Это ожидание проходит как минимум две стадии. Первая – ты ждешь, когда клюнет. Почему-то кажется, что клюнуть должно прямо сразу, как ты забросишь снасти. Все несколько первых минут ты неотрывно следишь за концами спиннингов: они должны сладострастно изогнуться, как только рыба возьмет крючок. После должен раздаться характерный визг катушки. Тогда нужно хватать спиннинг, садиться в привинченное в центре палубы кресло, засовывать спиннинг в трубку, укрепленную почти у самых ступней, и потихоньку подматывать леску, пока катер сдает назад. Но этого все не происходит и не происходит.
В таком ожидании клева проходит минут 20. Постепенно наступает следующая стадия: разочарование. В голове крутится мысль о том, что нефига было переться на эту гребаную рыбалку. Лучше бы спал сейчас как белый человек. Ведь предупреждали – зимой рыбы не бывает. Так нет, как всегда думаешь, что ты самый умный! Ну вот и сиди теперь в океане как дурак. Наверное, и капитан с помощником за твоей спиной крутят пальцем у виска и хихикают. Пойду-ка я в кубрик, лягу на диванчик и выпью пивка. Все равно рыбалка пропала…
Лежишь себе на диване, в руке банка «Хайнекена», в открытую дверь видны спиннинги и уходящая за кормой кильватерная струя. Мерное покачивание катера и рокот мощного мотора действуют усыпляюще. Наступает полудрема. Глаза слипаются.
Но вдруг – крик помощника капитана, и сразу – суета! Стоп, машина! Полный назад! Я вскакиваю, хватаю бьющийся в руках спиннинг, он изворачивается и норовит выскочить из рук. Плюхаюсь в кресло, пристегиваюсь сам, пристегиваю спиннинг и пробую остановить разматывающуюся леску. Куда там! Катушка крутится все быстрее и быстрее. Почти вся леска с катушки постепенно уходит в воду. Там, где-то в глубине, неизвестное пока большое животное борется сейчас со мной, и никто не может мне помочь. Только сила и выносливость рук и спины – вот единственные мои союзники в этой схватке. Ну разве еще капитан может помочь мне правильным маневрированием катера.
Размотав почти километр лески, рыба поутихла. Начинаю понемногу скручивать леску. Тяжело. Очень тяжело. Рыба бьется. Дикая силища. Тут главное не переборщить, а то леска может порваться. Рыба уходит на глубину, под катер. Нужно не дать ей запутать леску о винт. Отстегиваюсь, бегаю вдоль бортов. Опять пошла наверх. Нужно снова в кресло. И все это время крутишь, крутишь катушку. Спиннинг всем телом поднимаешь вверх, потом резко опускаешь и, пока слабина, скручиваешь.
Вверх, вверх; леска, натянутая как струна, поднимается над водой все больше и больше. Раз – и вдалеке, метрах в пятистах, из воды выпрыгивает чудо: марлин! Характерный перепончатый спинной плавник, длинный острый нос, хвост полумесяцем. Огромный, килограммов на семьдесят. Красиво застыл в верхней точке прыжка прямо напротив солнца. Сомнений нет – марлин. И рухнул с брызгами обратно в воду. Капитан, вытаращив глаза, закричал: «Марлин!» Его помощник тоже. А-а-а! Маловеры! Ну и где ваша ирония? Забегали? То-то же и оно-то же! Адреналин перехлестывает. Опять сдаем назад и выбираем леску. Уже триста метров. Уже двести. Опять уходит в глубину.
Руки, плечи, спина, ноги – все затекло, ноет. Пот льется на глаза. А марлин дает последний бой. Рвет, дергает, то выпрыгивает, то опять уходит на глубину. Тут самое главное держать спиннинг под углом к леске, чтобы удилище смягчало удары рыбы. Если угла не будет, если удилище и леска образуют прямую, то амортизирующий эффект исчезнет и марлин в одно мгновение порвет леску.
Пятьдесят метров. Двадцать. Все, марлин у борта. Загарпуненный для надежности специальным железным крючком на длинной палке он позирует перед фотоаппаратом. Вот это трофей! От поклевки до улова прошло примерно полтора часа. А казалось – лишь миг. Я стоял потный, усталый и немного ошалевший. Случилось то, чего рыбаки ждут годами: я поймал марлина. Это венец любой рыбацкой биографии.
Тут меня ждало разочарование. По пуэрто-риканским законам рыбину нужно было отпустить. Я спросил капитана:
– Слушай, у него в челюсти дырка от крючка и в боку рана, которую ты сделал, когда его гарпунил. Он же помрет все равно. Давай вытащим?
– Успокойся. Заживет. Это для него – ерунда. Я видел марлинов с такими рубцами от ран, что казалось, полрыбы нет. И ничего. Были живые. А вообще, парень, повезло тебе. Ведь зимой и правда рыбалки нет.
Убедиться в том, что зимой нет рыбалки, мне пришлось уже в этом году, когда на Рождество я был на Ямайке и тоже решил испытать удачу, поехав опять на марлина. Пробороздив море четыре часа, мы ни с чем вернулись на берег. Рыбы не было. Но зато я посетил родину не марлина, но Боба Марли, которому вот в феврале исполнилось бы 60 лет. И был на его могиле, в его родной деревне.
А.К.
WE'LL BE FOREVER LOVING JAH!(60 лет Бобу Марли)
2005 год. Рождество. Ямайка. Боб Марли. Царство регги и марихуаны. Был. Видел. Ощущал.
