– Я знаю эту историю.
– Если знаешь, то в чем ты меня обвиняешь? У меня дороже вас никого нет. Вы с мамой моя семья, и другой у меня нет. Сейчас у тебя появилась наконец девушка, и она тоже будет моей семьей, если у тебя с ней все серьезно.
– Я понял, – сказал Высоков.
И пошел к крыльцу. Тут же остановился, обернулся и спросил:
– Нотариус Антонина Гребенюк жива еще?
– Года не прошло после гибели твоего отца, как нотариус пропала, предварительно продав квартиру, свой «мерседес» и сняв все деньги со своих счетов. Но перед этим предупредила сотрудников своей конторы, что уезжает отдыхать, чему они в немалой степени удивились, потому что была зима. Почти сразу после ее исчезновения всплыло дело «черных риелторов», которые завладевали квартирами одиноких пожилых людей. Три десятка смертей было на совести бандитов. С преступниками сотрудничал и участковый, который якобы застрелился, и сотрудница бюро регистрации прав на недвижимость. Те, кто все-таки попал на скамью, потом в один голос утверждали, что эти трое, не дожившие до суда, и были организаторами преступной группы… О том, кто на самом деле руководил ими, остается только догадываться.
– Каро Седой?
– Он в это время уже был на зоне, куда я его отправил, – ответил Колодин, – но группа до этого действовала несколько лет.
Глава восемнадцатая
Подъезжая к дому, Владимир Васильевич посмотрел на часы: до восьми вечера оставалось почти сорок минут. Но когда уже выруливали во двор, Высоков сразу увидел сидящего на скамье возле подъезда Пашку.
Остановил машину, не спеша вышел, Настя взяла его под руку. Ипатьев поднялся навстречу и поздоровался.
– Дома посидим? – спросил Владимир Васильевич.
– Лучше здесь, на солнышке, – ответил Павел.
Настя поцеловала Высокова и спросила:
– Ужин готовить?
Он посмотрел на бывшего одноклассника.
– Ты как?
– Есть не хочу, – ответил тот.
Они отошли к детской площадке и опустились на скамейку, окрашенную в ярко-зеленый цвет. Неподалеку в песочнице возился ребенок, а молодая мама сидела на такой же скамейке напротив бывших одноклассников и не отрывала взгляда от экрана своего смартфона.
– Ее зовут Юля Денисова, – негромко произнес Ипатьев, – ее сестра училась на два года младше нас. Юля не замужем, но это ее не особо заботит. Нигде не работает, не учится.
– Меня это мало интересует. Давай прямо к делу.
– Не знаю, как и начать, – начал Ипатьев, – но много лет хотел тебе сказать…
– Я знаю, что ты хотел. Ты был последним человеком, который видел моего отца живым. Как вообще это было?
– У нас был последний звонок, если ты помнишь, а потом концерт. Меня подрядили вместе с другими троечниками исполнить матросский танец «Яблочко». Я не мог пережить такого позора и сбежал. Наказания не боялся, потому что табеля уже выдали, а впереди были долгие летние каникулы. И я пошел к твоему дому, потому что ты сказал, что у тебя есть видеомагнитофон и мультики с Томом и Джерри. Сидел на подоконнике и играл в игру «Ну, погоди», если помнишь такое устройство под названием «Электроника»: там еще волк яйца ловил…
– Помню. Дальше!
– Кто-то прошел мимо и сказал: «Здравствуй, Павлик! Что ты тут сидишь, когда такое солнце сияет?» Это был твой отец. Я бы сразу ушел, но мне светил рекорд игры, и я остался сидеть. Рекорд не получился и…
– Дальше!
– Минут через пять приблизительно я услышал выстрел… А потом секунд через двадцать еще один…
– Точно через двадцать секунд?
– Может, через пятнадцать… Я не считал тогда, как ты понимаешь. Но точно не сразу, и пауза была достаточно длинной… Я сначала не понял, что это выстрелы… Пробыл на этом подоконнике минут пять еще, потом начал спускаться. Когда уже вышел во двор, то увидел старушку – твою соседку. Она тащила пакеты с продуктами. Хотел ей даже помочь подняться, а потом вспомнил про выстрелы и не стал. Вдруг там что… Вечером к нам заскочила уже наша соседка по лестнице и сообщила, что убили судью Высокова. Я сказал родителям, что был там и слышал выстрелы. Отец меня в охапку и потащил в райотдел. Мать, конечно, тоже поехала с нами. Нас принял оперативный сотрудник, который выслушал меня, все записал… А потом попросил меня выйти в коридор. Как выяснилось потом, он сказал родителям, что я теперь важный свидетель обвинения и мне надо обеспечить государственную защиту, что вряд ли получится, так как сотрудников и без того не хватает. И предложил меня где-нибудь спрятать. После чего мать потребовала бумагу с моими показаниями, разорвала их в мелкие клочки и взяла слово с этого опера, что он никого не видел и ничего не слышал. Знаешь, как фамилия того опера?
– Виктор Николаевич Корнеев.
– Давно тебе это известно? – удивился Ипатьев.
– С недавних пор.
Павел вздохнул и посмотрел в сторону.
– А я всю жизнь живу с чувством вины перед тобой. Я и в журналистику пошел, чтобы заниматься расследованиями. Очень хотелось, чтобы все как-то иначе стало, безопаснее, что ли… Я и этим делом пытался заниматься, хотел получить допуск к архивам, но не дали. И к тому же предупредили, чтобы не совал нос куда не следует. Грозили программу закрыть.
– Ее и так закрыли, – напомнил Высоков.
– Теперь снова открывают… С моей подачи руководство канала обратилось в прокуратуру, чтобы разрешили снимать на суде…
– Отказали, в курсе.
– Тебе нужны дополнительные материалы на Качанова, которых нет и не может быть в деле?
– Нет, потому что я принимаю решение только на основе того, что нашло подтверждение в ходе судебного заседания. Почему не отнес материалы в полицию или в прокуратуру?
– Да потому что им никто не верит. А там десятки, а то и сотни свидетельств. Даже наша одноклассница Тамара Новикова, у которой вроде как в собственности кафе, горбатится там вместе с мужем с утра до вечера практически ни за что, потому что всю прибыль забирают люди Карена. А когда они попытались освободиться от рабства, им было сказано, что должны отдать всю сумму, указанную в расписке. А там сто тысяч евро! Но они уже отработали эти деньги два года назад полностью и с процентами. Но это еще не самый вопиющий случай. Там есть истории, когда девочек забирали за долги родителей и выставляли их на трассу… И сейчас отправляют в подпольные бордели… Я в своей программе показывал какие-то съемные квартиры… Но это такая самодеятельность, что и не стоило даже показывать. Однажды мы примчались в загородный особняк: нас не просто не пустили, в нас начали стрелять… Понятно, что не с целью убить, а чтобы напугать… А это страшно, когда по тебе ведут огонь и пули ложатся совсем рядом. Я вызвал полицию, но они не приехали. Назвали наши действия вторжением в частную жизнь. Откуда они знают, что происходит: значит, кто-то позвонил им раньше и приказал так отвечать? Отснятый материал я привез в студию, мы его смонтировали, но в последний момент руководство приказало его в эфир не пускать. Это что? И при этом нас из каждого утюга уверяют, что лихие девяностые остались в далеком прошлом, жизнь теперь стала лучше и веселей. Очень тебя прошу, возьми материалы. Ты же можешь упросить прокурора, чтобы их присоединили к тем, что уже есть у следствия. Знаешь, сколько я носился, чтобы добыть все это? Как людей убеждал рассказать всю правду. Убедил лишь, когда сказал, что только вместе, сообща мы сможем победить зло. По одному каждого раздавят, а вместе мы дадим такой отпор, что…
– Не могу, – покачал головой Высоков, – обратись к органам следствия или в прокуратуру. В городской прокуратуре советник юстиции Мелешкин – его телефон есть в справочнике, свяжись с ним…
– Бесполезно все это, – махнул рукой Павел и поднялся со скамьи, – на тебя надеялись, а ты такой же оказался – слуга закона, а не справедливости…
И Высоков поднялся, решив, что встреча подошла к концу.
Ипатьев смотрел на друга и наконец признался:
– Ладно уж, скажу. Я свои материалы предлагал прокурору Марьянову, но он отмахивался. Потом вдруг сам позвонил и сказал: «Привозите!» Встретились мы с ним не в его кабинете, а на краю города: я отдал ему папочку, в которой были бумажные копии некоторых документов, флешки с записью показаний пострадавших людей. Не все отдал, разумеется, но достаточно. И что? – Павел смотрел на друга так, словно одному только человеку – Владимиру Васильевичу Высокову – был известен ответ на этот вопрос, – в пятницу вечером Марьянов от меня получил документы и пропал. Только через несколько дней его труп нашли на пустынном берегу лесного озера.
Ипатьев смотрел в лицо друга, а тот отступил на шаг, уткнулся в скамью и опустился на давно некрашеные доски. Прикрыл ладонями внезапно похолодевшее лицо и тут же сбросил руки. Снова поднялся и спросил тихо:
– Следователям рассказывал о вашей встрече?
– А какой смысл?
Павел помолчал, потом махнул рукой, повернулся и быстрым шагом пошел к своему дому.
Владимир Васильевич смотрел ему вслед, хотел даже броситься за другом, но что-то удержало его. Посмотрел на окна своей квартиры. На кухне уже горел свет. И он поспешил к этому свету. Проходя мимо молодой мамы, посмотрел на нее, а та, поймав его взгляд, попросила:
– Не могли бы вы мне на мой номер сто или двести рублей сбросить, а то лимит закончился, а мне срочно позвонить надо.
– Юля, ты работать не пробовала?
– Да пошли вы все, – скривилась молодая мама.
Настроение было испорчено. Высоков остановился у двери своего подъезда, хотел войти, но в последний момент передумал. Сошел с крыльца, начал обходить дом, направляясь к соседнему, в котором с давних пор был небольшой винный магазин. Владимир Васильевич подошел к полке с крепкими напитками и начал разглядывать выставленный товар.
– Мужик, – прозвучал за спиной мужской голос, – если на коньяк нацелился, не бери армянский, возьми грузинский. Грузины не бодяжат: у них есть закон о вине и лозе, там за бодягу восемь лет сразу впаяют. Во как законы работают, не то что у нас!