– Отойди туда, – Славик показал Кларе место, где она будет в безопасности. Потом прицелился и запустил камнем в окно.
Камень отскочил и громко ударился в ворота. Окно было как новенькое.
– Бронебойное? – предположил Славик.
– Скорее волшебное, – уточнил Олег Васильевич.
– Как это? – не поняла Клара.
– Дед у тебя – колдун. Я же говорил. А ты не верила. Видишь? – улыбнулся Славик.
– Что я вижу? Окно, которое нельзя разбить, и дверь, которую не может открыть никто чужой? Что всё это значит? Я не понимаю, – призналась Клара.
– Ну, раз твой друг знает, что дед был непростым, я кое-что скажу, а потом ты решишь, должны мы остаться вдвоём или пусть Славик узнает и всё остальное, – начал Олег Васильевич. – Я расскажу то, что мне рассказал сам Аркадий Фёдорович.
Дело было в начале семидесятых годов, ещё до рождения его сына Петра. Аркадий Фёдорович, кандидат психологических наук, поехал по стране с какой-то экспедицией. Исследовал он узкое направление – психолингвистику. Стоял у истоков искусственного интеллекта: чата вашего джипити, прости господи; не знаю уже, что говорю… Повторяю, как тот попугай. Аркадий говорил, что у каждого человека есть биография. Само это слово все знают. А что такое биография, если подумать? «Био» – это, понятно, жизнь. А «графия» – это что? Это описание. А описание – это текст. Биография человека – это текст. Ну, это понятно, все это знают без словаря и без школы. Приходишь на работу устраиваться, и у тебя спрашивают твою биографию – описание твоей жизни – чтобы всё понять про тебя. Когда человек сам свою биографию пишет – это автобиография. Только дед твой иначе поставил вопрос: что сначала? Человек идёт по жизни, как по дороге, и у него за спиной возникает его биография, или человек сначала в своей голове пролагает биографию, как маршрут в навигаторе, и только потом идёт по этой дороге? Это очень непростой вопрос. Потому как если человек сам прокладывает маршрут своей жизни, то он может его изменить.
Дед провёл бесконечное количество экспериментов. Школьники выпускного класса писали сочинение на тему «Как я представляю своё будущее». Аркадий читал сочинения и писал, кого какая жизнь ждёт. Потом заклеивал свои выводы в конверт и отдавал их на хранение, чтобы на двадцатилетие выпуска школьники могли прочитать эти письма и сравнить их со своей реальной жизнью. Он редко ошибался. Бывало, предположит, что сидеть парню в тюрьме – а он даже не привлекался. Потом, когда выпускники разговорятся, этот парень и признается, что встал однажды на дорожку, которая вела его прямиком в застенки, но потом или встреча какая-то или сам он взялся за голову. Уберёгся от предначертанного. Так вот вопрос дед ставил так: «Кто судьбу определяет?» Аркадий склонялся в своих выводах к тому, что человек сам пишет свою биографию, а потом идёт по уже проложенному маршруту и свернуть с него не может, даже если страдает премного, потому что им же самим начертанный маршрут называет судьбой и говорит: «Вот такой я человек», «Ничего не поделать», «Такая моя участь». Дед твой считал, что не существует никакой участи. Есть биография, которую мы сами себе написали и решили её прожить. Написанная биография может быть тяжёлой, сложной и полной испытаний. Не до конца понятно, почему люди нашей культуры не хотят писать себе счастливые биографии. Одна из его гипотез была о том, что мы боимся мечтать и ещё сильнее боимся разочароваться в своих мечтах. Так что уж лучше сразу ад себе уготовить.
И хотел он понять через свою психолингвистику, что с человеком не так. Все возможности у него есть. Все пути перед ним открытые лежат. А он выбирает бог знает что и сам себя обрекает на страдания, не понимая, что это его же воля и реализуется. И клянёт, понятное дело, Бога, который, как ему кажется, оставил его.
В какой-то момент Аркадий понял, что наш мир создан текстами. Всё, что вы видите, создано текстами. И всё, во что вы верите, создано текстами. Десять заповедей – это, на секундочку, текст. Короткий, но важный. Присяга – текст. Уголовный кодекс – текст. Весь наш мир – это производное от текста. Название этого дерева (Олег Васильевич показал на сосну) – слово, текст. Любая травинка, название которой вы даже не знаете, и она для вас просто зелёная масса… Зелёная масса – это, кстати, тоже текст, если на то пошло. «В начале было Слово…» Это же тоже про текст, как можно было раньше этого не замечать?
И как будто всё уже Аркадий понял, но в некотором смысле оставался теоретиком. Он мог прочитать книгу Ницше – это философ такой; простому человеку непонятно, о чём он писал. А дед твой мог прочитать его книгу и сказать, к каким последствиям в современном мире привела книга этого философа. Скажите, если это не магия, то что тогда магия? Если это не колдовство, что тогда колдовство? Откуда бы вы узнали, что Земля круглая, если бы не книга под названием «География»? Откуда бы вам было знать, сколько будет семь на восемь, если бы не «Арифметика»? Только вам эти книги не кажутся магическими. И школа не кажется сосредоточением магии. И жизнь ваша поэтому кажется вам случайностью. Живёте, как живётся. Нет, братцы! Живём мы так, как у нас в книге под названием «Биография» написано.
