокруг орут, никто не слушает, кроме Гринберга, – пьянка есть пьянка.
Но нет, оказалось, что слушал еще и Орлов; он сказал алаверды:
– Раньше Гринберга попрекали лудоманией. А теперь он с нее спрыгнул. То, что Гринберг подсел на литературу, как другие подсаживаются на казино, – счастье для людей, которые читают. Я читаю Гринберга и иногда начинаю ржать как подорванный. Это очень интересно, что я смеюсь над написанным, – ты ведь очень устный…
– Блядь, это моя проблема.
– Валера, мне совершенно насрать на то, что называется писаной литературой. Но я с удовольствием и с удивлением прочитал твою книгу.
– Фактически Гринберг сначала дрочил (рассказывал устно), а потом стал ебаться (то есть творить письменно), и девушки сказали: «Скотина, ты все это время дрочил! А мог бы давно ебаться…»
Кох:
– Тут Гринберга захваливать взялись? Так я вам скажу правду: вы гений, ваше величество.
Смех в зале. Кох продолжает:
– Давайте вместе признаем одну вещь: мы живем и дышим одним воздухом с человеком, который уже миновал уровень Аверченко и уже хуярит на уровне Чехова. И он еще не умер! Он пишет! Он еще Чехова обставит, вы будете смеяться. И мы еще разбогатеем на мемуарах про Гринберга.
Шум, галдеж.
– Мы на Нобелевку!
Новоженов:
– Ни один пишущий человек не нуждается в сравнении с великими. Не лучше, не хуже – надо писать по-своему. Не надо тревожить дорогие гробы. Не надо ломать гостиницу «Москва».
Дальше все снова орут неразборчиво. Начинает казаться, что вечер перестает быть литературным; его участники уже настолько пьяные, что связной беседы от них трудно ожидать. Со всех сторон доносятся отрывочные реплики:
– Ну тебя в жопу! – Кто это, кого?
– Вы считаете нужным вычеркивать – вычеркивайте. Лишь бы печатали!
– Люди – хуй на блюде…
– Ни хуя!
Но вдруг прорезался связный тост, это взял слово Абрамов:
– Не важно, как дальше сложится твой творческий путь. Важно то, что благодаря тому, что ты написал, мы с тобой познакомились. И ты украсил нашу жизнь.
И снова более или менее ровный гул, как в советской пивной. Прорезаются только куски типа:
– У меня была бабушка моей первой жены… ей было 100 лет, реально, я отвечаю вам.
– Давайте вздрогнем.
Далее последовал старый, хорошо известный в наших кругах рассказ про поход солидных людей к дешевым прыщавым проституткам, причем немолодым:
– Пришли в бордель, он посмотрел и говорит: «Я их ебать не буду»…
Звон вилкой по бокалу.
– Валера, ты можешь послушать тост? Или тебе не интересно?
Юшкин:
– Валера! Модная хуйня уйдет в канализацию, а мудрость твоя – останется.
– …Если у человека хуй не стоит – зачем ему машина?..
– Можно я когда-нибудь вам скажу, что я думаю? У читателя есть сердце, у него могут быть минуты уныния. Если мы его превращаем в матрешку ебучую, мы его упрощаем. У него что-то болит, он о чем то плачет, у него не соединяется бизнес с сердцем…
– Ну зачем ты пишешь про секс бомжей? Можно ж по-другому. Чтоб красавец ебал красавицу, офицер – дворянку. А не бомжи…
– На хера такой Голливуд!
– Какой Голливуд? Это Толстой, Каренина! Я не могу, Гринберг пьет с меня кровь как с христианского младенца… Напиши, как офицер кремлевского полка ебет новую жену олиграха. Хочешь кавказцев – пожалуйста, но тогда чтоб это был не торговец с рынка, но Аль Файед и его папа-миллиардер, и чтоб подружка его была не уборщица, а принцесса Диана. Кто у нас аналог Дианы, Волочкова или Собчак?