— Нас?
— Ну да — вот этипохороны. А то — мало ли?..
Мы сказали, что никакойвыпивки у нас нет и что, напротив, мы еще и пытаемся ее избегнуть. Он жепредложил нам постоять вместо него, пока он за пузырем к могиле сгоняет:
— Мой участок — вдользабора: от черной осины до памятника с голой теткой. Если кто через заборполезет: предупредительный — в воздух, а дальше — на поражение. Вы не бойтесь:тут кругом наши ребята стоят — если что, сразу придут на подмогу…
Мы поняли, что объяснятьнеправильность его мыслей надобно очень долго, и за сегодняшний день, пожалуй,вразумить человека мы не успеем.
— Ну, чего молчите,отцы? Неужели в вас ни хрена понимания нету? Продрог ведь, — он протянулавтомат: — Вот предохранитель, вот спуск. Это — одиночные выстрелы, это —очередями. Лучше всего, отцы, короткими очередями: и шороху больше, и попастьполегче, а то вы все же люди нетренированные…
— Повесь на оградку, —сказал приятель, — да маску-то хоть сними — вдруг кто в тебя самого пальнет сиспугу. И побыстрее: если через пять минут не вернешься — уйдем.
— Я мигом, — обрадовалсяон, — а маску снимать мне не положено. И не переживайте: во-первых я вбронежилете, а во-вторых — не успеют пальнуть, кулаком зашибу, — и, тяжелотопая шнурованными ботинками, побежал по аллее.
Минуло пять минут,десять, пятнадцать… Прошли до черной осины, от которой разглядели следующегострелка, потом — до памятника с голой теткой: и там бродил караульщик.
— Смотри, как здорово, —сказал приятель: — кругом наши люди.
Мы стали размышлять, чтоделать нам с автоматом… И тут примчался сменщик: из пятнистых карманов торчалонесколько бутылочных горлышек. Он тоже сбегал к черной осине, потом к голойтетке, чтобы, значит, поделиться с товарищами. Мы доложили, что на вверенномнам участке никаких недоразумений не произошло, сдали автомат и отправилисьвосвояси.
— Даже не знаю, как иблагодарить вас, — искренне сказал человек, лица которого мы так и не увидали.
Благополучно добравшисьдо "ритуального павильона", мы отогрелись у электрического отопителяи собрались было идти на автобусную остановку, как вдруг дверь распахнулась отудара ногой, и вошел человек в маске.
— Отцы! — победновоскликнул он, и мы поняли, что это наш друг и никто иначе:
— Нашел подарок для вас,— покачиваясь, он протянул к нам руки, раскрыл кулаки, и мы увидели лежащие наладонях гранаты: — Держите отцы, пригодится… Ну, чего молчите? От души ведь!..
Уезжали вместе срабочими на припозднившемся катафалке. Приятель задремал. А когда проснулся,сообщил, что снилась ему картина Верещагина, но не "Апофеоз войны" счерепушками, а та, на которой батюшка стоит с кадилом среди полузанесенныхснегом павших воинов.
Прощаясь, он еще разназвал меня тунеядцем и сказал: "Возвращайся".
Авария
Разбудила ее соседка покупе:
— Простите, но мнесейчас… кто-то сказал, что надо выйти в коридор — будет авария…
Они оделись и вышли.
— Еще раз простите: может,это приснилось мне, а я вас вот так потревожила…
В следующее мгновениепассажирский поезд столкнулся с товарняком. Было множество раненых, были дажепогибшие, но две женщины не получили и синяка. Они так крепко держались заперильце, установленное под окном, что в момент удара выдрали его вместе скреплениями, после чего перильце, цепляясь за стенки и сгибаясь в дугу,совершенно смягчило падение: в конце концов попутчицы просто уселись на пол…
Едва ли можноутверждать, что именно это событие изменило жизнь ее семьи — и сама она, и еемуж, были людьми верующими, воцерковленными и к чуду отнеслись как подобает:заказали благодарственный молебен да пожертвовали храму что-то изнезначительных своих сбережений. Быть может, дали они и некий обет — не знаю. Однакосо временем в действиях и поступках этой Дружной четы стала обнаруживатьсястрогая последовательность и закономерность.
Сначала муж, а он былофицером, уволился в запас, и местный батюшка взял его в храм алтарником ичтецом. Потом они переехали из приволжского городка в подмосковный поселок —поближе к Троице-Сергиевой лавре. Благоверный нанялся в монастырь и честноотработал на разных трудовых должностях немало лет. Лаврские старожилы до сихпор вспоминают этого добродушного, могучего дядьку-бессребреника. Здесь же, всеминарии, учились двое его сыновей.
Наконец, он вышел напенсию и был рукоположен для служения в родном городке, однако служил недолго —заболел и вернулся. Помню, встретились в Сергиевом Посаде, разговорились оприходской жизни. Он грустно сказал:
— Живешь в лавре идумаешь, что люди только и заботятся, как бы душу свою спасти, а выйдешь застену: человеку семьдесят лет, одной ногою в могиле, а все — про деньги, проденьги, про чьи-то долги…
За каждым из нас — долглюбви и благодарности: Богу, людям…
Хоть сколько-нибудьвернуть бы…
Через несколько месяцевон скончался. Отпевали его сыновья — оба стали священниками.