Только представьте: что было бы с нашей цивилизацией, если бы существовала книга, в которой свидетели описали строительство египетских пирамид? Представьте, если бы из книг вы наверняка знали, что цивилизация наша создана инопланетянами и однажды они вернутся проверить, стали мы людьми или так и остались животными, млекопитающими, из которых они сделали нас? Экзамен на разумность мы им точно не сдадим, тут даже к бабке ходить не надо.
Ну так вот. В начале семидесятых годов, ещё до рождения Петра, Аркадий Фёдорович поехал в экспедицию. Он исследовал, как в глубинке работает его теория о том, что наш мир создан текстом, и поэтому сам человек – это тоже текст. Для обозначения этого понятия Аркадий использовал слово «Нарратив».
Да, тема эта обширная, в двух словах не объяснишь… Тут, наверное, нужно сделать некоторое отступление и прояснить один момент. Когда Аркадий говорил, что наш мир рождён книгами, он имел в виду и тексты в переплёте, и истории, которые веками передаются из уст в уста. У любого текста, у любого нарратива есть предтеча и есть последствия. Последствия могут быть ничтожными. Вот написал школьник сочинение, а ему Марьиванна за него поставила тройку. Никаких особенных последствий у этого текста нет, кроме сломанной судьбы, возможно, лучшего писателя всех времён и народов. Ну, не станет он гениальным писателем, ну, не спасёт он мир своими текстами. Зато вон как хорошо газеты продаёт. А другие тексты могут иметь громадные последствия. Мирный договор между воюющими странами, например. Или смертный приговор. Или докторская диссертация с формулой лекарства от ста болезней. Если бы не было историй, не было текстов и не было книг, мы бы жили, как обезьяны, у которых, как у ворон и многих других животных, есть только примитивные инструменты для выковыривания червячков из трухлявого пня.
И вот в этой самой экспедиции Аркадий познакомился со стариком, который передал ему свой дневник… – Дневник? – Клара резко выпрямилась.
– Дневник, детка. Дневник. Тот древний старик записывал туда всякую чушь: куда ходил, чего видел, что съел и болел ли у него после этого живот. В общем, глупости всякие.
Клара опустила голову. У неё и до этого был вагон мыслей, которые надо обдумать, а тут ещё один состав подогнали. Так и за год обо всем не передумать…
Славик внимательно смотрел на Клару.
– Мне уйти? Я понимаю, – сказал он так же легко, как и всегда, с минуту помолчал и добавил: – Потом расскажешь о том, что я могу знать.
Клара не знала, что ответить. Правда не знала. Эмоции и мысли не помещались в её голове и мешали принять решение; она не хотела его прогонять, желая, чтобы решение принял он сам. Славик встал и подбадривающе коснулся рукой её плеча. Клара в ответ благодарно кивнула.
– Я тебе друг, – сказал Славик и пошёл своей легкой, беспечной походкой к калитке.
– Славик! – опомнилась Клара, когда калитка за Славиком уже закрылась. Олег Васильевич с недоумением посмотрел на неё: зачем она его возвращает? Славик остановился и, стоя за калиткой, в ожидании смотрел на Клару, и та продолжила: – Приходите ко мне завтракать. В девять. Приходи с компанией. У меня почти целая пицца в холодильнике. Приходите все. И пусть Жорка приходит с… Альмой.
Славик кивнул, что означало согласие.
На улице наступила ночь – ещё неглубокая, но вполне тёмная, как это бывает в августе. Воздух стал прохладным, намекая на то, что осень уже на пороге. Клара поёжилась.
– Зайдём в дом? – спросила она у Олега Васильевича.
– Только после вас, – улыбнулся мужчина, и в этой фразе, как оказалось, был потайной смысл. В этот дом мог зайти кто угодно, но только после Клары.
«И зачем тогда дед сделал замок на входной двери? – думала Клара, подходя к дому. Олег Васильевич шёл следом за ней. – Наверное, чтобы не смущать людей. Понятно теперь, почему дядя Сёма не мог открыть дом. То есть он не виноват, получается… Надо будет извиниться. Я так долго думала про него плохо. И про тётю Галю думала плохо. Я вообще понимаю людей или живу в каком-то своём мире?»
Они прошли в гостиную. Олег Васильевич осмотрелся и, кажется, был доволен: ничего не изменилось здесь с его последнего визита, когда дед был ещё жив. А могло ли изменится?
– Клара, а вы тут делали когда-нибудь ремонт? Переставляли мебель? – спросил Олег Васильевич.
– Я не помню, – честно призналась Клара. – Хотите чай?
– Если не сложно. Да, извини, но у меня есть в этом доме любимая кружка. Если можно, налей в неё, в память о деде.
– Как она выглядит?
– Такая… Как бутон тюльпана, – показал руками Олег Васильевич.
Через пять минут Клара вернулась из кухни с двумя кружками чая, из которых торчали заварочные пакетики. Олег Васильевич так выразительно посмотрел на пакетик в своей кружке, что Кларе стало неловко.