возвращать Требник:
— Вам, глядишь,пригодится, а ему на кой? Сожжет еще…
— Что же нам делать понашему древлеправославию? — вопросило растерянное общество.
— Выберите кого-нибудьдругого.
— Некого выбирать…
— Сошлись на том, чтожить придется, как Бог даст.
Вскорости угол тотобзавелся православными молитвословами, а все бумажки с заклинаниями былиблагополучно сожжены. На богослужения народ собирался охотно, не обращаявнимания, кто как осеняет себя крестным знамением — тремя или двумя перстами.Для крещения стали иногда приглашать и меня, а отпевали по-прежнему сами. Простаршого я с тех пор ничего не слыхал: никто мне про него не рассказывал, да яи не спрашивал никого — неинтересно было.
Переправа
В соседний район прислалисвященника. Однажды он вместе со своею матушкой приехал ко мне. Познакомиться.
Познакомились.
Ребята они совсеммолоденькие, худющие-прехудющие, родом из отдаленных южных мест и вот —дерзнули… Жалко их стало: и климат здешний, конечно же, не для них, и с жильемплоховато — хибарка, продуваемая ветрами, но — помоги им, Господи — не унывали.
Засиделись мы допоздна.Видя, что хрупкая матушка едва силится удерживать головку, то и делоприклоняющуюся к плечу супруга, я предложил им укладываться спать. Онисогласились, и тут, пока я готовил гостям комнату для ночлега, батюшка увидалза окном нечто необыкновенное. Надобно заметить, что дело происходило в концеоктября, когда здешний день укорачивается до самой малости, а пасмурные ночинепроглядно черны. И потому, пока не выпадет хоть сколь-нибудь снегу,разобраться, где небеса, а где — земля, затруднительно.
— Что это? — растеряннои даже, как почудилось мне, с трепетанием в голосе вопрошал батюшка, указываяпальцем за окно.
Я обернулся: кромешнаятьма озарялась сиянием множества огоньков.
— Что это? — шепотомповторил он: — Что там находится?
— Река, — отвечал я,недоумевая по поводу невесть откуда взявшихся фонарей, среди которых были дажецветные — мигающие оранжевые. Причем все фонари двигались. И в одну сторону.
— Может быть, теплоход?— батюшка вырос в портовом городе и потому легко склонился к такомупредположению: — Ваша речка в какое-нибудь море впадает?
— Ну, — говорю, —впадает… Сначала, правда, в другую речку, та — в третью, та — еще в одну, а потомуж, наверное, впадает…
— Вообще-то любая рекавпадает в море, — заметила матушка, которая окончила школу совсем недавно ихранила еще в памяти своей кое-что из фундаментальных знаний.
Она, конечно же, с точкизрения большой науки была совершенно права, однако речка наша при всейпространности ширины — глубиною не отличалась, и в сенокосную пору мужикиперебредали ее, сняв штаны, а бабы — подобрав юбки. Я сообщил об этом батюшке идобавил еще, что никаких кораблей, кроме лодок-плоскодонок, тут отродясь нехаживало. Огни, между тем, продолжали плыть над рекой.
— А может быть, этоСтрашный Суд? — испуганно воскликнула матушка и прикрыла губы ладошкой.
Мы, конечно, малостьугостились за ужином, но чтобы с двух рюмок клюквенной наливки — и такойрешительный вывод?.. Это было совсем неожиданно. Супруг ее стал возражать, мол,место для столь важного события не больно удачное: леса, болота, да и жителеймало — кого судить-то?
Однако онараскапризничалась и потребовала ехать домой. Они вмиг собрались и укатили настареньком «Запорожце», не то полагая, что Страшный Суд может ограничитьсямежой одного района, не то желая встретить его непременно в домашних условиях,как Новый Год. Ну а я отправился изучать загадочное явление.
…Как любил повторятьархиерей: "Всегда добавляйте на разгильдяйство". Сам он, назначаявстречи, мысленно приплюсовывал к оговоренному времени пятнадцать-двадцатьминут, а то и час — на это самое разгильдяйство, — и проницательность ни разуне подводила его: просители неуклонно опаздывали.
И вот, выйдя теперь наберег реки и осмыслив происходящее, я подумал, что и прозорливостимногоопытного архиерея здесь не хватило бы: для возвращения четырех колхозныхкомбайнов с заречных нив пришлось добавлять "на разгильдяйство" двамесяца. А теперь, похоже, и еще несколько часов, потому что дно, понятное дело,никто не мерил, а вода поднялась, и там, где летом был брод, под берегомобразовалась неведомая прежде канава. В нее и уткнулся флагман кильватернойколонны, сверкающей всеми фарами, подфарниками и мигалками.
На пологом берегу горелжаркий костер, бродили люди.
— А мигалки-то на кой? —спрашивал инвалид военного времени.
— Чтобы предупреждатьвстречный транспорт, — отвечал агроном, командовавший операцией.
Инвалид осматривался посторонам, но никакого встречного транспорта нигде не видел.
— Хоть бы батюшкупопросили молитву какую прочитать, — не унимался инвалид.
— Тебя что: бессонницазамучила? — сердито спросил агроном: — Приперся тут с клюкой среди ночи… Какуюеще молитву?.. "Перед отправкой комбайнов в кругосветноепутешествие"?..
— Зачем в кругосветное?— переспросил инвалид, затихающим голосом.
