Ярослав Алексеевич Шипов
ОТКАЗЫВАТЬСЯ НЕ ВПРАВЕ
рассказы
Содержание
Ужину архиерея
Равелин
Любовьк авиации
Строители
Дрова
Пшеницазолотая
Крестины
Пчёлы
Письмак лешему
Волки
Лютый
Далекоот Венеции
Долг
Летятутки
Александр
«Святоедело»
Поминки
Мусульманин
Накрыльце
Соборование
Крест
Земляи небо
Старшой
Переправа
Кошка
Кабаны
Милиционер
Коровы
Зачто?
Власть
Медведи
Деньрыбака
Учительницы
Кардан
Праздник
Печноедело
Лодки
Елизавета
НоваяМосква
Авария
«Святой»
Одназабота
Освящение
Докторфилософии
Письмамитрополита
Африканскийбрат
Ужину архиерея
Поезд прибыл на станциюеще затемно. Машина ждала меня, и все были в сборе: Васильич, Краузе и старик ссыном-доктором. Только я забрался в кунг, сразу поехали. Шум двигателя мешалобщему разговору — приходилось сильно напрягать голос, и потому, покричав дляобсуждения планов, мы затихли.
Трясясь в холоднойметаллической будке, я подремывал и вспоминал подробности странного визита,который мне довелось совершить двумя днями раньше. Вспоминалось, конечно,отрывками и без всякого последовательного порядка. А если с последовательнымпорядком, то получалось вот что.
Примерно в тысяче верстот Москвы, в земле сырой и холодной, был у меня ветхий домишко, куда я сдрузьями наведывался иногда на охоту. Однажды у местных жителей всколыхнулосьнеудержимое желание восстановить храм, который они уродовали с полстолетия, нотак и не одолели. Мне выпала душеполезная участь помогать им в добром занятии.Я и помогал: составлял письма, прошения, заявления, вместе с председателямиколхоза и сельсовета ездил в областной город, познакомился с архиереем,родившимся еще при самодержавной монархии… И вот, в Москве уже, получаю отархиерея телеграмму с приглашением срочно прибыть в гости. Приезжаю, нахожу«резиденцию» — деревянный дом на окраине, запущенностью своею напоминающийстарые подмосковные дачи…
Ужинали в гостиной, гдевсе было, хотя и разностильно, однако в духе старых времен, казавшихсяустойчивыми: и мебель, и картины, и столовые приборы, и колокольчик подвластной рукой… Когда пришла пора подавать чай, архиерей позвонил вколокольчик. Ничего за этим не последовало. Он позвонил еще раз. И еще раз непоследовало ничего. Тогда он с едва сдерживаемым раздражением позвал повариху:
— Татьяна Михайловна! —и опять без всяких последствий.
— Татьяна Михайловна! —гневно прокричал он, со стыдливою досадою косясь на меня.
Шаркая шлепанцами, изсоседственной с нами кухни пришла повариха — коренастая женщина лет пятидесятипяти.
— Ну, чего еще? — ленивоспросила она, приваливаясь к косяку и выражая всем своим видом высокомерноетерпение.
— Так чаю же! —растерянно произнес архиерей.
— Щас, — оттолкнуласьзадом от косяка, неспешно вышла и принесла две чашки чая.
Владыка рассказывал мнео своем детстве, о том, как впервые пришел в храм, как на него, шестилетнего,возложил стихарь священнослужитель, причисленный теперь к лику новомучеников.Рассказывал, как влюбился в учительницу немецкого, как в двадцатые годы, юношейеще, был арестован за веру. Как, оказавшись в камере среди священников,дьяконов и прочих страдальцев Христовых, извлек из кармана Евангелие нанемецком языке, завалился на верхние нары и не без хвастовства раскрыл книгу.
Подошел старый ксендз ина чистейшем немецком жестко выговорил:
— Эту книгу, молодойчеловек, можно читать только стоя.
— Или на коленях, —добавил к месту, но уже по-русски, батюшка, лежавший ближе к окну: ему, похоже,недоставало воздуха. Ночью с ним случился сердечный приступ, и его унеслинавсегда.
— Так мне был преподанурок благоговения, — сказал архиерей, — а без благоговения в Церкви делатьнечего. Запомните это! — и тихо повторил: — Без благоговения — нечего…
И еще попросилпредставить, что у меня в руках банка с муравьями: "Ну, скажем, стекляннаяпол-литровая, а в ней — пригоршня муравьев. И вот ползают они там друг подружке: на лапки наступают, на головы, на усы… Больно им, и нехорошо это, нотак уж оно устроилось — в этой банке. И вдруг какой-то муравьишка поднимаетсяпо стеклышку, поднимается… Упадет и опять поднимается. Наконец, подползает квашему пальцу и, почувствовав тепло, в благоговении замирает… И не хочет никудауходить, и остается возле вашего пальца, забыв и про братьев своих — муравьев,и про еду, и про воду. И вы уж, конечно, постараетесь о нем позаботиться… Адругой — подползет к пальцу да и укусит. Вы по доброте душевной егоаккуратненько вниз спихнете, а он — опять за свое, опять кусаться. Ну, может, иеще разок сбросите, а уж на третий раз от него, пожалуй, и мокрого места неостанется… Примерно так, — старик улыбнулся, — и на нас сверху посматривают, ииз первых получаются праведники, а участь вторых — богоборцев — всегдаприскорбна…"
Между тем небо за окнаминашей будки начинало светлеть. Пора было бы сворачивать с трассы, однакогрузовик, не снижая скорости, все катил и катил на юг.