«Святой»
Есть такой тип церковныхтетушек: ездят с прихода на приход, ссылаясь на чьи-то благословения, передаютбатюшкам приветы неведомо от кого, поклоны от незнакомых братии и сослужителей,и рассказывают всякие новости: рассказывают, рассказывают…
Ну, думается, коли ужтакие тетушки есть, наверное, они зачем-то нужны. Впрочем, не знаю.
А один старый архиерей,— кстати, весьма серьезный философ, — называл их: "шаталова пустынь"и утверждал, что они, напротив, ни для чего не нужны. Поди, разберись тут…
И вот три таких тетушкизаявились в храм к моему приятелю, когда мы как раз собирались уезжать вТроице-Сергиеву Лавру. "Благодать-то какая, — говорят, — и насвозьмите!" Посадили их на заднее сиденье.
Дорогою двое из нихтараторили, не переставая. Сначала сказали, что приехали по рекомендацииВиктора из Псковских Печор, с которым приятель мой будто бы служил в армии. Тотвспоминал-вспоминал, и что-то плохо у него получалось: немудрено — все ж такипрошло тридцать лет…Потом нам поведали, что у диакона Николая из какой-тоепархии родился четвертый сын, а у протоиерея Петра — восьмая дочка. Мы оченьпорадовались за отцов, о существовании которых даже не подозревали, и которые,между тем, настругали столько детишек. Далее начались рассказы о мироточениях идругих чудесах, перемежавшиеся разными сплетнями, так что пришлось темуразговора сменить:
— А что это подружкаваша молчит? — спросил мой приятель.
— Да она только началавоцерковляться: еще стесняется батюшек, — в суетливости своей они не заметили,что добродетельную скромность поставили человеку в укор…
Однако тут женабросились на попутчицу с уговорами и увещеваниями. Некоторое время онасопротивлялась, повторяя: "Да кому это интересно?" — но в концеконцов, согласилась рассказать какую-то свою историю.
Дело происходило в концепятидесятых годов, когда рассказчица была студенткой. Жила она тогда вСимферополе. Случилось с ней сильное недомогание, и отвезли ее на «скорой» вбольницу. И вот лежит она в приемном покое и час, и другой, и третий… Сознаниевременами стало покидать ее, а возвращалось все реже и реже… Вдруг сквозь мглу,сквозь пелену видит она: спускается по лестнице старичок в белом халате.Медленно спускается, осторожно, перила цепко так перехватывает… Подошел он,склонился над ней, — а глаза у него — белесенькие, словно слепые. И спрашиваетдежурную медсестру:
— Давно привезли?
— Часа три, наверное,если не больше.
— А почему не оперируют?
— Партсобрание ведь!Отчетно-выборное! Не велели тревожить ни в каком крайнем случае.
Он приказал:
— Быстро в операционную!— и добавил: — Ей осталось жить двадцать минут…
Здесь сознание сновапокинуло умирающую. Очнулась она уже в операционной: на стене висела иконаПресвятой Богородицы, и слепенький старичок молился перед этой иконой…
— Я успела подумать, —вспоминала рассказчица, — что мне страшно не повезло: мало того, что хирург —слепой, так еще и время теряет, хотя сам сказал, что осталось двадцать минут. Ивдруг я — безбожница, комсомолка, выбросившая бабушкины иконы, — взмолилась:"Пресвятая Богородица, спаси!" Я знаю, что говорить не могла — рот уменя пересох, и губы не шевелились: я обращалась к Богородице мысленно, но старичок,подойдя ко мне, сказал: "Не тревожься — спасет"…
Операция прошлазамечательно, и больную через несколько дней выписали. Спустя годы узнала она,что оперировал ее Симферопольский архиепископ Лука — великий хирургВойно-Ясенецкий… Такая история.
В Лавре мы с приятелемзанялись своими делами, а тетушки отправились восвояси.
Впоследствии рассказчицастала монахиней одного из женских монастырей. А подружки ее все снуют и снуютпо приходам.
Одназабота
К моему знакомомуприехала тетка из Крыма и попросилась в Троице-Сергиеву лавру. Я в эту порунаходился в Москве. Он позвал меня, отправились вместе. Только миновали ворота— тетка в слезы: оказывается, племянник не крещен, и, стало быть, помолиться занего нельзя.
— Старшие сестры у негокрещеные, а когда этот родился, батюшки уже не было. Каждое утро за всехродственников молюсь, всех поминаю и сейчас вот записочки в монастырь привезла:всех вписала, кроме него, — одна у меня забота…
Поклонились преподобномуСергию, подали записочки, отстояли службу. Тетка собралась причащаться, имонахи помогли устроить ее на ночлег к какой-то старушке. Мы с некрещенымплемянником повернули обратно. На другой день он снова съездил туда и привезрадостную паломницу.
Шло время. Знакомец мойпроявлял опасную нерешительность в главнейшем вопросе нашего бытия. Сначала онпридумал, что будет креститься лишь у меня, но поскольку я служил далеко отМосквы, ничего не получалось. Потом я возвратился и поступил в собор,находившийся рядом с домом знакомца: он ни разу не зашел на службу и вообщестал избегать меня. Церковные люди доподлинно знают, кто именно мешает человекупринять крещение, исповедаться, причаститься — иначе говоря, соединиться сБогом: лукашки да окаяшки…
Однажды, находясь вКрыму, я решил разыскать тетку-паломницу, благо адрес ее каким-то образом в