– Вы рассказали мне мою жизнь. Кто бы мог подумать! Видите ли, эта женщина, которая сейчас перебирает мои старые носки, была тоже с голосом. Она и сейчас его имеет, но только не такой приятный, как раньше. Это из-за нее я оказался в парикмахерской. Если, конечно, подходить к вопросу с точки зрения «эффекта бабочки»: «Изменишь одно – изменится все!»
Илья Исаакович удобно устроился на стуле и продолжил:
– Когда-то я так высоко взлетел, что казался себе богом. Бессмертия, правда, мне не полагалось. И душу разумно было оставить внизу – душа мешала божественному времяпрепровождению. Но однажды я встретил эту женщину и забыл, что я – бог. Я был не так молод, как вы, но сил на безумство хватило. Я оставил семью, детей, Москонцерт и любимое Министерство культуры. Впоследствии мне все простили этот шаг, кроме Министерства. Я дал клятву, что моя любимая девушка, это создание, которое природа наделила удивительным даром, станет мировой звездой. Слово «мировая» я произносил почти шепотом, я сознавал, что Большой и Кировский театры – это даже больше, чем мир. Ну, вы меня понимаете. Я ее встретил в областной филармонии – так, пшик, самая маленькая концертная ставка, никакого репертуара, папа – богатый закройщик, который хотел, чтобы дочь вдевала ему нитки в иголки. А она хотела петь. И правильно хотела – голос был, какой голос! Окончила музыкальную школу, потом училище, потом пошла на сцену. Дома, сами понимаете, гранд-скандал с отлучением от портняжного стола. Она даже головы не повернула, ушла. Когда мы встретились, она весила сорок восемь килограмм и была выше меня на десять сантиметров. С тех пор она и пополнела, и, мне кажется, сильно подросла.
Илья Исаакович задумчиво посмотрел на вазочку с земелахом.
– Я потерял голову. Нет, не от голоса, от глаз, от лица. Вы не представляете, что за народ эти певицы? Громоздкие, толстые, капризные и все время едят. Диафрагма должна «лежать»! На чем, спрашивается, лежать? На сале? На сале лежит картошка, в крайнем случае яичница. А диафрагма должна просто быть, как должна быть талия. Рядом с этими тетками моя Дина была Улановой. Я сомлел и забыл про Москонцерт. Это было так странно – смотреть на мир и не видеть больше никого. Не слышать ничей голос, не интересоваться ничьей судьбой. Было удивительно, но я к этому привык – я любил эту женщину.
– И она стала известной певицей?
– Стала. Даже очень известной.
– Дина… Дина Гнедина! Мне лицо показалось знакомым, но я подумал, что она похожа на известный портрет…
– Вадим, вы придуряетесь! Неужели мы так постарели, что даже не похожи на наши пожелтевшие газетные портреты?
Вадим смутился. Они постарели и были похожи только на самих себя в старости, это была правда. Но признаваться в этом старику не хотелось.
– Вы постарели, но не настолько. А женская красота, сродни той, которой наделена ваша жена, она остается.
Илья Исаакович довольно улыбнулся:
– Мне приятно это слышать. Так вот, через год мы получили бумагу с «казенными буквами»…
– С чем?
– С казенными буквами. Вы не знаете, что это такое? Это официальная бумага, напечатанная на бланке. Машинкой или в типографии. В казенном учреждении… Написанная не от руки.
– Интересное выражение.
– Вадим, я отлично знаю четыре языка, а московский говор – мой родной. Я «акаю», и в письме моем обнаруживается потрясающая грамотность, «Войну и мир» я могу цитировать наизусть. Но с возрастом я все больше вспоминаю язык моих родителей. Так вот, мы поженились.
– И что?
– Ничего. Она пела. Я устраивал гастроли, занимался ее делами, гардеробом, здоровьем, сберкнижкой.
– Что же дальше?
– А ничего. Ничего. Дальше ничего не было. Гастроли, выступления, гостиницы, контракты, деньги. Много денег. Много гостиниц. Много выступлений. И опять деньги. Известность. Два раза ругали в «Труде» и один раз похвалили в «Советской культуре». Мы жили табором – тут тебе и семья, тут тебе и песни с плясками. Только вот… Это как, жену каждый день видеть в старой ночной рубашке. Вы понимаете?
Вадим почти понимал, что ему рассказывал Бару. Понимал, но не очень верил. Как может любовь, единство целей, «дыхание в унисон» разрушить отношения?
– Может, – словно угадал его мысли Илья Исаакович. – Искусство не признает харканья в соседней спальне. Я должен был видеть ее только на сцене, только в парадном платье, ну в лучшем случае уставшую после бисирования с цветами в руках. А моя ругань с администраторами театров, концертных залов, мой хамский и жалкий лепет, когда нам отказывали? Мы смешали творчество и любовь, совершенно не подозревая, что они, как жир и вода, смешиваясь, превращаются в мутную, неаппетитную бурду. Мы где-то потеряли искусство и где-то потеряли любовь.
– Но вы же вместе?
– Да, и теперь мы опять любим друг друга, но каждый из нас ничего так и не добился. – Бару понизил голос. – Средняя певица и третьеразрядный импресарио. У нас нет детей. Видите ли, мы превратили семью, считайте, любовь, в базар, в этакий рынок. На рынке как? Я тебе – деньги, ты мне – товар. У нас, влюбленных, получилось: я тебе – голос, ты мне – концертную деятельность. Ты обязалась петь, я за это обязался обеспечить тебя контрактами.
– Так всегда было между артистом и импресарио.
