Однако года через два или три он получил неожиданное продолжение. На сей раздело происходило летом.
Привезли меня в далекуюдеревеньку, к тяжко болящей старушенции. Жила бедолага одна, никакихродственников поблизости не осталось. Впрочем над койкой на прокопченных обояхбыли записаны карандашом два городских адреса: сына и дочери, — но, какобъяснила мне фельдшерица, адреса эти то ли неправильные, то ли устарели, абабкины дети не наблюдались в деревне уже много лет и вообще неизвестно — живыли они сами. Фельдшерица эта в силу своей милосердной профессии или отприродной доброты христианской души, а может — и по двум этим причинам сразу, —не оставляла болящей, но терпеливо ухаживала за ней.
— Как я боялась, что неуспеем, — сказала фельдшерица, когда соборование завершилось: — Она ведь тридня назад умирала уже! Я — к телефону, позвонила вашей почтарке, а та говорит,что вы на дальнем приходе и вернетесь неизвестно когда. Я — звонить на тотприход, там говорят: вы только-только уехали…
Ну, думаю, неужелибабулька моя помрет без покаяния? Она так хотела, так Бога молила, чтобысподобил ее причаститься и пособороваться!..
Досидела с ней до самоговечера, а потом побежала домой — надо ж хоть поесть приготовить… За коровой-тоу меня сноха ходит — с коровой-то у меня заботушки нет, а вот мужа надообихаживать да и младшего — нынче в девятый класс пойдет… Наварила супу,картошки и перед сном решила снова бабульку проверить.
Прихожу, а она не спит.И рассказывает: "Я, — говорит, — померла уже"… Да-да, прям так иговорит. Мол, сердце во сне очень сильно болело, а потом боль прошла ихорошо-хорошо стало…
"И вдруг, —говорит, — чтой-то стало губы и нос щекотать. И тут, — говорит, — все этохорошее исчезло, и опять боль началась". Ну, она от щекотки проснулась, ана груди у нее кошка лежит и усами своими ее щекочет: кошки, они ведь к носупринюхиваются, не то что собаки, извиняюсь, конечно. Видно, кошечка почуяла вбабкином дыхании нездоровье какое-то и принюхалась, а усами вызвалараздражение, — вот бабка и проснулась. А коли проснулась — лекарство приняла.Так и выжила. Ну, я с утра машину искать, чтобы, значит, послать за вами. Никтоне дает… Потом сельповских уговорила… Так что только благодаря кошке бабулечкавас и дождалась…
Выходя на крыльцо, чутьне наступил на небольшую кошчонку, шмыгнувшую в избу: рыжие, белые и черныелоскутки напомнили мне о случае на зимней дороге. Я поинтересовался, откудавзялась эта кошечка — не приблудная ли.
— Да кто ж ее знает? —отвечала фельдшерица без интереса. — Это ж не корова, даже не поросенок:взялась — и взялась откуда-то, может, и приблудилась…
— А сколько от вас догорода?
— Двести пятьдесяткилометров — автобус идет четыре часа…
Вернувшись, я рассказалоб этом председателю и его шоферу. Они покачали головами и не проронили нислова.
Кабаны
Сосед этот знаменит тем,что и по крестьянским меркам он человек жадноватый.
Прошлой зимой, в порусобачьих свадеб настрелял он собак. Говорил, что только бродячих, но подеревням разом исчезло несколько общеизвестных псов, оттого мужики верили емуслабо: напротив — сомневались и подозревали...
Он протягивает мнегазету. Выясняется, что редакция объявила конкурс и обещает миллион тому, ктоугадает число подписчиков на следующий год. И сосед просит меня назвать емусчастливейшее число и обещает двести пятьдесят тысяч. Пытаюсь объяснитьбессмысленность этой затеи, но, кажется, безуспешно: он мне не верит.
— А за триста?..
— Слышь, паря, это… А запятьсот? Хорошие, между прочим, деньги… Ну что тебе, трудно что ли?
Помолись, расспроси там,— указывает пальцем в небо, — насчет этой цифры…
Снова начинаю объяснять,но он не слушает:
— Пятьсот, — говорит, —мое последнее слово: больше — не дам, — и уходит.
Купил доски, чтобы всенях перекрыть потолок, а привезли их с пилорамы, когда я был в отъезде.Возвращаюсь домой — доски свалены у огорода. Дело между тем происходило всередине сентября — зарядили дожди. А у меня каждый день — службы или требы:домой возвращаюсь в полной темноте, и никак не доходят руки порядок навести.Наконец, в один из вечеров вывесил во дворе лампу и начал таскать доски в избуна потолок, чтобы, значит, не мокнуть им более под дождем, а сушиться подкрышей и ожидать своего часа.
Заодно еще растопил водворе железную печку и поставил на нее бак с бельем — для кипячения.
И вот таскаю я доски,стираю одежду: свет в доме горит, двор освещен, печурка раскалилась и шипит отдождя, и вдруг — в полусотне метров захрюкали кабаны. "Ну, — думаю, —совсем обнаглели!" А потом вспомнил: у меня же картошка не выкопана! Увсех выкопана, а у меня — нет: времени все не хватает — ночью что ли ее копать?
Вот, стало быть, накартошку они и пришли. Ходят кругом, похрюкивают… Поросята иногда осторожность,теряют, лезут вперед, и тогда слышится сердитый охрюк — иначе не назовешь,сильный шлепок и — жалобный визг. Тем не менее звери подходили все ближе. Япринес из дома ракетницу и выстрелил в воздух: стадо припустилось к реке.
