— Нет. — Гена посмотрел Вове прямо в глаза. — А по поводу вчерашнего я тебе сам скажу. Зуб сейчас где?
— А хрен его знает, не видел еще сегодня.
— Не видел… Ладно, тогда слушай один, сам ему потом передашь. О том, что случилось, — забыть. Никому ни слова. Вообще никому! И даже между собой чтоб не говорили. На хрена он бабу изуродовал? Он чего, действительно, что ли, псих? Мало ему его шлюх?
— Да ты ему уже говорил ночью! Я-то откуда знаю зачем? Пьяный, наверное, был.
— Пьяный? Так не хрен пить, если не умеет! Увидишь его раньше меня — передай: если он еще раз что-нибудь похожее выкинет, я ему самому бутылку в задницу засуну. И не дай Бог, если он хоть где-нибудь ляпнет об этом слово!
Чиркнув колесиком бензиновой зажигалки, Гена прикурил сигарету.
— И еще: хватит ему по ларькам шляться. Мне надоело слушать, что он трахает всех подряд. Передашь, что со следующей недели он будет ездить с Биллом. Пусть там свою крутую масть показывает! Скажешь, чтобы нашел меня. Я объясню, что там нужно делать. Понял?
Вова кивнул. Четверка «быков» во главе с Биллом, бывшим мичманом морской пехоты, постоянно находилась в боевой готовности и должна была реагировать в случае возникновения каких-либо осложнений, для разрешения которых требуются сила и умение обращаться с оружием. Эта бригада являлась самостоятельной единицей, которая занималась строго своим делом. Комплектовалась она из числа тех, кто уже прошел «обкатку» в «территориальных» бригадах и хорошо зарекомендовал себя во время силовых конфликтов. Недавно один из боевиков Билла пропал, отправившись домой и так никуда и не приехав. Вову удивило, что на вакантное место Гена направляет Сашу, который не блистал никакими талантами, и решил, что «бригадир» решил просто избавиться от непредсказуемого и малополезного подчиненного. Сам Вова занимался контролем над торговлей наркотиками на всей территории «бригады» и, по собственной оценке, с работой справлялся хорошо.
— Все, иди. Ко мне должны люди прийти. — Гена кивнул головой в сторону двери. — Найди Зуба и передай то, что я тебе сказал. Запомни еще раз: никому ни слова! Услышу — язык в задницу запихаю. Понял?
— Да ладно, чего ты объясняешь-то, как маленькому? Сам, что ли, не понимаю!
— Все, иди, иди.
Выйдя на улицу, Вова сел в свою новенькую красную «семерку», развернулся и направился к цирку, в сквере рядом с которым скучились несколько десятков разномастных торговых палаток.
Подъезжая, Вова увидел машину Саши, небрежно брошенную чуть ли не посреди улицы, и обрадовался, что нашел его так быстро. «Наверняка в ларьке какую-нибудь бабу тискает!» — решил Вова, высматривая место для парковки.
Он ошибся. Саша ел булочку с сосиской и запивал ее лимонадом, буквально за минуту перед этим сделав то, от чего так настойчиво предостерегал Гена. В разговоре со своим хорошим другом Саша упомянул о ночных событиях. Всего две-три фразы, но их было достаточно, чтобы понять суть происшедшего.
У этого друга были проблемы, чем-то схожие с Сашиными, только возникли они в более позднем возрасте, во время службы в армии. Именно этот друг рассказал Саше о трюке с бутылкой, который сам он успешно проделал уже давно. Они сразу почувствовали между собой некую незримую, но прочную связь и иногда обсуждали вопросы, не предназначенные для других ушей.
Саша доедал булочку. Друг, попрощавшись, направился к парковочной площадке, сел в черный «форд-скорпио» с открытым люком на крыше, развернулся и направился по своим делам.
Через пару минут из-за ближайшего ларька вынырнул Вова.
— Фу, блин, ну и замучился я тебя искать, — широко улыбаясь, сказал он, подходя к Саше
Прошло два дня. За это время изменилось немногое. Оперуполномоченный УРИ 14-го отделения милиции Николаев, собрав все необходимые и возможные в данной ситуации справки и объяснения, направил материал в районную прокуратуру «для принятия решения по существу», как говорилось в написанном им самим сопроводительном листе. Среди прочих бумаг лежал там и стандартного формата желтоватый лист с неровными строчками, написанный самой Катей Ветровой. Она просила не возбуждать уголовное дело и заявляла, что каких-либо претензий ни к кому не имеет и отказывается давать объяснения по поводу полученных ею телесных повреждений. Туда же легли бланки с результатами опроса врачей «скорой помощи», подобравшей Катю, еще одна выписка из медицинской карты, справки по обходу территории и результаты опроса жителей. Если оценивать проделанную работу по весу подшитых бумаг, то результат получался неплохой. Но количество полученной полезной информации равнялось нулю. Впрочем, сейчас это уже не имело значения: все равно уголовного дела не будет. Начальник отделения Колосов поставил свою подпись на сопроводительном листе, и Николаев отнес в канцелярию пачку подшитых пронумерованных бумаг и полиэтиленовый пакет с изъятыми при осмотре места происшествия вещами.