– Да, только при этом не стоит друг друга любить. Вышеописанная конструкция может закачаться.
– С какой стати?
– Надоело петь и захотелось вышивать крестиком. В рамках рынка эта проблема решается просто – вышивай сколько душе угодно, получив свою долю и выйдя из-за стола. Попробуй это решить в семье?! Не решишь. Обиды, слезы, бойкоты, мелкая месть – и вот вам уже нет ни семьи, ни бизнеса. Знаете, если еще в другой сфере можно как-то найти выход из положения, в искусстве практически невозможно. Вам придется приноравливаться друг к другу, и нет уже азарта, страсти, куража и риска. Вы дрейфуете между «все нормально» и «так себе». Счастье, если вы не обозлитесь друг на друга и не расстанетесь.
– Но, может, бывают исключения?
– Бывают, но я о них ничего не знаю. Я знаю только, что испортил ей жизнь и погубил карьеру. Та слава, которую я ей добыл, очень плохая замена любви. А та любовь, которая нам осталась, не утолит жажду успеха. Настоящего успеха.
– И как же вы жили потом?
– Вы задали, Вадим, самый трудный и важный вопрос. Тяжело. Женщины мужчинам подрубают крылья, а потом упрекают их, что они не ангелы. Вы поняли мою мысль? Сейчас мы постарели и обиды почти не помним, но… Я вам сначала осмелюсь дать совет. Отпустите ее. Дайте ей вольную от своей любви, от своей опеки. Она вас отблагодарит в будущем. Наши потери – это наши приобретения. Мы переживаем их мучительно, но взамен получаем себя новых, лучших. И вот вы другой, изменившийся – это и будет ее благодарность в ответ на ваш разум и благородство. Вадим, разрешите наконец себе трагедию!
– Вы думаете, надо расстаться?
– Умные люди говорят: «Лучше не иметь, чем потерять».
Вадим помолчал.
– Как же жить потом? Что же мне останется?
– Жизнь. Полная смысла. После потерь не надо становиться лучшим другом своего домашнего врача, официантов в ближайшем ресторане, и, умоляю, не ездите к Далай-ламе – он вам тоже не поможет. Вас спасет рутина – обычные, повседневные дела. Смешные в своей банальности, но затягивающие и приучающие к мысли, что будни порой гораздо интересней праздников. И смысл этой жизни именно в ее банальности, в ее деталях. Эти детали, как каркас, сцепляют и поддерживают весьма неустойчивую конструкцию под названием «человек». Вам будет тяжело, но как у нас говорят: «Неспособный выдержать плохое не доживет, чтобы увидеть хорошее». Фигурально, так сказать.
Вадим кивнул, а потом неожиданно для себя спросил:
– Илья Исаакович, я никогда вас не спрашивал, а зачем вы устроились в парикмахерскую? Работаете каждый день, да еще так далеко от дома?
Откуда-то из глубины квартиры послышались шум и недовольное ворчание. Бару оглянулся на дверь и тихо произнес:
– От плохих женщин уберегает бог, от хороших надо спасаться самому. Вы меня понимаете?
От четы Бару Вадим уехал поздно. Он устал за эти два дня. Перелет, разговор с матерью и вот теперь советы старика. Он сейчас почти не думал о том выборе, который ему предстоит. Он валился с ног от усталости и очень надеялся, что Галя не встретит его упреками.
– Ты должен порвать с Алей. – Мать сидела перед младшим сыном, упрямо выпятив подбородок.
– Ты разговаривала с Вадимом?
– Нет, я обдумала все, что ты мне рассказал.
– Это невозможно.
– Возможно. Надо только захотеть.
– Мам, я же предупредил тебя, что я все равно поступлю по-своему.
– Поступай. Но ты спрашивал мое мнение. И вот оно. Не надо тебе жениться на ней. И я в этом совершенно теперь уверена.
– Один умный человек сказал, что, когда мы правы, мы сомневаемся, а вот ошибаемся с полной уверенностью. Может, ты ошибаешься. Объясни хоть что-нибудь.
– А надо ли, если ты все равно поступишь так, как сочтешь нужным. Если все равно ты не захочешь лишить себя удовольствия стать победителем. Но дело в том, что в случае с твоим старшим братом такие игры не проходят. Очень сложно ощущать себя победителем, если он не чувствует себя побежденным. Тебя будет ожидать именно это. Ты ради очень недолгого триумфа испортишь жизнь сразу троим.
– Но я люблю Алю.
– Сомневаюсь. Ты ее не любишь. Твое чувство называется кучей модных словечек, но ни одно из них не означает любовь.
– Почему ты так думаешь? Почему ты вдруг против меня?
– Я не против тебя. Я не за Вадима. Я не знаю эту вашу Алю, а только пытаюсь рассуждать. Начнем с деловой стороны. Как ты думаешь, во сколько Вадиму обошлась вся эта затея? Создание агентства, обучение Али, стажировка, проживание, концертные костюмы, реклама, студийная запись, плакаты, статьи…
– Ты хорошо осведомлена…
– Ты просил совета, я ответственно подошла к вопросу. Итак, деньги были потрачены огромные. Для Вадима – это бизнес. Как ты считаешь, он вправе рассчитывать на отдачу? Он имеет право дождаться того момента, когда ее выступления будут приносить доход, покроют затраты и наконец принесут прибыль? Думаю, что имеет. Второй вопрос – я узнала, что у многих певцов и певиц в контрактах есть специальный пункт, запрещающий жениться или выходить замуж. Да, это жестко, но люди, вложившие огромные деньги, имеют право требовать и такие вещи. Вадим – порядочный человек, он