Тут один из комбайнов,второй в колонне, вывернул вдруг в сторону и пополз вниз по реке.
— Я ж говорю:кругосветное, — растерянно пробормотал агроном.
И все стали кричать имахать руками, чтобы комбайнер остановил машину, потому что дальше была яма,известная всем тутошним рыбакам. Но комбайнер и сам знал про яму, однако, какпотом выяснилось, ему показалось, что колеса заносит песком и вообще всенадоело, поэтому он решил прокатиться взад-вперед по реке.
Эта суматохапродолжалась долго еще. Пригнали трактор, зацепили комбайн — трактор несправился. Пригнали второй, тоже зацепили — лопнул трос. Не дождавшись победы,я отправился спать, но возле дома встретил молоденького батюшку, который,оказывается, поехал к трассе не по асфальту, а прямиком через поле, и застрял.Побранил я себя за клюквенную наливочку и пошел выталкивать «Запорожец».Матушка, свернувшись калачиком, спала на заднем сиденье.
Видать, все-таки несильно боялась Страшного Суда…
— Может, — спрашиваю, —снесем ее в дом, и переночуете по-человечески? А трактора пойдут с речки ивыдернут вашу машинку…
— Нет уж, — твердосказал собрат, — если решили — надо действовать. Решали-то они, а действовать,между прочим, предстояло мне… Ах, это все — за клюквенную наливочку, наверное…
Когда, вытолкав машинуна твердь, я вернулся в деревню, мимо меня парадным маршем прошли два трактораи четыре комбайна: за последним волочилась по асфальту лодочка-плоскодонка, на которой,вероятно, переправлялись за реку достославные механизаторы и которуювпоследствии так и забыли отвязать.
…С тех пор прошлонесколько лет. Недавно я вновь повидался с молодым батюшкой: он заматерел,располнел, отпустил брюшко, именуемое в обиходе аналоем, словом, фигура егообрела ту самую стать, по которой нашего брата узнают и на пляже. В бороде его,сделавшейся более густой и обширной против прежнего, появилась заметная седина:
"Хороню, хороню,хороню, — сказал он о главном в своем служении, — тягостное это занятие…"
Да, тягостное. И не впокойниках дело: за них, бывает, и порадуешься еще, — тягостно видеть горькуюскорбь живых, вмиг осознавших, что не смогут уже испросить прощения зананесенные оскорбления и обиды. Это иногда приводит людей в такое отчаяние, втакой ужас, что, глядя на них, понимаешь истинную цену нашей обыденнойнесдержанности — цена эта смертоубийственна.
Матушка родила ему двоихребятишек и ожидала третьего.
Комбайны больше из-зареки не переправлялись: с тех пор как власти начали разорять общественныехозяйства, дальние нивы пришлось побросать, и они зарастают бесполезнымкустарником. Да и сами комбайны дышат на ладан и в редкий день выбираются заворота старого гаража. Какие уж тут кругосветные путешествия…
Кошка
Зима, метель.Возвращаемся на колхозной машине из города: шофер, председатель и я, — ониездили по своим служебным делам, я — по своим. Останавливает инспектор:водитель выходит, показывает документы, начинается разговор… Председательпожимает плечами: "Вроде ничего не нарушали", — и мы вылезаем, чтобыподдержать водителя.
Инспектор, похоже,никаких претензий пока не предъявил: молча рассматривает наш «Уазик» — неновый, но вполне исправный; проверяет ногтем глубину протектора на колесах,изучает работу фар, подфарников, стоп-сигналов, но все — в порядке… Наконец,остановившись перед машиной, говорит:
— Проверим номердвигателя.
Шофер открывает капот, имы столбенеем от изумления: в моторе — кошка… Трехцветная — из рыжих, черных ибелых лоскутов… Она приподнимает голову, оглядывается по сторонам, потомвыпрыгивает из-под капота на обочину и исчезает в заснеженном поле.
Мы все пережили нечтопохожее на кратковременный паралич…
Первым шевельнулсяинспектор: молча протянул документы и, бросив в нашу сторону взгляд, исполненныйглубочайшей обиды, пошел к своему автомобилю. Он смотрел на нас так, будто мыпредали его…
Потом очнулсяпредседатель колхоза:
— Кто мог засунуть еетуда?..
— Она сама, — прошепталшофер, морща лоб от мыслительного напряжения, — когда мы у магазина останавливались…наверное…
— И чего? — не понялпредседатель.
— Изнутри, то естьснизу, залезла погреться, — увереннее продолжил шофер, — а потом мы поехали,спрыгнуть она испугалась и пристроилась вот тут…
— Часа четыре каталась?— прикинул председатель.
— Около того, —подтвердил шофер.
Теперь, наконец, мыпришли в себя и рассмеялись — до всхлипываний и слез.
— Все это — не простотак, — сказал председатель:
— они ведь сроду непроверяли номер двигателя, да и сейчас этот номер никому даром не нужен, и вдруг…
— Не иначе, сами силынебесные пожалели кошчонку, — предположил водитель.
— Но тогда, — задумалсяпредседатель — и под капот ее запихнули тоже они?.. Для каких, интересно,целей?..
Кто может ответить натакой вопрос?.. Мы садимся в машину и отправляемся в дальнейший путь.
Случай этот, скольнелепый, столь и смешной, вскоре забылся по причине своей незначительности.