например, это делают бедствующие православные священники на Аляске. И хотяслучай таковой вполне можно было считать наступившим: не было у меня нижалования, ни хозяйства, — все же волк мало годился для пропитания. С другойстороны, за волков полагалась премия, а вот с премией можно было бы и в сельпозайти…
Чувствую, самому мне неразобраться: прочитал "Отче наш", особо выделив: "хлеб нашнасущный даждь нам днесь" и "не введи нас во искушение", — иуспокоился.
И правильно сделал:перебили мужики волков, а я их даже и не видел. Говорили, что волки поначалупошли на меня, но потом вдруг круто свернули в сторону:
— Я на это ирассчитывал, — признался охотовед: — Коли уж тебе стрелять нельзя, так их натебя и не выпустят. Так что ты у нас оказался лучше всяких флажков — вродестены бетонной.
Потом охотоведу далипремию, и он справедливо разделил ее между всеми участниками облавы. Вот иполучилось, что в искушение Господь не ввел, а хлеб насущный — дал.
Лютый
Как-то под Рождествокрестил я в глухом отдаленном сельце ребятишек. Для совершения таинствапредоставили мне заплеванный, пропахший мочою клуб, явленный в мир, как можнодогадываться, взамен некогда разоренного храма. После крещения меня попросилизаехать в соседнюю деревеньку — надобно было отпеть только что преставившегосястаричка.
По дороге водительгрузовика рассказал мне, что покойному семьдесят пять лет, что всю жизнь онпроработал колхозным бухгалтером, "лютый партиец — даже парторгомбывал", а вчера с ним случился удар, и врачи, приехавшие из районнойбольницы, ничем не смогли помочь.
В избе пахло яйцами,солеными огурцами и колбасой — хозяйка дома, старшая дочь покойного, готовиладля поминок салат, а трое мужиков — сыновья, приехавшие из других деревень, —пили водку.
В тот год из-за борьбы спьянством магазины водкой совершенно не торговали, и только на свадьбы, юбилеида на поминки сельсовет продавал по два ящика. Вот эти самые ящики и стоялисейчас под столом, за который осиротевшие братья с настойчивой вежливостьюприглашали присесть и меня:
— Батя! Садись, помянемотца нашего родного, Дмитрия Ваныча, царство ему небесное, пусть земля будетпухом…
Я сказал, что сначала —дело, начал облачаться, тут у них возник спор: прав я или не прав?.. Сошлись натом, что скорее все-таки прав, и, успокоившись, продолжили свое увлекательноезанятие.
За пестрой ситцевойзанавеской лежал на кровати и сам Дмитрий Иванович. Он был в черном костюме,серой рубашке и при галстуке. На лацкане пиджака блестели значки победителятрудовых соревнований. В изголовье сидела на табуреточке еще одна женщина — каквыяснилось, младшая дочь, примчавшаяся из соседней области по телеграмме.Тихонько всхлипывая, она смачивала влажной тряпочкой губы покойного, которыйпротив ожидания… оказался жив.
— Вы что ж, — спросил я,— уже и обмыли его водой?
— Братья, — шепотомсказала она, указывая взглядом за занавеску. — Сказали… пока теплый, да покасами трезвые, сподручнее… А он, как вчера отключился, так в сознание и неприходит…
Я отслужил молебен обисцелении недужного и уехал. Перед отъездом настоятельно просил: как толькостарик умрет, прислать за мною машину, чтобы совершить отпевание. Братьяторжественно обещали. Но ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю машины небыло.
Прошло несколькомесяцев. На Троицу увидел я в храме старушек из того самого сельца, послеслужбы разговорился с ними, и вот какую историю они мне рассказали.
Вскоре после моегоотъезда Дмитрий Иванович очнулся, встал, вышел из-за своей занавесочки и, кактолько до его сознания дошел смысл происходящего, разгневался до такой степени,что начал искать топор… Сыновья благоразумно поразбежались. Потом к старомубухгалтеру приехали районные доктора, надавали лекарств, и он стал помаленькувыправляться.
И вот как-то весной,когда снег у крылечка растаял, выбрался Дмитрий Иванович на завалинку и грелсяпод солнышком. Соседка шла мимо, остановилась и порадовалась за старичка,который по милости Божией вернулся от смерти… Она про батюшку да про молебен, аон: "Какой еще батюшка? Какой молебен?" Ему, стало быть, никто проэти события не поведал: боялись. Соседка в полном изумлении и рассказала обовсем. Несчастный резко приподнялся, топнул ногой: "Чтобы ко мне — поп?!"И с этими словами пал на вешнюю землю.
Говорят, из-за водкипроизошла тяжба: действительно, как это — у одного и того же человека вторыепохороны?.. В конце концов, сельсовет уступил сыновьям.
Но посылать засвященником никто уже не решился. На всякий случай, наверное.
Далекоот Венеции
Предупреждал яохотоведа: не зови иностранцев; не принесут они никакого добра, — непослушался: пристрастие ко всему зарубежному неистребимо в русском народе. Ивот стали появляться у нас то шведы, то немцы, то англичане… Мужики высказывалинедовольство: им лицензий на зверя не продают, а иностранцы знай себе стреляюти медведя, и лося, и кабана, и вообще все что под руку попадется.
