Однако еще пущейжертвенности потребовало стремление охранять в День Святой Троицы благоговейноенастроение кладбищенских поминальщиков. На погост он приезжал самым первым: помере появления односельчан, переходил от могилы к могиле, искренне соболезновали поминал, поминал, поминал… Бывало, все уже разойдутся, а охранитель нашсладко спит у согретого солнцем холмика, и ничто не тревожит его сновидений.Разве какой-нибудь пес, объевшийся оставленной на могилах закуской, дружескилизнет раскрасневшееся лицо.
Начальству этакоеусердие не понравилось, и участкового собирались погнать взашей, однако попричине отсутствия более достойного претендента оставили пока до поры.
Между тем емуисполнилось уже сорок лет. По зрелости своей он, безусловно, осознавал всюсерьезность предъявленных обвинений и вовсе не хотел лишаться денежногодовольствия. Еще более не желала этого его супруга, которая не представляла,каким еще образом благоверный сможет заработать на жизнь. И участковый понял,что спасение — в некоем настоящем милицейском поступке. Так для него началасьновая историческая эпоха: эпоха подвигов.
Волею обстоятельствсвидетелем первого подвига оказался я. Было это в начальные дни моегопребывания на земле, находящейся под неусыпной опекой достославногомилиционера. В нескольких километрах от деревни, стоял я под высоким берегом иловил щуку на спиннинг. И поймал. И тащил к берегу. Вдруг раздается:
— Руки вверх!
"Кто ж, — думаю, —так неудачно шутит?"
Оборачиваюсь: с обрывасмотрят на меня двое — один в форме, другой — в штатском.
Чуть поодаль —милицейский автомобиль.
Продолжаю крутитькатушку.
— Руки вверх или будустрелять!
Еще раз оборачиваюсь: наменя, действительно, направлен пистолет милиционера.
— Погодите, — говорю, —дайте хоть рыбину вытащить.
— Предупредительный! — Ипальнул в воздух.
Вытянул я щучку —хорошую: килограмма на три-три с половиной, — отбросил ее вместе с удилищемподальше от воды и поднял руки: сдаюсь.
— Где вермут? —спрашивает милиционер.
Ответить на такой вопросс ходу затруднительно, и мною овладело уныние:
милиционер, его окрики,пистолет, скачущая на песке щука —
все перестало представлятьинтерес,
и захотелось в даль,туда, где река исчезала за поворотом…
— Извините, — сказалчеловек в штатском, и его тихий голос вернул меня к реальности бытия, — кто-тоограбил магазин, вот — ищем…
— Есть данные, — грозновоскликнул милиционер, — что грабитель — с бородой, на ногах у него — болотныесапоги, сверху — брезентовая куртка, а уехал он на мотоцикле с коляской. Вот —борода, вот — сапоги, вот — куртка, а вот — след от мотоцикла.
Объясняю, что некийдядечка любезно вызвался показать мне хорошее щучье место и подвез намотоцикле.
— Как зовут дядечку, вы,конечно, не знаете? — с видом победителя спрашивает милиционер.
— Не знаю.
— И мотоцикл тоже неможете описать?
— Мотоцикл желтый.
— Так это — мой брат, —тихо произнес милиционер, — и на моем мотоцикле. Он говорил мне…
— Только время с тобойпотерял! — Человек в штатском сильно разгневался.
— Надо было сразу ехатьна станцию, а ты: мотоциклетный след, мотоциклетный след… Не знаешь следасобственного служебного мотоцикла?
— Знаю! — возразилмилиционер: — Колясочное колесо с повреждением — вот, глядите…
— А куда ты раньшеглядел? — и они скрылись.
Так закончился первыйподвиг.
Второй — тоже был связанс магазином. И ничего загадочного или мистического в этом совпадении нет,просто магазин — единственное у нас злачное место, способное привлечь вниманиетатя и злоумышленника. На сей раз события развивались несколько страннымобразом, нарушающим всякие представления о криминальной логике.
К концу обеденногоперерыва у магазина, как водится, собрался народ, а продавщица все неприходила. Кто-то сказал, что она и с утра была нетверда в расчетах ивзвешивании, а в обед — совсем размягчилась. Тут один из мужичков возмутился:мол, ей — можно, а мне — нельзя? Поковыряв гвоздиком, отомкнул висячий замок ивошел внутрь. Законопослушные граждане его примеру благоразумно не последовали.
А он, взяв с полкибутылку уважаемого напитка и буханку черного хлеба, положил на прилавок нужнуюсумму — без сдачи и вызвал по телефону участкового. Когда милиционер приехал,магазин был уже заперт с помощью все того же гвоздя, а правонарушитель стоялпосреди лужи, раскинувшейся пред магазином: допивал напиток из горлышка изакусывал хлебом.
Пока милиционер требовалсдаваться без сопротивления, народ смотрел на происходящее серьезно и даже снекоторой тревогой, но когда злоумышленник, завершив трапезу, поднял вверх рукии объявил: "Сдаюсь, берите меня", — раздались первые смешки.