Я сразу решил при любых обстоятельствах посетить могилу Боба Марли. Думал – она в столице, Кингстоне. Красивый гранитный памятник, толпы поклонников… Дудки. Действительность превзошла все ожидания.
Во-первых, могила не в Кингстоне, а в родной деревне Марли (кстати, местные зовут его по имени, просто Боб) в самом центре острова, вдалеке от моря. Во-вторых, никакого гранитного памятника нет, а просто построенная руками односельчан маленькая часовенка и внутри ее большой саркофаг, облицованный неровными обломками мрамора. Но все по порядку.
Из Монтего-Бей, в котором я жил, нужно взять маленький самолетик, чтобы минут за сорок долететь до городка под названием Очос Риос. Дальше нужно взять машину и еще час ехать до марлеевской деревни по разбитой узенькой дороге, сквозь горные джунгли. Укуренный в дупель водитель несется как на «американских горках», мини-вэн бросает из стороны в сторону, внизу – ущелья и так далее. Очко не железное, и иногда весь сжимаешься и начинаешь проклинать эту затею. Но вот мы въезжаем в деревню.
Тут уж я отдохнул взглядом. Это вам не нью-йоркские негры, которые носят дреды и красно-желто-зеленые береты, лишь подражая настоящим растаманам. Вот они, чудо-богатыри! Тощие, белозубые, грязные, веселые. Хохочут беспрерывно. Огромные резиновые сапоги на босу ногу. Так в наших деревнях одеваются алкаши-трактористы. Все песни Марли знают наизусть. Поют их по любому поводу. Любят его – не передать. Он для них святой. Я не шучу. Реально на его могиле есть икона, где Боб в образе Христа.
Продают гигантские самокрутки: «Мистер, поаккуратнее, пожалуйста, в них совсем нет табака!» Перед входом на гору, где расположена часовня, нужно разуться и идти босым. Набирается небольшая группа туристов. Появляется радостный гид. Естественно, пыхнувший, но чистенький; правда, ширинка расстегнута. Неестественно белые зубы. Сбоку одного зуба нет. Он ловко втыкает в эту дырку косяк размером с сосиску и свободно махает руками: в общем-то удобно. Поет. Очень хорошо поет: «One love, one love, let's get's together and fell all right!»
Подходим к домику, где прошло детство героя. На юге России такие называли летней кухней. Дощатый сарайчик с одной панцирной кроватью. Плакатики с репродукциями футболистов, как будто из «Огонька». Рядом, на улице – печка с чугунными кругами для конфорки. Камень на земле, который он клал под голову, когда валялся и смотрел в небо. Что-то такое трогательное во всем этом. И музыка… Высокий, чуть надтреснутый голос. Неожиданная, простая мелодия. I love you, Bob!
Заходим в часовню. Почти всю ее занимает большой саркофаг. Тлеют ароматические палочки, полумрак. Портрет жены, матери, брата. Иконы. На стене висит авоська с футбольным мячом. Раскрытая Библия. Книга вторая – «Исход – Exodus». Портрет улыбающегося Боба. На языке растаманов нет второго и третьего лица. Есть только первое лицо. Если они хотят сказать «я и ты», то говорят «я и я». Или, например, так: «Hey, ВоЬ! I wonna gonna to I».
Ну вот я и пришел к тебе. Я вышел, когда ты был еще жив. Почти тридцать лет назад. И все-таки пришел. Хорошо. We'll be forever loving Jah! Bobby!
А.К.
НИКОЛАС ИЛЬИН:КТО УСТРОИЛ ОЧЕРЕДЬ НА МАНХЭТТЕНЕ?
Как-то в Нью-Йорке, на выставке «Russia! Десять веков русского искусства» в Музее современного искусства, я и мой соавтор по «Ящику водки» Альфред Кох познакомились с главным организатором выставки Ильиным и пошли с ним пить виски. За выпивкой завязалась беседа.
Вот ее краткое изложение.
Николас Ильин – сын православного философа и писателя, французский гражданин, он куратор всех европейских проектов Фонда Гуггенхейма, автор громких проектов «Великая Утопия» (1992) и «Амазонки авангарда» (2000).
Основатель фонда Соломон Гуггенхейм был одним из восьми братьев, которые эмигрировали из Швейцарии в Америку вместе с отцом, где быстро разбогатели, занимаясь металлургией. Один из братьев погиб на «Титанике», а его дочь Пегги Гуггенхейм приобрела красивый особняк в Венеции – сейчас там Музей Гуггенхейма. Сам Соломон в 20-х годах познакомился с немецкой баронессой, уговорившей его собирать искусство «для себя». В 1926 году в Баухаузе баронесса познакомила его с Василием Кандинским, и Гуггенхейм сразу же приобрел несколько холстов. Процесс коллекционирования увлек – и вскоре появился временный музей на Манхэттене. Однако места не хватало, и тогда знаменитый Фрэнк Ллойд Райт спроектировал здание, известное сегодня как Музей Гуггенхейма в Нью-Йорке. В последний раз его расширяли несколько лет назад.
В отличие от России в Америке все музеи – частные, они существуют практически без государственной помощи, поэтому их деятельность выстроена необыкновенно точно. В попечительском совете музея Гуггенхейма, скажем в Нью-Йорке, состоят 26 человек – в основном очень богатые люди. В течение последних лет музей накопил 60 миллионов долларов. Хотя для его развития требуется намного больший капитал.