На другой день получилсянечаянный выходной: где-то размыло дорогу, и машина за мной не пришла. Тутдобрался я и до картошки, благо дождь перестал. Копаю-копаю, подходит к пряслусосед. Сосед этот знаменит тем, что и по крестьянским меркам он человекжадноватый. Прошлой зимой, в пору собачьих свадеб настрелял он собак. Говорил,что только бродячих, но по деревням разом исчезло несколько общеизвестных псов,оттого мужики верили ему слабо: напротив — сомневались и подозревали.
Освежевав добычу, соседрешил выделать шкуры и пришел ко мне за рецептом. Я дал ему какую-то охотничьюкнижку, с тем и расстались. Спустя время он заявился с жалобой и обидой: всяпушнина облезла. Раскрыл я охотничью книжку и стал пункт за пунктом проверять —так ли он делал. Оказалось, что кислоты вбухано впятеро больше нормы.
— Зачем же? — не поняля.
— Так для себя же, —объяснил знатный добытчик.
И вот теперь стоял он,облокотившись на столбушок, и покуривал папироску.
— Ты, паря, не выручилбы меня?
— А в чем дело?
Он протягивает мнегазету. Выясняется, что редакция объявила конкурс и обещает миллион тому, ктоугадает число подписчиков на следующий год. И сосед просит меня назвать емусчастливейшее число и обещает двести пятьдесят тысяч. Пытаюсь объяснитьбессмысленность этой затеи, но, кажется, безуспешно: он мне не верит.
— А за триста?..
— Да если, — говорю, —ты и угадаешь, они всегда могут изменить это число.
— Ну, тогда ладно, — иобиженно вздыхает, — а чего ты вечером свет жег?
Рассказываю про доски,про кабанов, и вдруг он шепчет:
— Кабан…
Оборачиваюсь: подеревенской улице спокойно бредет огромнейший вепрь.
— Ничего себе туша, —бормочет сосед. — Может, того — подстрелим?.. Мол, оберегаясь от опасности,а?.. Весной медведя-то подстрелили, который на пасеке домики поразломал?..
— Подстрелить —подстрелили, но составили акт и мясо сдали в столовую, — охлаждаю я пыл соседа.— Ты лучше сгоняй к егерю за лицензией, а потом и поохотишься со спокойнойдушой.
— Лицензия, паря, денегстоит, да и времени нет, я уж так как-нибудь, — и, пригнувшись, убегает ксвоему дому.
Я продолжаю копать.Спустя полчаса охотник возвращается.
— Чего-то, — говорю, —не было слышно выстрелов.
Сосед только машетрукой.
— Что такое?
— Я его преследовал,преследовал, смотрю — приворачивает к ферме. Думаю: со свиньями познакомитьсяхочет. А там ведь свинарь — его опять же защитить надо! Ну, паря, я аж бегомбросился! И вдруг: кабана этого собаки в ворота пропускают, а на менянабрасываются… Тут свинарь вышел и говорит: "Спасибо, что борова нашегопригнал, а то он, гад, убег сегодня куда-то"… Так что не повезло мне…
— Да отчего ж, — говорю,— "не повезло"?.. Вот если бы подстрелил, тогда бы точно не повезло:и за кабана платить бы пришлось, и ружье бы, наверное, отняли.
— Вообще-то да, —удивленно соглашается он и вдруг замечает:
— Картошки, паря, у тебямаловато.
— Мне двух мешковхватит.
— А я, паря, нынче сорокмешков собрал — девать некуда… У тебя мелкой-то много?
— Попадается.
— Ты ее отдельнооткладывай: я для поросенка возьму — тебе она все равно без надобности…
— Ладно, — говорю, —отложу.
— Слышь, паря, это… А запятьсот? Хорошие, между прочим, деньги… Ну что тебе, трудно что ли?
Помолись, расспроси там,— указывает пальцем в небо, — насчет этой цифры…
Снова начинаю объяснять,но он не слушает:
— Пятьсот, — говорит, —мое последнее слово: больше — не дам, — и уходит.
Милиционер
В молодости он отработалнесколько лет на северной верфи, где делали подводные лодки, однако никакойспециальности не получил. Это странно: земляки, трудившиеся рядом с ним, сталикто — сварщиком, кто — электриком, кто — станочником, а он, хотя был не глупеесвоих деревенских собратьев, ничему не научился. Помешала ему, думается,излишне упрощенная потребительность, увлекавшая молодого человека с прямых итвердых дорог на мягкие обочины: то он помогал кладовщику, то — поварам накухне, то трудился в пожарной охране…
Не сыскав счастья наСевере, он вернулся в родное село и стал участковым. Быть может, милиционер изнего получился бы вполне сносный, благо участок наш был спокоен и тих, нопотребительность, видно, своего требовала: возжелав еще большего благолепия, ондобровольно вызвался блюсти порядок на свадьбах, юбилеях и похоронах.
Именно ему доверялисьпервые — самые важные — тосты.
Встав «смирно», онразворачивал листок с анкетными данными юбиляра, покойника или молодоженов иначинал подробно излагать сведения, почерпнутые из всяких официальныхдокументов: аттестатов, дипломов, паспортов, трудовых и пенсионных книжек,военных билетов, добавляя сюда и почетные грамоты, полученные со школьных времен,значки, знаки, призы, вымпела, премии и награды.
Народу нравилось, иугощали участкового с щедростью. Впрочем, на свадьбах, случалось, и побивали…