Спустя несколько дней материал лег на стол заместителя прокурора района Казначеевой. Изучая бумаги, она успела выпить чашку кофе с шоколадной конфетой и выкурить сигарету, после чего взяла авторучку и каллиграфическим почерком в верхнем правом углу, наискосок, вывела резолюцию, предписывающую следователю Коновалову во всем разобраться и принять решение.
Следователь Коновалов, бегло просмотрев результаты чужих трудов, уяснил для себя основное: потерпевшая вроде бы ничего не хочет, а время еще терпит, после чего положил бумаги в сейф и занялся более неотложными делами.
Нельзя сказать, чтобы Николаев забыл о деле Ветровой. Как и все сотрудники управления, он, конечно, знал, что она приходится родственницей Ковалеву, и постарался сделать свою часть работы насколько мог полно и грамотно. Но потерпевшая каких-либо претензий не имела, а ее родственник и его коллега какой-либо активности не проявлял. Придерживаясь принципов корпоративной солидарности, которые хоть и пошатнулись в последнее время, но продолжали-таки действовать, Николаев был готов оказать любую посильную помощь, пусть даже несколько выходящую за рамки обычного. Но такая помощь никому не требовалась, и Николаев, давно переставший удивляться чему бы то ни было, лишних вопросов не задавал. У него и так хватало проблем. Как дома, где его ждали любящая, но уставшая жена с полуторагодовалым ребенком и сварливая теща, так и на службе, где он, считаясь одним из лучших, никак не мог добиться ни отдельной жилплощади, ни повышения и только с утра до позднего вечера воевал с правонарушителями и собственным начальством, пытаясь помочь хоть кому-то из постоянно растущей армии потерпевших, осаждающих его отделение. Осада длилась долго и грозила закончиться последним решительным штурмом. Положение соседних осажденных крепостей правопорядка было не лучше.
Выйдя из канцелярии, Николаев прошел в свой кабинет, распахнул окно и начал приводить в порядок оставшиеся у него на руках материалы и другие дела. К пяти часам вечера он вынес два постановления об отказе в возбуждении дела по случаям утраты документов при неизвестных обстоятельствах. У двух заявителей, мужчины и женщины, пропали бумажники с незначительными суммами денег и полным набором всевозможных документов: с водительскими удостоверениями, техническими паспортами на машины, справками об анализах, а также российскими и заграничными паспортами. Утрату документов оба обнаружили дома, после того как целый день мотались по своим делам и неоднократно вынимали эти самые бумажники. Оба утверждали, что их обокрали, и жаждали возмездия. Правда, гораздо больше, чем возмездия, они жаждали получить заветную справку о том, что возбуждено уголовное дело и проводится расследование, о чем и напоминали регулярно Николаеву в течение всех десяти дней, отпущенных ему для рассмотрения заявления и принятия решения. Вожделенная справка давала весьма ощутимые льготы при восстановлении утраченных документов. Но в обоих случаях Николаев отказал: никаких оснований для возбуждения уголовного дела, кроме сомнительных голословных заявлений, не нашлось.
В половине шестого Николаев, зажав зубами «беломорину», размышлял над тем, что делать с неизвестными вымогателями, которые месяц назад позвонили домой одному пенсионеру, подавшему в газету объявление о продаже своей машины, и потребовали выплатить им десять процентов от суммы предстоящей сделки, угрожая в случае отказа спалить его квартиру и надругаться над дочерью. Пенсионер занимал две комнаты в коммуналке, а его дочь недавно отметила свое пятидесятилетие и жила с мужем в Тюмени. После того как ему позвонили еще раз и пообещали включить «счетчик», пенсионер пришел в отделение и написал заявление. Прошло несколько дней, никаких активных действий злоумышленники не предпринимали. Требуемый ими процент составлял ровно сто десять долларов. Немного меньше месячной зарплаты Николаева.
Когда он заново прикуривал потухшую папиросу, послышались шаги на лестнице, потом в коридоре, в направлении его углового кабинета. Отложив зажигалку, он ждал. Вошли двое: Ковалев и Петров,
— Привет. — Николаев, привстав со стула, пожал им руки.
Костя сел в угол продавленного дивана. Дима, аккуратно поддернув брюки, опустился на «заявительский» стул, развернув его спинкой вперед и облокотившись на нее.
— Кофе будете? — Не дожидаясь ответа, Николаев включил электрический чайник и сгреб бумаги в ящик стола.
— Будем, — за двоих ответил Дима и, разглядывая стены кабинета, наиболее заметные пятна на которых прятались под рекламными плакатами, поинтересовался: — Что новенького?
— Да так, ничего. — Николаев повернулся в сторону Кости. — Я материал сегодня отправил в прокуратуру. Утром ездил в больницу, мы больше часа говорили, но… Она написала заявление, что ничего не хочет. Даже не сказала, что же там все-таки произошло. Ребята наши тоже ничего не наработали. Никто не видел, не слышал, не знает.
Костя кивнул и отвернулся к окну. Они только что вернулись из больницы. Пока Костя разговаривал с племянницей, Дима больше двух часов ждал его в машине.