Дело в том, что он стоялпосреди лужи в резиновых сапогах, а участковый был в полуботинках. Ну, конечно,вымазался милиционер и промок, но усердия его опять не оценили: судья сказал,что это, конечно же, хулиганство, но для нарушителя дело ограничится штрафом, ав отношении продавщицы придется вынести частное определение: тут и пьянство врабочее время и на рабочем месте, и замок, который однажды уже открывал гвоздемграбитель, похитивший ящик вермута в день первого милицейского подвига, инеисправность охранной сигнализации…
Да и участковыйдодумался: выехал на задержание в полуботинках, а потом боялся в лужу войти.
Над историей этойобластное начальство и так посмеялось вволю, а теперь — по новой его веселить —судилище устраивать?.. Словом, дело замяли.
Был еще третий подвиг:обнаружение пятнадцатилитровой бутыли с брагой. Тут, казалось бы, все шлоблагополучно: самогонщица не отпиралась и полностью признавала свою вину, но,пока оформлялся протокол, понятые всю брагу выпили.
— Где вещественноедоказательство? — испуганно спросил участковый.
— Ты же сам сказал:понюхайте и попробуйте — мы понюхали и попробовали…
На этом эпоха подвиговзавершилась.
Однажды, находясь вобластном центре на совещании, он купил у знакомого автоинспектора белыйшарообразный шлем с цветастым гербом Отечества, в каких некогда ездилимотоциклисты почетных эскортов. Так началась эпоха белого шлема. Милиционер,казалось, не расставался с ним никогда. Поедет, скажем, за ягодами или грибами,бросит мотоцикл где-нибудь на обочине, а шлем в люльке не оставляет: так иходит по лесу, — некоторые даже принимали его за инопланетянина с НЛО и писалио своих встречах в газету. То-то уфологов понаехало!..
Впрочем, эпоха белогошлема оказалась недолгой: милиционеру нашлась замена, и он был уволен. Наюбилеи и свадьбы приглашать его сразу же перестали, но на похоронах онпо-прежнему оставался желанным гостем, поскольку и самого чахлого, самогонезаметного покойника умел изобразить великим подвижником и героем. Напохоронах мы с бывшим милиционером иногда и встречались.
Практика научила меняоставлять поминки после двух-трех рюмок, пока не все еще позабыли смысл своегособрания. И вот, ухожу я с очередной тризны, а милиционер догоняет:
— Разонравилось мне все,что я говорю.
— Чего так? — спрашиваю.
— А того, что говорю япро человека только хорошее, а думаю про него в это время только плохое. И всеостальные — тоже так…
Скажу я, к примеру:"За время работы в столовой награждалась почетными грамотами", — асам думаю: "Ну и наворовала мяса за это время — то-то в котлетах, кромехлеба, ничего не было", — и вижу, что все так думают…
Вам хорошо: "Сосвятыми упокой", — чтобы, я так понимаю, ее душа успокоилась с душамиразных святых людей, — а до котлет или грамот нет никакого дела…
— Как же, — спрашиваю, —будем мы ее осуждать, когда у каждого из нас — свои "котлеты"?
— То-то и оно…
Я вот сейчас говорил, асам представил, что хоронят меня, и кто-то перечисляет мои звания и награды — уменя есть аж три медали, юбилейные, правда, но все равно: медали… И, сталобыть, перечисляет, перечисляет медали, а народ думает: "Сколько ж он нашейводки выпил"… Ужас!..
— Да не огорчайтесь, —успокаиваю его: — Некому будет перечислять ваши регалии.
— Почему?
— Ну, вы ведь — умрете,а другого такого — нет…
— Батюшка! — У него дажеслезы выступили. — А ведь вправду так… Это ведь… замечательно… Спасибо вам… Новы уж меня того: "Со святыми упокой", — а?..
— Разумеется. Если живбуду, конечно.
— Ну а если не жив… втом смысле, что раньше меня… я тогда тоже вас: и не перечислением, а "Сосвятыми"… Вы мне только какой-нибудь циркуляр оставьте… Ну, инструкцию:что читать…
И я подарил ему Псалтырь.
Коровы
Старая женщинарассуждала как-то о грехе зависти:
в детстве, мол,завидовала девчонкам, у которых косы были длиннее,
в юности — девушкам,которые остригли косы,
далее — подругам,которые более удачно вышли замуж,
потом — всем женщинам,которые еще не овдовели,
а теперь, наконец, —собственному мужу, благополучно не дотянувшему до безрадостных нынешних дней...
Участь колхозной коровыхороша только тем, что никого не введет в грех зависти.
Еду на велосипеде мимоскотного двора, а там — коровы столпились у изгороди и ревут. Останавливаюсь,подхожу, глядь — на столбе длинный электрик.
— В чем дело? —спрашиваю.
— Да, одна никак нерастелится — она там в середке лежит, а остальные, вишь, переволновались.
— Может, съездить заветеринаром?
— В городе.
— А зоотехник?
— У нее серебрянаясвадьба — гуляет… Доярки придут — разберутся: или роды примут, или мясоподелят…
Коровам в колхозе — нежизнь: лучше вообще не рождаться — заключает он со столбовой высоты.
— Вместо быка —осеменатор!.. Слово-то какое! Дикое!.. Тьфу…
Да и пастух поленомкидается. Может, он этой корове по брюху попал…
При быке — посмотрел быя на него. Помните, в соседнем районе?..
Действительно, былслучай: пастух сильно издевался над скотиною, и бугай затоптал его.
Электрик прав: при быкекоровам было куда вольготнее: знай себе травку жуют или отдыхают, и никаких