Я вспомнил еще, как зачаем архиерей, явно смущенный неделикатностью своей поварихи, пожаловался набабок — так по церковной терминологии именуют не всяких старух вообще, а лишьтех, которые занимаются в храмах уборкой и разной подсобной деятельностью:
— Сколько служу, столькои страдаю от них! Выйду в соборе с проповедью, — какая-нибудь дура в черномхалате тут же приползает протирать подсвечники перед самым моим носом… А какмучаются из-за них прихожане, особенно из новообращенных да особенно женщины!..Если уж молодая и красивая — набросятся, как воронье: то им не нравится, каксвечку передаешь, то — не так крестишься, то еще чего: шипят, шамкают — толькои слышно в храме: шу-шу-шу, шу-шу-шу… Сколько я бранился на них! Сколько разпрямо в проповедях взывал к ним! Без толку… Но, как подумаешь, из кого онивырастают?.. Из таких же молодых и красивых… Не выдерживают бабешки приближенияк небесам…
Допили чай. Вздохнув, онзакончил рассуждение совершенно неожиданным выводом:
— Две беды у русскойЦеркви: бабки и архиереи. О последнем умолчу…
Машина, наконец,замедлила ход и остановилась. Водитель открыл дверь кунга и попросил глянуть —не здесь ли сворачивать. Мы спустились по откидной лесенке на асфальт. Былосерое утро. Там, откуда мы приехали, даль терялась в почти ночном еще сумраке,но впереди уже явственно брезжил рассвет, и дорога прямой чертою соединяла насс ним. Легкая поземка переметала через темнеющее полотно снежную пыль. Далековпереди три лося не спеша пересекали дорогу. Они направлялись как раз туда,куда и мы следовали.
А потом был долгийсуетный день. Мы кого-то окружали в дубовых лесах, кого-то загоняли,перебираясь через занесенные снегом овраги, но так ни разу и не выстрелили.Ночевали на пасеке. У нас был ключ от летнего домика пасечника, и шофер, покамы бегали по сугробам, натопил печку и приготовил еду. Велись всякие разговоры,я между прочим рассказал и о поездке к архиерею. Васильич, который в ту порубыл мало-мальски воцерковленным человеком, заинтересовался:
— Ну а после бабок о чемговорили?
— Ни о чем.Распрощались, и я пошел на вокзал. Так вот и съездил: ночь туда, ночь обратно,чтобы послушать, как старичок когда-то влюблялся в учительницу, а овосстановлении храма — ни слова…
Большинство охотниковсогласились, что это полная глупость, но Васильич сощурился и загадочнопроизнес:
— Тут все не просто…Не-эт! Архиереи такой народ, что у них ничего так просто не бывает! Помянитемое слово…
Никто не возражал: уКраузе не было достаточно четкого представления об архиереях, для доктора вселюди были одинаковы — все болеют, а его отец уже спал, сморенный дневнымутомлением и вечерним застольем.
На другой день всеначалось сызнова и проходило так же бестолково. А уж когда ехали домой, то ивовсе заблудились в степи. Наш давешний след поземка позамела, и охотники сталиориентироваться по памяти. Мы плутали-плутали, проваливались, выталкивалимашину, наконец, заползли в какой-то сад — наверное, яблоневый. Мужикам этотсад показался знакомым по прежним охотам, решительно двинулись в нужнуюсторону, но вскоре замерли: перед нами лежала обширнейшая и очень глубокаябалка, занесенная снегом…
Разглядев в сгущающихсясумерках высоковольтку, Краузе определил стороны света — он почему-то знал, откудаи куда идет эта линия.
— До Волги — километровтридцать, — уверенно сказал Краузе, — там вдоль берега есть дорога.
— Но мы не доберёмся, —робко возразил шофер, — такие овраги…
— Не доберемся, —уверенно подтвердил Краузе.
Они долго ещесовещались, наконец, Васильич надумал:
— Вот кто нас выведет, —и указал на меня. Мы приняли это за шутку.
— Говори, куда ехать! —пристал Васильич.
— Да ладно тебе…
— Говори, говори!
— Ну откуда ж мне знать?
— Да хоть и не знаешь —садись в кабину и говори.
Мужики, повздыхав ипокачав головами, забрались в кунг.
— Он что, перебралвчера? — спросил я шофера.
— Да он вроде почти и непил… Так куда ехать-то?
— Да что вы все — с умапосходили?.. Я ведь тут в первый раз… Давай, разворачивайся и по своему следу…
Мы снова ползли, вязли вснегу, буксовали, выталкивали… И вдруг увидели два силуэта. Водитель взялнапрямик: через несколько минут подъехали к охотникам-зайчатникам, а уж ониуказали дорогу. Обнаружилось, что мы забрались в соседнюю область, но насчетвысоковольтки и расстояния до Волги Краузе между прочим оказался прав.
Расставаясь,договорились продолжить начатое занятие через неделю. Я оставил ружье, патроны,теплую одежду и отправился в Москву налегке.
Дома меня ждала еще однателеграмма от архиерея. Ну, думаю, может, теперь дело дойдет до восстановленияхрама. Поехал…
Долго потом не мог японять, отчего с такой резкостью запечатлелась в памяти простая эта картинка: