В красивых девушках есть что-то пугающее. И страшно влекущее. Да, именно влекущее, Почему, однако, у него всегда все заканчивается именно так?
Порыв ветра со снегом промчался по скверу и обрушился на него. Вздрогнув, он побрел на север, утопая в горькой жалости к себе. Без всякой цели, ничего не замечая, он прошел по Мелантричова и углубился в лабиринт маленьких, вымощенных булыжником улочек, ведущих к реке. Через десять минут он уже стоял на мосту Чарльза, глядя на мрачную громаду возвышающегося на противоположном берегу Пражского Града.
Теперь, когда там обосновались Пришельцы, прожекторы больше не освещали замок, но что-то огромное и темное, возвышаясь над холмом, затмевало звезды в западной части неба.
Вся прилегающая к замку область теперь была недоступна, не только собор, но и музеи, и дворики, и старый королевский дворец, и сады, и все остальное, что когда-то делало это место таким привлекательным для туристов. Но теперь, конечно, никаких туристов в Праге не бывает. Карл-Гейнрих представил себе, как огромные чужеземцы, занятые своими непостижимыми делами, ходят внутри собора. С некоторым изумлением он вспомнил о похвальбе, так неожиданно сорвавшейся с его губ. «То, что я придумал, видишь ли, позволяет напрямую подключиться к компьютерам Пришельцев. Я могу проникнуть в их линии связи!» Конечно, в этом не было ни слова правды. Но интересно, возможно ли вообще такое, подумал он? Возможно ли? Возможно ли?
Я еще покажу ей, в порыве горечи и обиды подумал он.
Да!
Подняться к замку. Каким-то образом проникнуть внутрь. Подсоединиться к их компьютерам. Они у них наверняка есть; даже могущественные Пришельцы нуждаются в чем-то вроде компьютерного устройства того или иного типа. Это будет интересный эксперимент: вызов интеллекту. У меня ничего не получается с женщинами, но мозг работает получше, чем у многих, только нужно постоянно держать его в форме, загружать новыми задачами, чтобы он не потерял своей остроты. Я должен все время совершенствовать свои умственные способности; только они позволят мне достигнуть превосходства над другими.
Значит, так. Найти способ связаться с ними. И не просто связаться! Открыть постоянно действующий канал связи с ними. Предложить свою помощь. К примеру, рассказать о наших компьютерах то, что они сами узнать не могут. Стать полезным для них. Они не собираются уходить; и теперь они наши господа.
Стать полезным для них, вот что главное.
Завоевать их уважение, восхищение, даже любовь, сделать так, чтобы они зависели от меня и были готовы предложить любое вознаграждение, только бы продолжалось наше сотрудничество.
И вот тогда…
Тогда я потребую, чтобы они отдали мне ее в рабство.
Да, именно так!
И так будет!
— Смотри, не задирай его, ладно, Ронни? — тон Энса был едва ли не просительным.— Обещай мне это. Не делай ничего такого, что может испортить старику Рождество.
— Клянусь! — ответил Рон.— Меньше всего я хотел бы огорчать его. Будем надеяться, что он сам ничего не затеет. Если он будет вести себя со мной покладисто, я не дам ему повода для ссоры. Но помни, мой приезд сюда — это твоя идея.
В одном купальном полотенце, обмотанном вокруг бедер, он быстро двигался по комнате, умело распаковывая и раскладывая вещи,— рубашки к рубашкам, носки, пояса, брюки… Рон очень аккуратный человек, подумал Энс. Даже немного чопорный.
— Его идея,— сказал он.
— Это все равно. Вы с ним одной крови, ты и он.
— И ты тоже. Не забывай об этом, больше я ни о чем не прошу, хорошо?
У них было четыре года разницы в возрасте, и они никогда не испытывали друг к другу особой привязанности, хотя и враждебности, наподобие той, которая возникла между Ронни и отцом, тоже не было. Пока они росли, Ронни постоянно одалживал у Энса то одно, то другое, даже не потрудившись спросить разрешения,— теннисные туфли, сигареты с марихуаной, девочек, машины, спиртное…-и хотя этот легкомысленный, беспринципный подход не вызывал восторга у Энса, он не судил брата так сурово, как отец.
— Ты его сын, и он любит тебя,— продолжал Энс— Что бы ни происходило между вами все эти годы, сейчас Рождество, и вся семья в сборе, и я не хочу, чтобы ты причинил кому-нибудь беспокойство.
— Хватит, Энс— Ронни бросил на него быстрый взгляд.— Я уже сказал, что постараюсь. Что еще тебе нужно, братишка? Пусть все идет, как идет.— Он отобрал одну из более чем дюжины привезенных с собой рубашек, разложил ее, задумчиво пощупал материю, покачал головой, взял другую, расстегнул пуговицы и не спеша начал одеваться.— Как думаешь, Энс, чего он от нас хочет? Кроме того, чтобы просто увидеться на Рождество.
— А что, одного Рождества недостаточно?
— Ты сказал, когда был у меня в Ла-Джолле, что я должен приехать, потому что тебе кажется, будто должно произойти нечто важное.
— Правильно. Но я понятия не имею, что именно.
— Может, он болен? Серьезно, я имею в виду.
Энс покачал головой.