Впрочем, несмотря на этоворчание, внешнеполитическая резвость наших егерей поначалу сходила им с руквполне благополучно...
И вдруг случился конфуз.И отчасти трагический. О нем даже в газетах писали. Хотя, конечно же, весьмакратко. Между тем как событие это в силу своей международной важности достойноболее пространного изложения.
Приехал как-тоитальянец. Дядечка лет пятидесяти, по-русски — ни слова, известно только, чтолицензия у него на медведя. Дело происходило в сентябре, когда медведя бьют наовсах: по весне специально засевают небольшие поля возле самого леса, а то и влесу; злак по созревании не убирают, но караулят на нем медведей, которые любятовес нестерпимо. Дальнейшие условия охоты таковы: приходят добытчики засветло,в чистой одежке и без всякого курения, потому как запах табачный нормальныесущества на дух не переносят. Залезают на заранее изготовленные лабазы — какправило, просто перекладинки, прибитые на развилках деревьев, и бесшумно ждутнаступления темноты. Медведи приходят в сумерках, когда человеческий глаз видитуже неважно, и потому стрелки готовы проявлять действие на всякое призрачноешевеление. Поскольку охота эта проводится обычно не в одиночку, завершают еезаранее оговоренным сигналом, который может дать только один человек — старшийв команде. Нарушение последнего условия почти неотвратимо приводит к беде — этознает всякий охотник, но, тем не менее, оно по временам нарушается. Для чего —неизвестно. Наверное, лишь для того, чтобы подтверждать прискорбную правотунепоколебимой взаимосвязи.
На сей раз нарушителемстал многоопытный охотник, сидевший на дереве неподалеку от итальянца: емупоказалось, что медведь шебаршится в кустах у дальнего конца поля. Желаяугодить зарубежному дикарю, никогда не видавшему приличных животных, безумецслез с лабаза, поманил соседа, и они краем леса, в три погибели скрючившись, осторожнонаправились добывать ценный трофей. А на том конце поля никакого трофея небыло, зато сидели их компаньоны, которые и открыли на удивление меткий огонь покрадущимся фигурам. Вопль, вознесшийся к звездному небу, развеял горячечнуюрадость стрелков.
Вышло так, что самвольнодумец и подпал под карающую десницу: ранение оказалось сложным и надолгие месяцы приковало его к постели.
Что же до веденецкогогостя, то он… исчез. Его искали всю ночь: с фарами, фонарями, с криками ибеспрерывной пальбой. Искали весь следующий день и следующую ночь, —бесполезно. Милиция обратилась в областной город с просьбой прислать ищейку, акорреспондент местной газеты — человек современных веяний — посетил районногоколдуна, чтобы тот указал ему место нахождения пропавшего охотника.
— Ушел в астрал, —привычно объяснил экстрасенс, получив требуемую сумму.
— Это само собой, —согласился журналист, — это и дураку ясно: но на территории какого колхоза?
Дальнейшее выяснениетребовало дополнительной оплаты, а кошелек у корреспондента был пуст, чтоозначало "плохую карму".
И вот, когда местныевласти после многочасовых бдений решили уже заявить о пропаже во всеуслышание ипопросить у мирового сообщества помощи, случайный водитель привез в больницунезадачливого медвежатника, раненного в самую мягкую часть тела.
Поскольку итальянскогоязыка никто в наших краях не знал, подробности происшествия стали известны намдалеко не сразу. Но со временем, когда врачи научились понимать несчастного,вырисовалась вот какая картина.
Получив ранение,итальянец решил, что на них напала знаменитая русская мафия, имевшая цельюпохищение огнестрельного оружия, бросился в глубь леса и там залег. Шумныепоиски, организованные милицией, он принял за продолжение боя, развязанного всетой же мафиозной группировкой, и лежал неподвижно. Когда сражение стихло, сталвыбираться. Вышел на какой-то проселок, затаился в кювете и терпеливо ждал.Наконец, показался почтовый фургон. Обрадовавшийся итальянец поднялся навстречумашине, но она сразу же остановилась, быстро развернулась и, подпрыгивая наколдобинах, умчалась обратно — лишь облако пыли долго еще висело в той стороне.Итальянец понял, что он своим видом: окровавленными штанами и карабином в руке— напугал водителя. Возвратился в лес, спрятал карабин в мох и тем же мхомпостарался, сколько возможно, оттереть засохшую кровь. Потом вновь выбрался надорогу. Тут его и подобрал местный житель: отвез в больницу и сдал в рукиврачей.
Старый хирург велелнемедленно делать укол. Раненый закричал: "ЛИДС! ЛИДС!" Молодой хирургдогадался, что тот боится заражения СПИДом. Показали одноразовый шприц, ноитальянец кричал, не переставая. "Вали его!" — приказал старыйхирург. Молодой, обхватив итальянца за туловище, попытался побороть его, ноитальянец был тоже не промах и сопротивлялся достойно. Пришлось подцепить егоза здоровую ногу, но после подножки на пол рухнули оба: доктор своими объятьямиберег его от ушиба. "А теперь садись на него!" — приказал старый икивнул медсестре, стоявшей с поднятым вверх шприцом.
После укола итальянецнесколько успокоился и правильно сделал: ЛИДС так ЛИДС — теперь уж ничего не