— Не думаю. На мой взгляд, он вполне здоров. Много работает, это да. Ты же знаешь, что его отставка теперь пошла по боку и он принимает участие в работе правительства. Или, точнее, того, что сейчас от него осталось. После Вторжения они отозвали его из отставки; ну, он, по-моему, и сам был не против. Он ничего не рассказывал в деталях, только упомянул, что недавно был в составе делегации, которая встречалась с Пришельцами. Попытка вступить с ними в переговоры.
Глаза у Ронни расширились.
— Шутишь? Расскажи поподробнее.
— Это все, что мне известно.
— Интересно, очень интересно.
Ронни отшвырнул полотенце, натянул трусы, и приступил к процессу выбора брюк на сегодняшний вечер. Отложил в сторону одни, другие, третьи и со скептическим видом принялся рассматривать четвертые, дергая себя за кончики светлых усов.
— Не можешь побыстрее, Рон? — Энс чувствовал, что его терпение истощается,— оно и было не так уж велико в отношении брата.— Осталось несколько минут. Он ждет нас точно в семь, чтобы выпить перед обедом. Надеюсь, ты помнишь, насколько он пунктуален.
Ронни мягко рассмеялся.
— Я ведь раздражаю тебя, правда, Энс?
— Любой, кому нужно больше пятнадцати минут, чтобы выбрать рубашку и брюки для неофициального семейного обеда, раздражает меня.
— Пять лет прошло с тех пор, как мы в последний раз с ним виделись. Я хочу предстать перед ним в лучшем виде.
— Ладно, только давай побыстрее.
— Скажи мне вот еще что,— Ронни, наконец, выбрал брюки и теперь натягивал их.— Что это за женщина, которая показывала мне комнату? Она сказала, что ее зовут Пегги.
Внезапно появившийся в глазах брата блеск не понравился Энсу.
— Его секретарша. Она из Лос-Анджелеса, но он встретился с ней в Вашингтоне, на совещании в Пентагоне сразу после Вторжения. Пришельцы еще в первый день захватили ее в плен. А в Вашингтон ее привезли, чтобы она рассказала, что видела. Она встретилась с Синди на борту их корабля.
— Надо же, до чего мир тесен.
— Очень тесен. По словам Пегги, Синди произвела на нее впечатление сумасшедшей.
— Кто бы стал спорить. А что, Пегги и Полковник?…
— Полковнику нужен помощник на ранчо, а она ему нравится, и ее, похоже, ничто не держит в Эл-Эй. Вот он и предложил перебраться сюда. Больше я о ней ничего не знаю.
— Очень привлекательная женщина, как считаешь?
Энс на мгновение закрыл глаза, медленно вдохнул и выдохнул.
— Оставь ее в покое, Рон.
— Да ради Христа, Энс! Совершенно невинное замечание!
— Свое последнее невинное замечание ты сделал в возрасте семи месяцев — «гу, гу, гу».
— Энс…
— Ты знаешь, что я имею в виду. Оставь ее в покое.
В глазах Ронни появилось выражение недоверия.
— Ты хочешь сказать, что она и Полковник… что он… что они…
— Не знаю. Не хотелось бы думать, что это так, но точно не знаю.
— Если между ними ничего нет, а я случайно оказался здесь, а она случайно одинокая привлекательная женщина…
— Она нужна Полковнику. Она поддерживает жизнь в этом доме и, как мне кажется, в нем самом. Я знаю, как ты можешь вскружить женщине голову, и не хочу, чтобы ты проделал это с ней.
— Ты дерьмо, Энс,— это было сказано спокойно, почти дружелюбно.
— И ты тоже, братец. А теперь будь добр, надень ботинки, и пойдем выпьем с нашим общим отцом.
За последний час напряжение переместилось из головы Полковника в область груди и дальше вниз, а теперь собралось в животе и жгло его, словно раскаленное железо. Даже за все годы Вьетнама он никогда не испытывал такого глубокого, граничащего со страхом беспокойства, как сейчас, в ожидании встречи с младшим сыном.
Но на войне, думал он, беспокоиться нужно лишь о том, убьют тебя или нет. И если действовать с умом — и в случае удачи, конечно,— можно перехитрить противника и избежать этого. Сейчас, однако, в качестве противника выступал он сам, и проблема состояла в том, чтобы ни в коем случае не утратить самообладание. Он должен сдержаться, несмотря ни на что. Это семейное Рождество, и нельзя портить всем праздник, а именно этого Полковник опасался больше всего — испортить его. Он вообще почти ничего не боялся, даже смерти, но сейчас его просто трясло от страха, что при одном взгляде на Ронни накопившееся в сердце чувство разочарования и обиды выплеснется наружу.
Однако ничего похожего не произошло. Энс вошел в комнату вместе с Ронни, держась на полшага позади него. Полковник стоял между Розали и Пегги и внезапно почувствовал, что его сердце в одно мгновение растаяло, когда он, наконец, увидел здесь, в собственном доме, своего крупного, сильного, светловолосого и румяного младшего сына. Теперь вместо проблемы, как бы сохранить самообладание, возникла другая — как бы удержаться от слез.
Все будет хорошо, с облегчением подумал Полковник, чувствуя легкое головокружение. Кровь по-прежнему гуще воды, даже сейчас.
— Ронни… Ронни, мальчик…
— Привет, па, ты отлично выглядишь! Несмотря на все, что творится.